Хозяин теней 4

Глава 15

Глава 15

В лавке товарищества «Чистопрудников и сыновья» ожидается поступление новых икон из Благовещенского монастыря. Иконы исполнены по канону и согласно установленным спискам, а так же благословлены лично Владыкой. Приятные цены. Большой выбор.

Вестникъ

Чистая душа.

Чистая душа — это то, чего нельзя выявить вот так, сходу. Это ведь не дар и никак-то с даром не связано. Способность? Вроде идеального слуха? Или там таланта живописного? Только ещё более неосязаемое.

Похоже на то.

Ангелы могут приходить в этот мир, как и сумеречные твари. Но и тем, и другим надобно воплощение. Светозарный вот и без него обходится, да только выдержать его присутствие способен не всякий человек. Я прям снова себя охеренно избранным ощутил. И выщутил, потому что ну его в бездну такую избранность. Узнает кто, точно в монастыре запрут, на исследования. А что там чего-то исследуют, Михаил Иванович не отрицал.

Смотрел больными глазами.

Думал.

И выдал:

— Потом… не здесь.

И правильно, потому что в коридоре уже слышались голоса. Суета какая-то. Голоса. Топот ног. Окрики вот даже.

— Тело человеческое по сути своей сосуд. И его наполняют или свет, или тьма. Как выйдет, так? — я выпустил Призрака, который выскользнул в коридор, чтобы убедиться, что нам не помешают. И его глазами увидел спешащих санитаров, носилки какие-то. Следом торопилась медсестра. А вот и врачи. И снова носилки. Целитель руками машет. В общем, раненые поступали, и похоже, что вполне настоящие. Во всяком случае кровью от них пахло реально.

— … авария… везут… — слух Призрака выцепил нужное и я успокоился.

Авария — дело обыкновенное.

Как и больничная суета. Нас она не касалась.

— Тот… парень. Он молился. На иконы. Иконы были краденые, но сила в них имелась.

— Храмовые иконы, освящённые по всем правилам, обладают силой. Со временем она, само собой, убывает, — подтвердил Михаил Иванович. — Но сама структура их такова, что они могут восстанавливаться, черпая силу из веры людской, надежд и иного всего. Оттого иконы в храмах прибавляют. Не всегда и не во всех, но в храмах проще. Обыкновенная, в доме, если относится к ней с верой и уважением, если молиться от всей души, тоже не ослабеет. А уж когда молятся особые люди, то… Этот мальчик, пожалуй, мог бы стать кем-то вроде меня, если его души хватило, чтобы принять в себя свет.

— Вы… тут часом не окрылеете? — уточняю на всякий случай и кошусь на Михаила Ивановича.

Не то, чтоб у меня к крылатым предубеждение было, но вот слишком они другие. Непонятные. С человеком дела вести проще.

— Не должен, — усмехнулся Михаил Иванович. — Эту сделку я не готов совершить. Но я об ином. Его душа могла принять силу, но далеко не всю. Потому свет выжег тьму душевную, как заразу. А вот когда душа человека изначально чиста, то он становится живым воплощением Его. Понимаешь?

Худо-бедно.

То есть в девицу эту ангел мог бы вселиться, не особо девице повредив.

— Святых мало. И появление каждого нового — великая радость.

Вот только в голосе его радости не ощущается совершенно.

— И где она теперь? — раньше я судьбою спасённой не особо интересовался.

— В одном небольшом монастыре.

— Готовится в монахини?

— Если сама того пожелает. Хотя для неё это скорее формальность. Я не имел возможности беседовать с нею, но знаю, что святые — они вне мира людского и даже церковного. Свет… меняет. И разум в том числе. Они живут как бы на грани миров, и порой вовсе не замечают, что происходит. За ними надобно приглядывать, особенно в первое время. Тело всё-таки остаётся, а его следует кормить, мыть и в целом-то… не думай, что её кто-то будет принуждать.

Да я и не думаю.

Я знаю.

Подход при желании и к святому найти можно. Угрозы, уговоры, манипуляции… выберите нужное. Думаю, Михаил Иванович и сам это понимает.

— Дело в ином… святые нужны. И Церковь их ищет. Пусть никогда нельзя сказать прямо, что вот это — будущий святой, но есть косвенные приметы. Раз в полгода каждый священник подаёт отчёт о том, что происходит в его приходе. Отчёт идёт по установленной форме. И в этой форме есть пункты, которые и позволяют оценить происходящее.

— Чудеса выявить?

— Нет. Известия о чудесах требуют проверки, но в девяти случаях из десяти чудо оказывается фальсификацией.

— А на десятый?

— Удачным стечением обстоятельств. Дело в ином. Священники многое видят. Примечают. Узнают от людей.

О неприкосновенности частной жизни они, полагаю, не в курсе.

— А тайна исповеди? — я таки не удержался.

— Её никто не нарушает. Нам не интересны чужие грехи. Нам интересны люди. Скажем, купец, который вдруг отдал половину своего состояние на то, чтобы восстановить деревню после пожара. Или дворянская дочь, что ушла из дому, чтобы работать в лечебнице. Или вот вдова, открывшая двери своего дома для сирот. Малолетний сын бортника, в котором вдруг появился невероятный талант к живописи… кстати, ныне известный иконописец.

— Но не святой?

— Святые, говорю же, редкость. И устав ясно говорит, что нельзя вмешиваться. У них свой путь. Особый. А мы можем лишь приглядывать издали. Да и то не за всем. На первых порах случаи, которые будут сочтены интересными, расследуются. Просто для понимания, что людьми двигало. Вот кстати, купец, как выяснилось, людей закабалял, а дворянская дочь просто всегда мечтала стать врачом, но родители не давали позволения.

— А вдова?

— Она схоронила одиннадцать детей. Кто-то рождался мёртвым, кто-то в младенчестве отходил. Иной родни, помимо мужа, у неё не осталось, а после его смерти она ощутила себя одинокой. Вот и решила помогать другим. Славная женщина.

— Но не святая?

— Нет… после проверки от списка остаётся едва ли десятая часть. И вот за теми, кто остаётся, мы приглядываем. Издали, но всё же…

— Девушка?

— Была в списке, — Михаил Иванович поднялся. — В том, сокращённом… за последние полгода пятеро человек из этого списка сгинули бесследно.

А вот это уже совсем интересно. Настолько, что я даже встал.

— Там далеко не все девицы. Был даже полковник гвардии, опытный человек, которому случилось воевать и не один год. Выехал из Петербурга в поместье, да не доехал. И поверь, расследование было весьма тщательным.

Надо же как… интересно.

— Ещё одна девица, гимназистка, исчезла из собственной спальни. А сорокалетняя мать семейства отправилась в булочную и…

— Не вернулась.

— Именно.

— Вы тоже расследовали? В смысле, не полиция, а Синод?

— Всякий раз. Кстати, следователь и установил нехватку средств в полковой казне, отчего и был сделан вывод, что полковник допустил недостачу и скрылся.

— И много не хватало?

— Семь тысяч.

— Внушительно.

— Его поместье приносит в год двадцать. А на банковских счетах было около сорока, ко всему имелось поместье его супруги, полученное ею в приданое, это ещё тридцать тысяч годового дохода. Не говоря уже о такой мелочи, как акции, доля в доходном доме…

То есть катастрофой эти семь тысяч не стали бы.

— Здесь скорее кто-то воспользовался ситуацией. Порой случается офицерам проигрываться. Долги требуют возврата, вот полковую казну и используют для краткосрочных займов. Берут, потом возвращают… армейские дела.

Киваю.

Генерал, помнится, что-то такое тоже говорил.

— Конечно, всё под честное слово, меж своими…

А честное слово к делу не пришьёшь.

— Вдова покрыла недостачу. И настояла, чтобы дело замяли.

— Но вы полагаете…

— Пятеро. И девушка должна была стать шестой.

И стала бы, если бы не наша доблестная компания. Может, если изучить покойников там, на месте, нашлись бы и другие. Или вот в документах, бумагах… хотя…

— Они тут пропадали?

— Да.

— Тогда не сходится.

— Отчего же?

— Далеко. Туда тащить. Поездом не повезешь. Людей вокруг много. Кто-то увидит что-то не то, кто-то запомнит. Машина? Так и её остановить могут.

— Смотря какую, — Михаил Иванович явно имел собственное мнение. — Далеко не всякую машину рискнут останавливать, не говоря уже о досмотре.

— Думаете, кто-то из ваших?

В этом я почти не сомневался. Если уж убирали людей из списка, то само существование этого списка тайной не было.

— Уверен. В последние годы в Синоде… неладно.

— Кто-то убивает ангелов?

— Об этом я не знал. Просто появилось ощущение неправильности какой-то, будто мешает что-то. Я начал задавать вопросы, но получил ответ, что всё идёт своим чередом. Что просто мир волнуется. Тьмы стало больше, вот свет и не спокоен.

Тьма со Светом, как я видел, вполне способны меж собой ужиться.

— Но дело не в том. Мы… чуем. Слышим? Не знаю, как правильно. Видим… в кошмарах. Мой товарищ, тот, с которым мы росли вместе, с которым прошли весь путь от начала, говорил, что ангелы умирают. Он был сильнее и талантливей. Его способности во многом превосходили мои. И он первым начал сомневаться в… отце Никодиме. Это архиерей и настоятель монастыря Святого Георгия.

От церковной иерархии я далёк, хотя про святого Георгия слышал. Очень даже почитаемый. Святой покровитель воинов.

— Это не совсем монастырь, скорее уж десяток монастырей, где собирают, воспитывают и обучают таких, как я, — Михаил Иванович остановился у окна. — Нас выпускают в мир. И ждут обратно. Там мой дом. До недавнего времени был. Но теперь…

Теперь он сомневается.

Слишком много вопросов назрело. Ему даже озвучивать эти вопросы тошно.

— Владимиру снились сны. Такие сны, в которых умирали крылатые. Умирали долго и мучительно. Их кровь и плоть разбирали люди. А ещё он уверился, что кто-то нашёл способ призывать крылатых. Не такой, как ты видел, когда душа становится частью сделки, когда человек сам взывает. Иной. Это звучало безумно. Чтоб ты знал, безумие — не такой уж редкий гость среди инквизиторов. И потому один из малых монастырей по сути является обителью для тех, чей разум не выдержал встречи с тем миром. Владимир подумывал обратиться за помощью, ибо его сила была велика и, утратив контроль над нею, он мог бы навредить людям.

— Но?

— Но он боялся. Он делился сомнениями со мной. А я посоветовал обратиться к отцу Никодиму. Он бы не отказал. Он из Романовых, младшая ветвь, давно отдавшая себя служению. Там так повелось, что старший сын продолжает династию. Он остаётся священником, но из числа белого духовенства[1]. Средний и младший сыновья приносят обеты. Один из них выбирает путь познания, чтобы стать следующим Патриархом, а второй уходит в обитель Святого Георгия и со временем становится правой рукой действующего Владыки. Он вникает во всё, что происходит в стенах обители, он перенимает опыт.

— И место, — не удержался я.

— Именно.

Какая-то семейная монополия выходит. И вот прям шкурой чую, что к вере она относится весьма опосредованно.

— Так вот… прошлый отец Никодим, которого я помнил, покинул нас семь лет тому.

— А новый?

— Так уж новым его и не назовёшь. Принято, что отрок начинает путь вместе с другими отроками, дабы не одолел его грех гордыни. Да и иные грехи тоже. Он должен доказать, что достоин имени своего и дара.

— А если не достоин?

Не, ну мало ли. Вот не верю, что в роду прямо все глубоко одарённые, порядочные и в целом, если не святые, то почти.

— Такого ещё не случалось. Однако я помню его. Он был старше меня на пару лет. И учился старательно. Он, как и должно, стал примером для всех нас…

И поддержкой масс заручился. Точнее не масс, а весьма серьёзной силовой структуры. И структуру эту столетиями приучали служить не только и не столько Богу, но и Романовым.

Хитро.

— Из его рук мы с Владимиром принимали первые дары.

Собак тоже с малых лет прикармливают.

— И с ним же преодолевали ступень за ступенью. Его свет унимал нашу боль. Его советы не единожды помогали разуму избавиться от сомнений. И мы верили ему. Все верили.

Ну да. Собаки своего хозяина вообще богом считают. Только вот Михаил Иванович — не собака. На своё счастье.

— Я надеялся, что отец Никодим найдёт способ помочь Владимиру. Честно, даже завидовал слегка… это грех, конечно, но кто без греха? Дар Владимира явно открывал ему путь выше. Он должен был получить новое звание, новые возможности.

— Умер?

— Исчез. Мне пришлось покинуть монастырь. Сперва одно дело, потом другое… обычная работа. Я порой по полгода не возвращался. А вернувшись, увидел, что келью Владимира отдали. Начал спрашивать и узнал, что был прорыв на окраинах Петербурга. Владимира направили разбираться. Он уехал.

И не вернулся.

Прямо как под копирку.

— А тем же вечером меня вызвал отец Никодим. И начал выспрашивать, не рассказывал ли мне чего-нибудь Владимир. Следует отметить, что он был весьма любезен. И очень сочувствовал моей утрате. Знал, что мы дружны и в целом-то многим делились.

— И ты?

— Сказал правду. Что рассказывал о кошмарах. Что сомневался в своём разуме. Что я посоветовал обратиться за помощью… только он вёл себя неправильно.

— Отец Никодим?

— Он. Видишь ли… его свет был ярким, но не таким, как прежде. Будто… не могу сказать, что переменилось, но переменилось. А ещё он юлил. Как человек. Я ведь в разъездах больше с людьми дело имею, чем с тварями. И силу использовать на каждый пустяк глупо. Вот и научился худо-бедно видеть. И то, что я увидел, зародило сомнения. Очень много слов. Похвалы. Сожалений. Фразы какие-то, что тьма забирает лучших. Что нужно сплотиться и встать плечом к плечу. Что грядут тёмные времена. Я ни о чём таком не спрашивал, а он не должен был говорить. И суетиться тоже не должен был. А потом он спросил, не вижу ли я снов.

— А вы…

— Не видел. Тогда. Но сейчас… пока не могу сказать, это как эхо, что ли? Всё мутное и ничего толком-то по пробуждении не помню. Но тогда я сказал правду. И отец Никодим разом утратил всякий интерес ко мне. А на следующий день я получил новое задание. И с той поры получал одно за другим. Я уже два года не был дома…

Ну, возможно, это как раз и неплохо.

— Вся моя суть противится мыслям о… таком, — выдал Михаил Иванович. — А вот мой разум твердит иное. И ещё…

Он разогнул руку и погладил след от пёрышка.

— Уже почти год мне отказывают в получении благодати.

— Почему?

— Без объяснений. Точнее… мне вменяется проявлять терпение и смирить гордыню. А что задания одно за другим и вовсе без продыху, так братьев стало меньше, тварей же, напротив, больше.

— И чем это грозит?

— Я трачу силы. Я могу восполнять их в церквях, от икон опять же или от веры, но… не до конца. Это как человека кормить не мясом, но одной лишь картошкой.

С голоду он не помрёт, но и со здоровьем возникнут проблемы. А здоровье воина, которым по сути являлся Михаил Иванович, — это прямой залог долгой его жизни.

Ну, с благодатью я, положим, подсоблю. Но выглядит, согласен, странновато. Мягко говоря. А если не мягко, то, сдаётся, Михаила Ивановича давно уж со счетов списали.

— В последний раз я полностью восстановился аккурат в поместье Громовых. Ну и вот сегодня… спасибо.

— Это не мне. И как там? В поместье?

— Сложно сказать. В дом Патриарх не вошёл. Было объявлено, что сила нестабильна и потому опасно.

Любопытно. Очень. И вопросы, полагаю, не только у Михаила Ивановича возникли.

— Наложили запрет. Выставили заслоны из военных. Правда, не знаю, стоят ли они до сих пор или людей отпустили. Я вообще так, по слухам говорю, поскольку меня почти сразу отослали.

Он снова коснулся белого пятна.

— За последние полгода погибла дюжина моих братьев… и ещё четверо исчезли.

— Это много?

— Втрое против обычного. Дознаватель — занятие опасное.

Особенно, когда убрать его хотят не твари, а высокое начальство. С начальством, помнится, сладить куда сложнее, чем с тварями.

Ну да как-нибудь.

[1] Белое духовенство — это женатое духовенство. Черное — это монахи в священническом сане. Существует три иерархических ступени священства и в каждой из них своя иерархия: дьякон, священник, епископ. Дьяконом и священником может быть как женатый священник, так и монах. Епископ же может стать только монах. Таким образом белому духовенству закрыт путь к высшим церковным должностям.