Хозяин теней 4

Глава 31

Глава 31

Каждый год создаются новые и новые машины, всё более сложные, всё более совершенные. И вот уже сам человек с удивлением и восторгом взирает на плоды разума своего. И вот уже готов он к новым свершениям…

Ода человеческому разуму. «Светоч науки».

Пусто.

Под ногами хрустит стекло. Окна тоже вынесло, как и дверь. Но покойников не видать. Значит, успели вывести? Вынести?

Или люди сами ушли?

Хорошо, если так.

А вот тени никуда не делись. Моё появление они встретили истошным визгом. Захлопали призрачные крыла, застучали коготки по камню, и вновь стало тихо, безлюдно.

Так…

Лестница частично разворочена. Взрыв? Похоже на то. И не один. Если бы изнутри рвануло, стекло ушло бы наружу, а оно вон всё тут. Значит, сперва был там, за окнами, а потом уже второй.

Я ведь два слышал? Слышал ведь, но сейчас почему-то всё вспоминается путано.

Перила покосились и опираться на них явно не стоит.

Я и не опираюсь.

Иду. Каждый шаг порождает новые звуки. И в пустоте больничного холла они множатся, создавая ощущение, что я здесь не один. Тянет обернуться. Убедиться, что никто-то не идёт за спиной.

Никто не дышит в шею.

Я точно знаю, что не дышит, но… иллюзия присутствия мешает сосредоточиться. И я дёргаю Тьму. Что доела, то доела. Остальное потом, если получится.

— Само, — отвечает она. — Я тут. И там.

И подкидывает новую картинку, в которой тварь тихо обрастает чёрной нефтяной жижей, а уже от неё к Тьме протягиваются тончайшие нити.

Вот, значит, как это происходит? А потом…

Кокон трескается, и внутри остаётся иссохшая до пергаментного состояния тварь.

— Ты и людей так же? Там, дома?

— Да.

Нет ни сожаления, ни страха. А ещё нет для неё особой разницы между тварями и людьми. Если так-то, наверное, где-то она и права. Разницы нет.

Твари тоже люди.

И наоборот. Люди тоже твари.

— Людей трогать нельзя. Без разрешения. Ясно?

— Да.

И вновь же спокойно. Она умная. Она поняла. И людей трогать не будет. Без разрешения.

Пахнет порохом и лилиями. И значит, не обошлось без жертв.

А вот и первый мертвец. Незнакомый мне парень в черной кожанке лежал на спине, подогнув одну ногу и вытянув другую. Я почему-то зацепился взглядом за сапоги.

Хорошие же сапоги.

Качественные. Вон, без заломов, стало быть, недавно куплены. Жалко, если пропадут. Когда мысль оформилась, захотелось дать себе оплеуху.

Не хватало ещё до такого опускаться. Нет. Это всё от звона. Звука.

Над мертвецом застыла тень. Эта была крупнее тех, внизу. Она раскрыла пасть и зашипела, предупреждая. Но я не внял. Сила потянулась навстречу, и хлыст выплелся легко, сам, можно сказать, в руку лёг. Взмах, и змея его взлетела, норовя добраться до твари. Да только и та ждать не стала. Отскочила и, перекинувшись на стену, ловко поползла вверх.

Так, на потолок тоже поглядывать надо, а то ж мало ли, кто оттуда свалиться способен.

Ещё покойник. Этот уже казак. Кровью пахнет сильно и терпко. А стены на втором этаже все в щербинах. Стало быть, рвануло и тут. Сколько ж всего они притащили?

Нет, я, конечно, знал, что Алексея Михайловича ненавидят, но чтобы настолько…

Над казаком склонились сразу трое. Издали они казались сплошным серым туманом, который шевелился. Этих я сходу ударил, и теневой хлыст просто всосал ошмётки тварей.

— Тьма, вперёд…

Гильзы поблескивают. Стало быть, отстреливались. А мир опять меняется. Если там, внизу, окошко открылось узенькое, то здесь ощущение, что стену вынесли.

Ещё мертвецы.

Твою ж… поинтриговали с террористами. Бомбы детям не игрушка. И вообще… я переступаю осторожно, а Тьма скользит рядом. Сверху раздаётся свист, и я задираю голову. Даже не удивляюсь, обнаружив висящего вниз головой Призрака.

Страхует.

Дверь лежит поперек коридора.

А ведь Метелька где-то рядом… только мир не стабилен. Я вижу, что эта дверь как бы не одна, точнее, одна, но… расслаивается?

Или это тень двери?

Или просто в глазах моих двоится, что тоже вполне себе вероятно.

Шаг…

Человек сидит у стены и дышит. Улыбается. Такой счастливый.

— Ты кто? — спрашивает он.

От него пахнет лилиями, а ещё над ним собрались тени. Правда, мелкие и не решающиеся спуститься. Наше появление их обеспокоило, ишь, засуетились, заверещали.

— А ты кто?

— Я? Яшка…

— Что ты тут делаешь, а, Яшка? — я подхожу осторожно. У этого героя под рукой револьвер, и что-то подсказывает, что не для антуражу.

— Я? — взгляд его затуманенный проясняется. — П-подыхаю, п-похоже.

— Похоже, — тут я спорить не стал. — Вытащить? Тут же врачи быть должны. Спасут.

— Не, — Яшка облизал губы. — Толку-то… всё одно на каторгу. Да и не спасут.

Он приподнял руку.

Кровь тут снова яркая, отчего и кажется ненастоящею, будто на Яшку ведро краски вывернули.

— Добей? — предложил он.

— Обойдёшься. Стрелять будешь?

— Не… там пусто… — он попытался оттолкнуть револьвер, но силёнок не хватило. И от малого этого усилия Яшка покачнулся и начал заваливаться на бок.

— Чтоб…

Стоило бы уйти. Сам виноват. А я не исповедник, чтоб в последний путь провожать. Но почему-то не ухожу, а бросаюсь на помощь.

— Пить есть? — Яшка сипит. И странно, что он до сих пор дышит.

А ещё странно, что кровь его не приманила тварей. Нет, они вон есть, держатся неподалёку, стервятники, однако не приближаются.

Мелкие. Трусоватые.

— Нет.

— Жаль… воды хочу… а никак…

— Чего вы сюда полезли-то?

Бледный этот парень не вызывал ненависти. Скорее уж недоумение. Сколько ему? Лет двадцать с виду, а это ж ерунда совсем. Ему бы жить и жить.

— Ты не понимаешь… — он облизал сухие губы. — Не понимаешь…

— Не понимаю, — чего тут спорить. — Объяснишь, раз пока ещё тут?

— У меня брат был… старший. Учился… его на каторгу сослали. А он не революционер, он просто…

— Рядом стоял?

— Смешно?

— Ничуть. В каторге смешного нет.

— Да… мамка заболела. Отца в отставку попросили. Раз сын в революцию… денег мало… а он умер, брат. Он не был… не из наших… провокатор. Понимаешь? Собрал… собрания… — Яшка глаза прикрыл. — А сказали, что покушение готовят…

— И ты за брата?

— Я за справедливость! — это прозвучало громко и Яшка закашлялся. — Я… ты… ты мамке скажи, чтоб не ждала… я ей…

— Не рассказывал?

— Нет… скажи… несчастный случай. Или разбойники. Соври чего-нибудь. Пожалуйста.

— Совру, — это обещать легко. — Я письмо напишу. Хорошо?

— Спасибо.

— Ты только скажи, кому.

— Мария Егоровна Сковринская… Тверь… — голос его затихал, а рядом невыносимо остро пахло лилиями. И я заставлял себя повторять адрес. Обещать-то легко, но обещание придётся выполнить.

Её присутствие я ощутил затылком.

Обернулся.

— Доброго дня, — я держал Яшку за руку. — Его заберешь?

— Уже.

— Он вроде неплохой… чтоб… всяко лучше меня в его годы. Он хотя бы за идею шёл.

А я за бабки и обещание хорошей жизни, не для всех, но для меня лично.

— Думаешь, разница велика? — нынешнее обличье Моры невыразительно. То ли мещанка, то ли горожанка, среднего возраста и внешности такой же. Захочешь, толком не опишешь.

— Понятия не имею, — я закрыл Яшке глаза. — А… тут что? Границу проломили?

— Да.

И понял, что большего не скажет, что вовсе показалась она не мне, наверное, а Яшке. Он вон мёртвый улыбается. Надо будет тело как-то вытащить.

Передать там родителям.

Или революционеров не передают?

Не знаю.

— Я его ищу, — чувствую себя неловко. — Этого человека, который проводит эксперименты. Опыты. Над людьми и тварями. Над… мне кажется, что ему до твоего мира дела нет. Ему в нашем власть нужна. И сила… ну и так-то… но я его остановлю. Во всяком случае попытаюсь. Честно.

Кивок.

— И только… скажи, ты говорила, что мой отец умер, но его душа к тебе не пришла. Так?

Снова кивок. Ныне Мора не разговорчива.

— А не может такого случиться, что он вовсе не умер?

Потому что мысль эта давно уж меня не отпускала. Не в том смысле, что я днём и ночью страдал от незнания, скорее уж сидела где-то там, занозою.

— Нить жизни оборвалась, — Мора ответила не сразу. — Но души нет.

— А если… скажем… нить жизни оборвали… ну, каким-то ритуалом. Или вот клиническая смерть. Она ж нить жизни обрывает, так?

Кивок.

И взгляд насмешливый. Ну да, смешно думать, что она не знает о клинической смерти.

— А потом его просто… вот… оградили? Или спрятали. От тебя. Я ведь не ошибусь, сказав, что мы связаны? Нет, может, и ошибусь, но… ты ведь при желании меня найдёшь? Отличишь от других людей.

Снова кивок и такой, медленный, задумчивый.

— И его бы ты могла найти, так? А он это знал. Или предполагал там. Но не хотел эту связь сохранять. Если собирался сделать что-то, что тебе не понравится категорически. Более того, сделай он что-то такое, ты бы могла его остановить, верно? Сама оборвать нить жизни?

— Сама — нет. Не жизни. Но забрать душу и разум — да.

Ага, хорошее уточнение. Тоже будет над чем подумать.

— Вот… тогда… мог он?

— Не знаю, — Мора вновь задумалась. — Люди обладают живым умом. Люди умеют лгать. Не знаю. Но если так…

Она прищурилась.

— Найти его.

Ну да, куда ж мне без высоких-то указаний. Сказав это, Мора повернулась спиной, явно вознамерившись уйти.

— А мне-то дальше куда⁈ И с этой дыренью что делать?

Она обернулась.

— Уведи детей Светозарного, чтобы я могла залечить раны своего мира.

Ну, худо-бедно на инструкцию тянет.

Осталось отыскать этих самых детей Светозарного. Даже гадать не надо, о ком речь.

Миры касались друг друга нежно.

Осторожно.

И по больничному коридору поползли серые ковры мха, мягкие, пушистые. Мои ноги чуть проваливались, и при каждом шаге над мхом поднималось облачко серебристой пыли.

Стена.

Мертвецы… мертвецов почти не видно, мох укрыл и их. А вот что запах лилий, так со временем выветрится. Главное, что стены раздвигались, и вот уже моховая равнина сменяется другой, с серой щёткой травы. Эта будет жёстче, и стебли её уже цепляются за штаны, словно желая удержать меня.

Не удержат.

Я иду.

Небо сизое. И серое, будто подплесневевшее, оно почти сливается с такой же серой равниною. Пахнет… иным миром. Но хоть не лилиями, уже спасибо. Самое интересное, что я чувствую направление, связь, соединившую меня и… Метельку? Значит, и он тут. Ну да, если Михаил Иванович взял его с собой, то тут, где ж ему быть.

И хорошо.

Прямо от сердца отлегло. Если связь есть, то Метелька жив.

И я ускоряю шаг.

Кромешный мир становится плотнее и быстро набирает краски. Яркость с контрастностью выкручивают почти до максимума, потому небо белеет, а свет становится резким, неприятным для глаз.

— Эй! — людей я заметил издали. — Свои! Это я!

И руками помахал, подпрыгнув на всякий случай, потому что мало ли. Мир тут своеобразный, и свои толпами не ходят. А потому ещё пальнут со страху.

По дури людей гибнет куда больше, чем по злому умыслу.

— Эй…

— Эй-ей-ей, — ответило эхо. Но там, вдалеке, тоже помахали.

— Свет, — буркнула Тьма, отступая в стороночку. — Сильный. Злой.

Свет я тоже видел.

Да и как его не увидишь, если он был, что называется, белее белого. Он простирался над людьми этакою выгнутой крышей, отделяя их от неба.

И к слову, не зря, ибо в этом небе, почти сродняясь с ним по цвету, парили тени. И людей они явно видели, потому что парили не просто так, а круги наворачивали.

Стервятники.

Я побежал навстречу, так же размахивая руками.

— Свои! — на всякий случай выкрикнул.

Люди…

Люди были.

Раз, два… да полтора десятка точно. Солдатики. Казаки. И Метелька вон, вырвался на край, подпрыгивает, а его не пускают дальше. И правильно делают.

— Люди пахнут, — Тьма нырнула в сизую траву. — Манят. Других. Тепло. Кровь. Вкусно.

Посыл понятен. Надо людей выводить.

А то свет светом, но это мелких тварей он отпугивает. Их присутствие выдавала та же трава, которая то тут, то там вдруг приходила в движение, начинала покачиваться.

— Вы тут… — я остановился в трёх шагах от светового щита. — Как? Живы?

— Савелий, — Михаил Иванович не позволил Метельке переступить границу. — Ты это?

— Вроде я.

— А чем докажешь?

Я задумался. Как-то так… нет, вопрос ясен, потому что и вправду, твари на многое способны. Не уверен, могут ли они чужое обличье принять, но вот на мозги придавить вполне способны.

— Без понятия, — говорю.

— Ближе подойди.

— А стрелять не станете! Я, если что, без оружия.

Подхожу медленно.

И руки на всякий случай поднимаю.

— Так видно?

— Так — вполне. Туман…

Я оглянулся.

— Нет никакого тумана.

— Это для тебя, Савелий, его нет. А обычным людям тут тяжко.

Михаил Иванович и сам выглядел не лучшим образом. Светиться он светился, но как-то неровно, пятнами. И над головою нимб был с проплешинами, но всё-таки был.

— Тогда, может, назад пойдём?

— А дорогу знаешь?

Ну, так-то да, вон, по траве мой след идёт, да и Тьма, если что, проводником послужит.

— Найду, — говорю. — Но стоит поспешать. Люди тут… в общем, большие, тёплые и вкусные. А если появится какая тварь из тех, что побольше, то не факт, что я с ней управлюсь. Вы это… свечение пока не убавляйте. Ну чисто на всякий случай.

А то те, которые в небесах, будто бы ниже опустились.

И Тьма замерла, прислушиваясь к шелесту травы. Я вот тоже слушаю, но пока ничего не наслушал.

— Алексей Михайлович как… в сознании?

А то мало ли.

— Вполне, — ответил за себя Алексей Михайлович. — Хотя следует признать, что состояние весьма… необычное…

Ещё бы.

Этот не светился.

Этот прям полыхал да так, что смотреть было больно. Я вон глаза прикрыл и, отвернувшись, уточнил:

— А у вас… как бы… нет желания меня… скажем, световым мечом шандарахнуть?

— Есть. В целом сила моя требует очистить это место, но я пока держусь.

— Вот и держитесь. Так… я пойду первым. Михаил Иванович, вы за мной, потом остальные… если люди не видят, то надо веревку или пояс какой, чтоб держались. Лучше попарно, чтоб, если кто отпустит, заметили. Вы, Алексей Михайлович, в центр давайте, тогда ваш купол как-то вот ляжет…

Их бы вообще коробочкой построить, но это долго.

Да и строй держать не так и просто.

— Раненые есть? — уточнил я запоздало.

— Трое, — Михаил Иванович обернулся. — Двое ходячих… третьего понесут.

— Тогда раненых вперёд. И пойдём быстро. Тут недалеко, но если кто почует, что сил нет, не молчите.

Твари в поднебесье опустились ещё ниже. И прибавилось их. Раз, два… да дюжина, не меньше.

— Метелька, ты давай последним… и Тьма с Призраком рядом пойдут. Прикроют, если что… ну…

Хотел сказать, что «с Богом», да вовремя осёкся, выдав:

— Поехали, что ли…

И мы поехали.

Пошли.

По жесткой этой траве, которая ломалась с характерным стеклянным звоном. По следам, уже почти стёртым. Сперва неспешно, но ускоряясь с каждым шагом, пока сами не перешли на бег.

Раз и два.

И сердце снова ёкает. А вдруг след ложный? Или миры сошлись… или разошлись… или ещё чего… но трава становится ниже, а вот и вовсе сменяется мхом.

И коридор знакомый.

Яшка…

Вот только теперь он не лежал. Яшка сидел у стены, как тогда, когда мы встретились, зажимая живот ладонью. Но кровь из него лилась чёрная.

— Стоять, — я не знаю, что это такое, но оно тут…

— Помогите, — просипел Яшка жалобно. — Помогите… люди добрые…

Он рывком поднялся на ноги и голова легла на плечо, а рука вывернулась, будто к локтю привязали тонкую нитку.

— Поделитесь кровушкой…

А потом улыбнулся, точнее оскалился острыми мелкими зубами, и продолжил иным голосом:

— А то не выпущу!

Твари бывают разные.

Это я уже усвоил.

Нынешняя притворялась человеком. Или играла в человека? Главное, что из Яшкиных глаз смотрело что-то…

— Шла бы ты, — сказал я, выдвинув руку. — Не стрелять.

Смысла в этом особо немного, потому что тело изначально мертво, а тварь пули не возьмут. Да и хрен его знает, не привлекут ли звуки ещё кого.

И вообще не рванёт ли порох на этой стороне.

— Ш-ш-ла, — отозвалась тварь сипло. — Т-ты… останься. Со мной останься.

И улыбка становится шире, настолько, что лицо Яшки трескается, не выдержав давления. И из белых трещин на коже выползает жижа.

— Тьма, — я дёрнул за поводок. — Что это за дрянь?

— Большой. Опасно, — Тьма отозвалась не сразу. — Прятаться. Он — внутрь…

И картинку подбросила, в которой что-то такое, огромное, необъятных даже размеров, сокрыто глубоко под землёй. И оттуда, из глубины, наружу пробиваются щупальца. Вот они и ловят зазевавшихся тварей, выедая их изнутри и натягивая шкуры, как дети натягивают тряпичные куклы на руку.

С людьми, впрочем, схема та же.

Меня аж замутило.

— Ещё назад, — я выставил руку.

— Боиш-ш-шься? — уточнила тварь и тоже руки растопырила. — Дай обниму!

Она разумна?

И вообще, где она… так, если под землёй…

И земля, вернее уж пол больницы, поросший мхом, задрожал.

Глубоко.

И наверх выбраться не способна, но…

— Там! — нервный выкрик заставил меня обернуться. Так. Ещё один покойник поднялся. Этот даже не пытался притворяться человеком. Двигался рывками, нелепо выкидывая то одну ногу, то вторую. Этакая уродливая пляска.

И ещё тень.

И… тварь спешила собрать всех мертвецов, до которых только могла дотянуться. А сама…

Судя по дрожи, и сама она приближалась.

— Это Подземник, — Михаил Иванович, похоже, был осведомлён лучше меня. — Редкая погань. Тело скрыто глубоко под землёй, а потому добраться до него невозможно.

— Тьма, убери…

До него не доберемся, а вот он, судя по дрожи, до нас так даже очень.

Тьма, преобразившись в нечто длинное вараноподобное, бросилась под ноги Яшке, и кто-то там, за спиной, матюкнулся.

— Стоять! Это… свои…

Яшка рухнул, нелепо взмахнув руками, и Тьма плащом укрыла тело. Чувствую, потом придётся много чего объяснять, но…

Потом.

Когда выберемся.

Призрак сшиб второго покойника, а дрожь под ногами усилилась.

— Подземник редко поднимается, но… — Михаил Иванович перекрестил очередную кривоногую фигуру, и та полыхнула белым светом.

Но если поднимется, нам конец…

— … его ловчие щупальца могут простираться на версту…

Это вот не радует.

— И количество их велико…

— Как с нею бороться?

Потому что лекцию о повадках я бы после послушал, полезно для общего развития, а сейчас мне куда интереснее понять, как эту погань прибить.

— С подземником не борются. Его обходят.

Обойти тут нечего. Тварь устроилась как раз там, где один мир втекал — или вытекал? — из узкого больничного коридора другого. И пройти мимо не получится. Во всяком случае, я не знал другой дороги.

— Тьма?

— Глубоко. Не добраться. Я лезть. Он чуять. Скинуть.

То есть, тварь, почуяв атаку Тьмы, просто скинет щупальце?

Значит, надо как-то…

Тьма с хлопаньем поднялась над телом, чтобы нежно укутать собой новое. Только дело не в мертвецах. Впереди пол треснул, выпуская толстую змею, перевитую кольцами.

И ещё одну.

Левее… правее… пол шатался и ломался.

И…

Дыра, пробившаяся в центре ширилась. Я слышал, как трещит то ли земля, то ли здание. Я видел, как в воронку осыпаются камни и трава, сперва мелкие и медленно, а потом быстрее и быстрее. И как там, ниже, шевелится что-то огромное, готовое явить себя людям.

Змеёю развернулось одно щупальце.

Другое.

И дюжина. Но эти, коротковатые, какие-то обрубленные, лишь шевелились, не делая попыток добраться, но лишь цепляясь за края дыры, расширяя её.

— Алексей Михайлович! — рявкнул я, пятясь вслед за людьми. — Вы там… не хотите подсобить? Алексей…

Потому что я не справлюсь.

Мы не справимся. Щупалец становилось больше. Одни, корнями расползались вокруг дыры. Даже не корни — якоря, которые тянули наверх огромное тело Подземника. Другие дергалист, обнимались друг с другом, пытались поймать Тьму. Призрак же, заверещав, взобрался по стене и завис где-то там, под потолком, оттуда глядя на это шевелящееся кубло.

— … Михайлович, — я осёкся, потому что… ну вот знал же, что не обойдётся без сюрпризов.

Знал.

А всё равно охренел.

Ибо крылья — это одно, а когда человек сам собою поднимается, да так вот, прям хорошо поднимается над землёй. И руки в стороны разводит, а из груди его вырывается волна света, это, скажем так, удивляет.

Причём свет жёсткий.

Радиоактивный такой свет.

И Призрак заорал, а Тьма, пытавшаяся отгрызть кусок чудовища, спешно юркнула в сторону. А потом нырнула в меня, как и Призрак. Я же не успел. Свет прошёл насквозь.

И было больно.

Опять больно.

Я услышал, как зашипела, плавясь, кожа. И вонь её, горелой, почуял. Кажется, услышал собственный крик, а потом понял, что кричать не могу… и оглох.

От своего ли голоса.

От воя твари.

От…

Всё-таки подвиги — это дерьмо.