Хозяин теней 4

Глава 30

Глава 30

За прошедшие столетия охотниками описаны множество тварей. Некоторые из них, по словам очевидцев, имели обличье ужасающее и столь противное человеку, что одним видом своим могли ввергнуть в безумие. Однако на наш взгляд не следует опираться только на эти описания, ибо многие из них, в свою очередь, подобны охотничьим рассказам: хвастливы, недостоверны и полны преувеличений. Естественно, что обретающие в мире кромешном существа отличны от привычных человеку, и что некоторые из них весьма велики. Но и у нас обитают животные огромных размеров, взять тех же слонов или же китов, добычу на которых человечество ведёт…

Размышления рационалиста о перспективах взаимодействия миров. Письмо к открытой журналом «Правь» дискуссии.

Она обернулась. Нервный взгляд зацепился за меня, за Карпа Евстратовича и соскользнул. Она и вправду чужая. Здешние медсестры знают всех врачей и не обманулись бы халатом.

А эта…

Эту больше интересуют часы.

— Девушка, простите, не знаю, как вас… вы верно из новеньких? — Карп Евстратович бодрым шагом, уже сам подтягивая меня за собой, направился к этой монашке. — Из Елизаветинского будете?

— Д-да… — она с трудом отвлекается от часов. — С-сегодня направили.

Взгляд у неё плывущий. Странный такой взгляд.

И зрачки расширены так, что от радужки осталось узкое бледное колечко.

— Чудесно. Просто чудесно. Всегда рад новым людям… вы уже знакомы с Марьей Фоминичной? Что-то не могу её нигде найти. Надобно решить вопрос с переводом молодого человека…

Она слушает.

И кажется, растеряна. Она готовилась к подвигу, может, даже жизнь собралась отдать во имя революции, а тут вот отвлекают с какими-то глупостями. И главное, так уверенно.

— Я… не знаю. Простите.

— Да? Тогда, может, возьмёте юношу, пройдитесь по палатам…

— Я… простите… я не могу…

Протяжный сиплый гудок пробился сквозь стену, заставив Карпа Евстратовича обернуться. Да и не только его.

— Я не могу, — решительно произнесла девица, сжимая часы в кулаке. И рука взлетела, а я вдруг понял, что бутылка — это форма.

— Не дайте ей бросить…

Договорить я не успел. Тычок. И я лечу на пол, даже не сообразив, как жандарм этот фокус провернул. А он, оказавшись подле девицы, вцепился её в руку и самым неджентльменским образом эту руку вывернул.

— Отпусти! — голос перешёл на визг.

И сип.

И она попыталась разжать пальцы, но ровно затем, чтобы выронить часы в подставленную ладонь.

— Дайте, — потребовал я, потому что Тьма заволновалась. Из-под серебряной оболочки просачивались струйки силы, пока капли-капельки, но они уже сплетались в чёрный ручеек.

И Карп Евстратович зашипел.

Кожа его на глазах потемнела, потрескалась, что пергамент.

— Дайте! — рявкнул я. — Мне это не повредит.

— Я… пальцы свело.

— Пальцы свело! — захохотала девица, выкручиваясь. — Пальцы свело! Тебе конец! Всем вам конец… все вы сдохнете!

А потом вдруг высунула язык и попыталась в него вцепиться зубами. Уродливое зрелище и фокус так себе. В легендах оно да, бывало такое, слыхал, да только провернуть такую штуку не так просто, как кажется.

Девице я врезал в висок.

— Не убейте. Мне её ещё допрашивать, — произнёс Карп Евстратович почти спокойно.

А он оптимист, как я погляжу.

Чернота не капала, чернота расползалась по его ладони, разъедая и кожу, и плоть.

— Что здесь происходит? — Николай Степанович переменился. Куда исчезли его обычная неловкость и мягкость. — Что за…

— Не подходите, — я осторожно перехватил часы. — Карп Евстратович, попытайтесь пальцы разжать…

— Не могу. Пробую, но уже не ощущаю совершенно. Если надо — ломайте. Или можно руку отрезать.

Экий он бронебойный.

— Вам не нужна? — я нервически хохотнул.

— Да как сказать… если выбор между покойником с двумя руками и живым, но с одной, то я предпочёл бы второй вариант.

Ещё и шутить силы есть. Да уж, гвозди бы делать… из Карпа Евстратовича как по мне найотличнейший гвоздь получится. Высочайшего качества.

Тёмная сила обжигала. Она была иною, более концентрированной, что ли? Главное, что и меня попыталась зацепить. Но я просто втянул её.

— Николай Степанович, а вы эту красавицу попробуйте в сон погрузить, чтоб она себя не прибила…

А Призрак последит.

Я же потянул Тьму. Она сильнее и… да, она проскользнула облаком дыма, окутав часы, создав вокруг них кокон из себя. И теперь жадно урчала, вытягивая то, что внутри.

Призрак заскулил, и Тьма тотчас откликнулась, бросив ему нить. В общем, что бы это ни было, теням оно понравилось.

Правда, Карпу Евстратовичу легче не стало. По моим пальцам потекла жижа из расплавленной кожи, крови, кислоты и ещё чего-то.

— А теперь я постараюсь осторожно… — прикасаться к разъеденным пальцам было страшно. А вдруг и вправду отломаю, но я разогнул сперва один, потом второй. Карп Евстратович явно побледнел, но не издал ни звука. Взгляд его был устремлён на девицу.

Третий палец всё-таки хрустнул. Эта дрянь и кости источила.

— Извините.

Часы, наконец, дёрнулись и выпали.

— Ничего страшного. Случалось, и похуже, — Карп Евстратович поглядел. — Щит, как понимаю, не нужен? Вокруг артефакта.

— Не нужен. Тени силу вытянут. В смысле, заряд, который внутри. А что останется, могу отдать. У вас же есть артефакторы?

— Руку! — рявкнул Николай Степанович так, что прям совестно сделалось. — Если, конечно, она вам действительно нужна! Вы-то казались мне взрослым разумным человеком…

Я присел у девицы.

Женщины.

Теперь видно, что она отнюдь не юна. И лицо такое спокойное. Улыбается вот даже во сне. В уголках глаз морщинки, но они ничуть не портят. Пожалуй, в других обстоятельствах и других одеяниях она была бы красива. А так…

— Что вы делаете? — поинтересовался Карп Евстратович, протянувши целителю руку. Но кажется, девица его интересовала куда больше собственной конечности.

— У Анчеева, на фабрике, была бутылки. Тут — часы. Думаю, принцип один. Но вот потом он перерезал себе горло, а она попыталась откусить язык. Хотя, конечно, глупо… тот же яд и проще, и эффективней. Взяла бы за щёку там… не знаю. Чтоб раскусить и каюк. А она вот… дурью. Зачем?

— Так, — Карп Евстратович попытался обернуться и голос повысил. — Всем разойтись по палатам до особого распоряжения…

А я… я почувствовал… не знаю.

Искру?

Или точнее уголёк. Такой вот спрятанный за пазухой чёрный-чёрный уголёк чужой силы. И протянувшуюся от него нить.

Только тянулась она куда-то в сторону.

Очередной гудок заставил нить задрожать.

— Тут что, фабрику открыли? — поинтересовался Николай Степанович, ловко заматывая руку бинтами. Кажется, в огромных карманах белого его халата было немало интересного.

— Нет, это…

— Сигнал, — я перебил Карпа Евстратовича. И нить в девице натянулась до предела. А потом… потом разорвалась, чтобы в следующее мгновенье тело, лежавшее на полу спокойно, выгнулось дугой.

— Щит!

Я понял, что всё-таки дурак.

Полный дурак.

Тот, кто послал её сюда, он обязательно подстраховался бы. И на случай раскрытия, и если вдруг у дамочки не хватит духу самоубиться. При расчётах нельзя полагаться на душевные порывы дам. Пояс с зарядом и часы куда как надёжнее.

Щит над лжемонахиней вспыхнул за долю мгновенья до взрыва. И кажется, дураком ощутил себя не только я. А ещё мы успели.

Вздрогнул пол.

И стены.

С потолка посыпалась побелка. И Николай Степанович покачнулся, побледнел, оборачиваясь к щиту, который стал тёмным.

— Не смотри, Николя. Не надо тебе. Ты лучше в палату иди, — Карп Евстратович перехватил бинт и, развернув целителя, подтолкнул. — Иди… там люди. Надо успокоить. И если есть другой выход, выводи… всех выводи отсюда.

Кровь.

Ей была нужна именно кровь. Именно поэтому девица и пыталась откусить себе язык. Что бы это ни было, но без крови оно не работало. Зато теперь крови было с избытком.

— Выводите, — я бы тоже не хотел смотреть, но видел.

Видел не своими глазами.

Тьма взвыла.

И Призрак зашипел, расправляя крылья. А по щиту Карпа Евстратовича расползались трещины. Он тоже чувствовал ненадёжность, но вливал силу, пытаясь удержать то, что появлялось внутри.

Пробой.

— Скорее! Тут сейчас… я не уверен, что смогу закрыть…

Потому что не хрен считать себя самым умным.

Самым сильным…

— Пелагея Ильнична! — голос Николая Степановича вдруг обрёл силу. — И всех прошу сохранять спокойствие. Необходимо покинуть здание… окна открывайте.

Окна?

Да. Этаж ведь первый, значит, можно и через окна.

Женский визг взлетел и оборвался.

— Заткнись… — жёсткий мужской голос донёсся откуда-то сзади. — Макаров, давай окно. Так, ты первая, становишься и принимаешь детишек. Вздумаешь сбежать, я тебе…

— Скоро треснет, — Карп Евстратович просипел это. — Надо было стрелять.

Надо было.

А ещё не надо было играть в эти игры. Тоже мне, планы построили, расчёты посчитали…

И снова гудок, словно издевается, но это не для нас. Где-то там, с другой стороны, захлопали выстрелы.

— Кровь, — я не мог отвести взгляда от щита, который теперь набряк и пульсировал, что гнойник. — Чем больше крови…

Потому что убитые в перестрелке, они ведь тоже по сути своей жертвы. А чем больше жертв, тем оно…

Голос мой стёрло взрывом. Зазвенели стёкла. Кажется, что-то посыпалось. Крик людей. Вой какой-то. А щит треснул. И Тьма с Призраком встали между нами и тварями.

— Уходите, — бросил я Карпу Евстратовичу. — Выводите людей.

А он ещё сомневается.

Благородный, чтоб…

— Если оно сожрёт дарника…

От Анчеева хотя бы тело осталось. А вот от этой девицы — ошмётки плоти, которые шевелились и растекались тягучим озерцом. Под ним шипели каменные плиты, а в самом центре разворачивалось чёрное окошко полыньи. И из него, клекоча от восторга, вырывались твари.

Мелкие.

Пока мелкие.

И Призрак, подпрыгнув, перекусил одну пополам. Тьма просто рассыпалась облаком, всасывая всё, до чего могла дотянуться.

— Быстрее! — я рявкнул. — Я не смогу держать тварей долго! А тут дети! И раненые! Если не увести…

Всегда приятно иметь дело с благородным человеком. Позволить, чтобы твари сожрали детей и раненых, Карп Евстратович не мог.

Так, а мне что делать?

Держать?

Или попытаться закрыть?

Знать бы ещё, как это делается. Поток тварей вдруг иссяк, а на поверхности лужи появились пузырьки. Сперва мелкие, но каждый новый становился крупнее, будто там, под лужей, развели огонь и она начала закипать.

И повеяло таким вот, характерным.

Ветерок с той стороны.

И в следующее мгновенье бурление стихло, образовав гладкое, поблескивающее слюдой, зеркало. Знакомое такое. Вот и полынья.

А вот и тварь, которая из неё выглядывала. Осторожно так, недоверчиво.

Высунуло кончик щупальца и замерла.

Я хмыкнул и, сформировав из тени клинок, по этому кончику и рубанул к огромной радости Призрака. Тот мигом рванул к щупальцу и, перехватив обрубок, оттащил в сторону.

Лужа булькнула.

И выплюнула пяток щупалец, причём некоторые длинные, тонкие и покрыты будто мехом. Нет, не мехом. Камень, которого они коснулись, зашипел и оплавился.

Ага, мех, получается, кислотный.

Но теневой меч и тут не подвёл. А я подумал и, слепив из тьмы заряд побольше, швырнул в полынью.

Бахнуло.

То есть, видно оно не было, но я почувствовал, что бахнуло. И тварь… да, ей это не понравилось. Визг её хлестанул по ушам и стёклам. И я оглох.

Мир в тишине довольно странен, если так-то.

Вот беззвучно осыпаются стеклянным крошевом окна. Одно.

И второе.

Подпрыгивает, расправляя крылья, Призрак. Я знаю, что он клекочет, но не слышу. И не слышу, как трещит потолок, потому что очередной взрыв, где-то там, в стороне, воспринимаю скорее всем телом, чем ушами. Вибрация от него идёт по стенам и полу, и лужу тоже будоражит.

А в неё, откуда-то снизу, пытается пролезть тварь.

Полынья слишком узкая.

Крови не хватило?

Смерти?

Жертв?

Главное, что дыра получилась маленькой. Вон в неё сунулась было узкая пасть, длинная такая, что ножницы, утыканная шипами.

И застряла.

Рванула вниз, разваливая то ли пол, то ли барьер между мирами. Хруст уже пробился сквозь полог тишины. И я затряс головой — всё-таки немой мир — это не моё, а потом, когда морда вновь рванула, полоснул её наотмашь, сшибая шипы.

Звуки не вернулись. Вместо этого на голову посыпалась каменная крошка. А ближайшую стену, намекая, что надо бы убираться отсюда, вспороли трещины

И Тьма крутанулась.

— Я, — её шёпот в голове причинял боль. Похоже, тот звук не только уши повредил. — Я убить. Я мочь.

— К-как? — я напряжённо пялился на дыру. — Что это за…

— Жить. Внизу. Большой зверь. Медленный. Глупый. Есть.

Вот что меня радовало, так это аппетит теней. А если кушают, значит, растут.

— Он там. Ты тут. Я туда точно не полезу.

Может, зверь и не отличается умом, но размеры её намекают, что силы следует оценивать здраво.

— Нет. Я тут. Он тут… голову. Надо. Голову совать. Глупый. Ты — не мешать. Он ломать. Лезть.

То есть, мне просто в сторонку отойти?

— Да! — Тьма обрадовалась.

— А если он проберётся?

— Нет. Глупый зверь… есть. Много сил. Большой. Я. Он.

Призрак присел у полыньи, поглядывая то на неё, то на меня. Вид аккурат, что у кота, который на рыбалку увязался и теперь не понимает, где его доля.

Ну… попробовать можно.

И я отступил, выдыхая. Надеюсь, Тьма не ошиблась. А узкая пасть долбанула снова. И опять. И замерла, явно настороженно так.

Глупая или нет, но что-то она заподозрила.

— Уйти, — Тьма забеспокоилась. — Чуять. Бояться.

То есть, эта вот тварюга, размеры которой мне и представлять не хочется, боится Тьмы? И сейчас может просто взять и свалить? Мечта, а не исход, потому что какой-то из меня не особо воитель вышел.

— Кушать!

Понял.

Кушать — это аргумент. Главное, правильно определить, кто и кого кушать будет. Я вздохнул. Вот что-то моё здешнее геройство сводится исключительно к самовредительству. Я огляделся и, подняв осколок стекла, полоснул себя по ладони.

— Так лучше? — поинтересовался я, шагнув к твари, которая явно маялась перед выбором. Теперь я разглядывал её пристальнее. Вытянутое рыло, узкое такое и с изящною горбиночкой. Чешуя. Шипы. И чёрные ямины, из которых сочится жижа.

На конце рыла — пучки мелких щупалец, и они-то, почуяв кровь, зашевелились. Морда нырнула… вниз? Так правильно? Главное, что убралась, а в следующее мгновенье ударила, сколько было силы. Тварь вгоняла башку в расщелину, пытаясь расширить её. И не без успеха.

Клыки клацнули у самого лица, обдав вонью иномирья.

И я сделал шаг назад.

Будет обидно, если сожрут. Почему-то думалось об этом отстранённо. И главное, нынешняя тварь, в отличие от той, которую в Анчеева спрятали, не вызывала отвращения.

Снова удар.

И показался глаз.

А на следующем — ещё три. И это с одной стороны морды. Три мелких, похожих на чёрные виноградины, прилипшие к чешуе, и один крупный выпуклый. Он-то и зафиксировал взгляд на мне. Тварь, пробившись в узкую щель, пыталась повернуть голову, чтобы не выпустить меня из поля зрения. Ноздри её раздувались, щупальца над ними выплясывали кренделя, а меж частокола зубов вынырнул узкий длинный язык, которым тварь подхватила оброненную каплю моей крови.

— Кис-кис, — позвал я её, ещё отступая. Она чуяла. И кровь мою, и силу, и те манили, напрочь перебивая все страхи. Тьма распласталась на полу.

— У… — тварь выдохнула и дёрнув башкой, ещё немного расширила дыру.

И дёрнула в другую сторону.

Она подалась назад, и я услышал скрип и хруст. И пол под ногами опасно задрожал. А потом тварь ухнула и ударила. Как понимаю, со всей дури и всею своей немалою массой.

Хруст сделался оглушительным.

И башка проскочила.

Почти. За глазами черепушка расширялась, превращаясь в корону из рогов. Вот эти рога и послужили крючками, которые зацепились за что-то там, в межмирье, не позволяя твари ни пролезть вперед, ни отступить. Вот даже сложно сказать, как это можно объяснить с точки зрения классической науки и здравого материализма. Впрочем, с точки зрения здравого материализма и твари существовать не должно бы. А она вот есть. Выпялилась на меня россыпью глаз — дальше обнаружились ещё с дюжину, разного размера и цвета.

Дышит.

Втягивает воздух и щупальца вокруг ноздрей закрываются, превращаясь в гладкие комочки, и выдыхает, шумно, с присвистом.

Главное, что именно эта тень совсем даже не тень.

В том смысле, что она довольно плотная. Вещественная даже. И в целом такая, животного обличья, пусть и странноватого.

Тварь заворчала и дёрнулась было вперёд.

Когда не получилось — дёрнулась назад, но растопыренные шипы лишь заставили пол затрястись. Тем временем Тьма подобралась, превратившись в черную каплю. А в следующее мгновение она переместилась. Тварь, ощутив неладное, попробовала повернуться, но Тьма оказалась быстрее. Она взлетела и опустилась, рассыпавшись облаком тумана. Капли его коснулись шкуры и тварь, инстинктивно дёрнув головой, заорала. Рев ее сотряс здание и с потолка вновь посыпались камни и штукатурка. Тьма же вгрызалась в плоть. И та закипала. А туман сгущался, превращаясь в тонкие щупальца. Я видел, как те ввинчиваются глубже и глубже.

Пробивают чешую.

И подобие кожи. Прорезают путь в мышцах, и дальше, до кости, одновременно расширяя каналы. Тьма разорвалась на части, и по морде зверя потекла черная жижа расплавленного полупереваренного мяса. А ко мне потянулся поток энергии, сперва тонкими ручейками, но постепенно набирая силу.

Рев перешел на хрип. И тварь отчаянно забилась в ловушке, пытаясь высвободиться. От её рывков трещины стали шире, но ткань межмирья оказалась прочнее больничного пола. А черные жгуты ускорились.

Главное я чувствовал и тварь.

И силу.

И то, как шипит, расплавляясь, плоть, как становится она частью меня… не меня, а Тьмы. Надо всё-таки как-то себя отделить, а то ж и свихнуться недолго. Главное, что жгуты прирастали этой вот, поглощённой, силой. И ускорялись.

Не знаю, был ли у твари мозг, но в какой-то момент сопротивление исчезло, и жгуты провалились куда-то, где пряталась энергия.

Много энергии.

Много силы.

В этот же момент оборвался рёв, а тварь затихла.

— Большая, — до меня донеслось эхо эмоций: гордости, удовлетворения и даже счастья. — Глупая.

И помолчав, добавила:

— Вкусная.

— Что вкусная, это хорошо, — я опёрся на стену, прислушиваясь к себе и миру. Колени чуть подрагивали. Голова кружилась. Но в целом ничего.

Живой.

И вон энергия текла уже полноводной рекой. Так, надо тоже осторожней, а то перебрать легко.

— Нет. Я смочь. Спрятать.

В голове появился образ большого сундука, в который засовывалась маленькая тварь. То есть, Тьма не переварит её сразу? А отложит на будущее?

А так можно?

— Да. Теперь. Есть. Я помнить. Я есть и помнить.

Понятно. Кто хорошо кушает, у того с памятью проблем нет.

— Я дать. Кормить. Большая. Хорошо.

И у сундука появилась Буча, а потом и крохотное чернильное пятнышко. Ну и Призрак тоже.

То есть, этим запасом и поделиться можно? Не может не радовать.

— Действуй, — разрешил я, переводя дух.

Если со мной всё было вполне неплохо, то с миром дело обстояло сложнее. Полынья никуда не делась, разве что ее теперь затыкала голова твари. Тьма, облюбовав правую сторону, растеклась по ней. Черная пленка подрагивала. Порой на ней вспучивались пузыри. Некоторые лопались и тогда в воздухе разносился характерный запах сероводорода. Призрак, подобравшись слева, выхватывал куски плоти. Он заглатывал их, не пытаясь пережевать, и только вздрагивал время от времени.

А вот поток силы несколько уменьшился. Но это тоже к лучшему.

Я потряс головой, избавляясь от звона в ушах. Всё-таки не стоит недооценивать силу звука. Даже палец засунул, потом вытащил и осмотрел. Вроде, крови нет. Значит, барабанные перепонки целые? Или отсутствие крови ещё ни о чём не говорит.

— Других нет? — поинтересовался я, прикидывая, что где одна эпичная битва, там и другая.

Мелких теней в полынью пробилось прилично, но особого вреда они не причинят. А потом зачистим. Но вот что творится с той стороны?

— Нет, — Тьма откликнулась сразу. — Большая. Боятся.

— Мертвая.

— Теперь я. Тоже боятся.

Ну раз так, то хорошо. Пусть себе боятся, пока я не пойму, как заткнуть дыру.

Хороший, к слову, вопрос.

И надо бы найти кого, в этих делах сведущего. К примеру, Михаила Ивановича. Пусть воссияет там…