Хозяин теней 4

Глава 27

Глава 27

Из отчёта статистической комиссии Н. В. Скорикова следует, что средняя продолжительность жизни в западных губерниях в настоящее время составляет 26–28 лет [1] , среднее количество детей, рождённых от одной матери — 6,3. Однако при всём том, до возраста 14 лет и старше редко доживает половина их. Таким образом в типичном женском поколении в любом возрасте среднее число детей у женщины, ею рожденных и доживших до этого возраста, не превосходило трех. [2]

Доклад князя Н., посвящённый проблемам роста населения и обстоятельствам, мешающим оному.

Подслушивать, конечно, нехорошо, но очень полезно. А то ишь, выпроводили. Доложился и, стало быть, свободен. А дальше мужи мудрые думу думать будут и планы планировть. Оно бы ладно, но мне, чуется, в реализации этих планов придётся поучаствовать, а потому хотелось бы, как говориться, знать.

Я остановился на лестнице, опустился на ступеньку и сказал сопровождавшему меня казаку:

— Дяденька, что-то вот подурнело. Я посижу чутка?

Тот глянул. Нахмурился.

— Я ж тут, — заверил я. — А отсижусь, так и назад пойду. К себе. Вон, господа солдаты приглянут.

И рожу жалобную скорчил.

Статус мой казаку был не до конца ясен. И неясность нервировала. Вроде и голодранец, мальчишка, а вон, и к Алексею Михайловичу вхож, и к иному начальству. И факт этой «вхожести» наталкивал человека опытного, не один год при службе состоявшего, на мысли, что всё не так уж и просто со мною. А потому и боролись в нём желание спровадить меня подальше с опаскою, что если сделать сие грубо, то я нажалуюсь при следующем визите.

Тем паче приказа убрать меня вовсе не было. А был приказ «проводить», без уточнения, куда именно.

Казак глянул на пару служивых, что виднелись у основания лестницы и поинтересовался.

— Может, дохтура кликнуть?

— Да нет. Пройдёт.

Тьму я выпустил ещё там, у палаты, велев внутрь не соваться, потому что ну их, и инквизитор, и с Алексеем Михайловичем тоже не совсем понятно, чего он да как. Нет, крыльями вроде не обзавёлся, но это ж дело такое. То нет, то отрастают от излишку святости в организме.

— По голове меня шибануло, — сказал я доверительно, потому что провожатый уходить не спешил, но встал надо мною, опёршись на перила, да и сигаретку, пользуясь случаем, вытащил.

До мысли, что курить надобно в специально отведенных для того местах, здесь ещё не дошли. И в целом привычку дурной не считали, а в газетах вон видел даже рекламу медицинских лечебных сигарет.[3] Сизый дым потянулся вниз.

— Контузия, — произнёс казак понимающим тоном.

— Ага… теперь вот то нормально, то голова прям кругом. А посидишь чутка, так и ничего вроде…

— Бывает, — казак и мне портсигар протянул, но я лишь головой покачал, опёрся о перила и лбом к балясине прижался, вроде как отдыхаю.

Тьма умела слушать. Не знаю, как она это делала, но…

— Ты ему веришь? — Карп Евстратович позволил себе выражаться прямо.

— Я ему, дорогой мой, жизнью обязан. И не в первый раз.

— И это тоже странно.

— Ещё как.

— Это ж мальчишка… да, он выглядит почти взрослым, но всё одно… ему бы учиться да на гимназисток заглядываться…

Прям душу греет такая забота. На гимназисток я бы и сам был не прочь позаглядываться, но как-то оно не довелось.

— А он тут сидит. Рассуждает. Теории строит.

— И что именно тебя задевает больше остального? Что он их строит? Или что строишь их не ты? — в голосе Алексея Михайловича послышался смешок.

— Всё и сразу. Подозрительно. Кто-то ведь вложил в его голову эти мысли.

— Вложил ли…

— Естественно. Его рассуждения слишком… недетские.

— Или время сейчас такое, что дети слишком рано перестают быть детьми.

Сейчас прям проникнусь. Но да, если Громовы ко мне привыкли, что ли, и вопросов лишних не задают, то вот у Карпа Евстратовича они вполне естественным образом возникли. А с ними и подозрения. Причём последние будут только крепнуть.

— И вправду в это веришь?

— Не знаю, Карпуша… я и вправду не знаю, во что верить. Вам, Михаил Иванович, верно проще. Но я до недавних пор полагал себя человеком просвещённым. Таким, который стоит выше суеверий. Нет, отрицать существование иных сил было бы глупо, но эти силы можно именовать по-разному… божественность лежит вне рамок человеческого познания.

Сказано это было с толикой лёгкой меланхолии.

— А теперь?

— А теперь… когда ты не только видишь свет, когда сам становишься им, это меняет.

— В монахи пойдёшь? — Карп Евстратович хохотнул.

— Не настолько сильно меняет. Во всяком случае, желания подобного я не ощущаю. Я в принципе ничего-то нового в себе не ощущаю, так что, быть может, всё вернётся на круги своя.

И пламенный меч останется где-то там, случайным эпизодом?

Ну-ну. Он наивнее меня, если в это верит. Хотя… он меча-то и не видел. Когда тот появился, Алексей Михайлович конкретно так в отключке был. Но всё равно слабо верится. Если уж на той стороне его зацепили, то теперь хрен отпустят.

— Я об ином. Мальчик встречался с ними. И я ощущаю на нём отпечаток иной силы… сил. Одна мне сродственна, другая… иная. И нет, она не вызывает враждебности. Скорее просто вот есть. Так вот, эта встреча не может не изменить человека. Так что я вполне допускаю, что юноша… стал иным. Михаил Иванович?

— Боюсь, вы правы в том, что встреча с… его госпожой имела места. И не одна. А вот как она влияет на суть человека, его душу и разум, тут я ничего не скажу. Но таковая сила не может не влиять.

— То есть, теперь мы его слушаем?

— Прислушиваемся.

— Может, командовать ещё поставишь?

— Не сейчас. Лет через десять. Если доживёт. Если мы все доживём. Михаил Иванович, вы и вправду полагаете, что кто-то может… совершить нечто подобное?

— Нечто подобное, — передразнил Михаил Иванович, — уже совершают. Вон, на той фабрике… он прав. Всё должно было быть иначе. Кровавей. Страшнее. И показательней. На фабрике недавно сменился управляющий, и люди уже недовольны. А случись беда, как знать, не вылилось бы оное в очередной бунт. А где бунт, там и войска, и статьи… вы не хуже меня знаете, как оно было бы.

— К сожалению, — произнёс Карп Евстратович.

— Но тут иное, — Михаил Иванович продолжил. — Если хотите моё частное мнение, то это не первый случай. Я… имел беседу кое с кем из братьев. Двумя неделями ранее случился прорыв на Коломенской прядильной фабрике. Как раз на проходной, как говорил Савелий. И да, свидетели говорили о том, как одна девица, впавшая в безумие, перерезала себе горло. Это и сочли последней каплей. Обвинили как раз управляющего, который девицу якобы снасильничал, хотя и утверждал, что ничего такого не было…

— Погодите, волнения с того и начались. Ещё пришлось солдат вводить.

— Именно. На фабрике погибли семнадцать человек. Тварь была мелкой, убила четверых, а остальных просто задавили.

— И погромы были, — Карп Евстратович произнёс это презадумчиво. — Слух пошёл, что девица от управляющего младенчика прижила, а его жиды украли, и в жертву принесли, и потому-то прорыв случился…

Чтоб… а ведь и вправду одна схема.

Почти одна.

— Ещё раньше — на Битюхе, сельцо небольшое, там купец один маслобойни поставил, молоко с окрестных деревень скупал. А одного дня пришёл и убил себя на глазах приказчика ещё пятерых свидетелей из числа селян. Из тела же тварь выползла, правда, сама развеялась. А после уж нашли семью его, мёртвую…

Михаилу Ивановичу ещё голос понизить и совсем хорошо выйдет.

Так только страшные сказки рассказывать.

— Погодите! Помню! — Карп Евстратович аж голос повысил. — Купец… как его… Афанасьев. Вот… из числа новых. Жена, четверо детей. Все убиты, как и бонна, и кухарка. Следствие пришло к выводу, что Афанасьев помутился рассудком, после чего и зарезал семью, устранил свидетелей, а после, не вынеся гнёта совести, и себя убил.

Хорошее объяснение.

Красивое.

Только мнится мне, иначе всё было.

— Или кто-то взял в заложники семью, потребовав убить себя. А потом и от них избавился, — Алексей Михайлович озвучил то, что думал я. — Искал способ, скажем, воздействия… Михаил Иванович, а такая жертва будет считаться добровольной?

Мне, к слову, тоже интересно.

— Вот не поверите, как-то не довелось приносить, — Михаил Иванович произнёс это преехиднейшим тоном.

— А вот ему, похоже, довелось… и ведь я слышал о подобных случаях. Погодите… Белыницкая резня. Помните? В позапрошлом году. Ещё в газетах писали. Там тоже почтенный отец семейства, правда, не купец, но из чиновьего люду, зарубил топором супругу, четырёх дочерей, а заодно уж кухарку, бонну и собаку. А после перерезал себе горло…

— Карп Евстратович, дело, конечно, громкое. И слыхал я. Более того, проводил расследование…

— Да?

— В иных громких случаях, наподобие этого, к расследованию прикрепляется дознаватель от Синода, дабы исключить, скажем так, вероятность внешнего воздействия. Некоторые твари ловко пробираются в душу. И бывает, что с виду человек человеком, а по натуре — давно уж одна оболочка. Но в том доме тьмой и не пахло. Обыкновенное безумие. Гибецкий, как выяснилось, давно уж вёл себя… своеобразно. Да и горячительным злоупотреблял. А тут одно с другим, вот и… к сожалению, сие тоже нередкое явление.

Вздох.

— Тут только гадать останется, что к нашему нынешнему делу относится, а что нет…важно не то, что было в прошлом, а то, чего нам ждать в будущем.

Вот-вот.

— Тут более-менее ясно. Взрывов, пробоев и волнений, — откликнулся Алексей Михайлович. — И, полагаю, начнут они с меня…

— Возможно, тебе бы уехать? — предложил Карп Евстратович.

— Уже уезжал. Не помогло.

Тут я с ним согласился.

— Нет… надобно иначе. Совсем иначе… в общем так, Карпуша, организуй завтра встречу с репортёрами. Раз уж слухи пошли о моём выздоровлении, то пора себя миру явить. Расскажем о чуде и прочее…

— Лёшка, это же…

— Они всё равно придут. Заявим, что, раз уж мне тут поздоровелось, то тут я пару дней и пробуду, а после вернусь к трудам своим праведным. А чтоб им веселее было, чтоб не затягивали с покушением, заявлю, что отныне трудиться буду рядом с Государем.

— Там им достать вас будет сложнее, — Михаил Иванович хмыкнул. — Думаете, кого-то особого пришлют?

— Вне всяких сомнений. Для них это вызов. Дело чести, если, конечно, вовсе можно говорить о чести у подобных… людей.

Не, говорить можно, отчего ж нельзя.

Да и люди там очень даже разные. В том и беда, что разные.

— Всё равно как-то это… рискованно. Да и зачем? Место нам известно. Наблюдение…

— Удивлюсь, если оно там не ведётся.

— Ведётся, — сознался Карп Евстратович. — Пока примечаем, но… кое-что интересное уже есть. Хозяйкой дома числится некая Эльжбета Новицкая, вдова. Супруг её, к слову, никогда-то на каторге не бывал, да и в целом обыкновенный купец, который на старости лет вздумал приобрести молодую жену. В браке пробыл три года, после чего скончался. Был суд за наследство. У купца имелся сын от первого брака, который не имел намерений делить батюшкино имущество с молодой вдовой. Завещания покойный не оставил, процесс грозил быть долгим, да вот пасынок нашей Эльжбеты взял да и скончался.

— Скоропостижно? — уточнил Алексей Михайлович.

— Скоропостижней некуда. Ограбление. Точнее, если по-модному, экспроприация в пользу бедных. И свинчатка в ухо, за сопротивление. Тогда ж скончалась и супруга этого молодого человека, а иных наследников не осталось.

— Следствие?

— Проводилось. Однако у вдовы наличествовало алиби. Она весь вечер провела в костёле, молилась за душу покойного Новицкого. Да и в целом характеристику ей дали отменнейшую. И кротка, и набожна, и просто чудо… наследство она распродала. За деньги приобрела старый особняк в Петербурге, в котором и обитает. И да, городовой в прошлом году сменился. А нынешний начальнику околотка зятем приходится.

— Чтоб… — Алексей Михайлович выругался.

— Вот именно. Чтоб…

— Эй, — меня окликнули. — Парень, ты как-то?

Как-то.

Надо подниматься, пока в совсем уболевшие не записали.

— Всё… уже нормально, — я держусь за лестницу обеими руками. Длины поводка пока хватает, а Тень не лезет внутрь.

— Светлый явно чей-то, — Карп Евстратович продолжает рассказ. — Трижды задерживали, и трижды отпускали. Ни разу дело до суда не дошло. Запрашивать бумаги не стал, как и слишком уж интерес обозначать.

— Он знает явно больше остальных, но… кто ещё?

— Пока рано говорить. Наблюдение не так давно поставил. Рабочие заглядывают точно. По вечерам там собрания, ну и раздача помощи. Вещи там, продукты и прочее. Ещё бывают студенты. С виду. Пару гимназистов, если по форме глядеть. Устанавливать будем, но это дело небыстрое. Думаете, он заглянет? Алхимик этот?

— Всенепременно… тот юноша, о котором говорил Савелий… Симеон?

— Семён Барышников. Из крестьян. Отчислен в позапрошлом году. К слову, за драку.

— Даже так? А акция та?

— Была. И да, задерживался в числе прочих. Однако после проведения разъяснительной беседы был отпущен, как проявивший сознательность и желание сотрудничать. Это так, по протоколу если.

То есть, Сёмушка у нас стукачок?

— Возможно, к слову, тоже чей-то агент. Сами понимаете, некоторые это дело не регистрируют… но тут тоже сложно порой разобраться, кто и на кого реально работает, — Карп Евстратович чихнул. — Видите, правду сказал. Так вот, в университет Барышников вернулся, но продержался там две недели. Случилась неприятная история с другим студентом. К слову, тоже весьма способным… да, дворянского происхождения. Сколь знаю, там была замешана одна барышня.

— Двое студентов и одна барышня, — хмыкнул Алексей Михайлович. — И что же могло пойти не так?

— А то, что Барышников был бит, после чего обидно высмеян. И да, та сторона не явила должного благородства, а барышня, присутствовавшая при драке, позволила себе шутить. Но даже не в том беда. Следующим днём Барышников не нашёл ничего лучше, чем плеснуть сопернику в лицо кислотой… пострадали глаза. Университет, конечно, попытался замять дело, оплатив целителей, но Барышникова отчислили.

И тот затаил в душе обиду, что на систему, что на дворянство.

Тут более-менее ясно.

— Понятно, — Алексей Михайлович замолчал, но ненадолго. — Отличный кандидат. Обиженный. И более-менее обученный. Карпуша, а ты пошли кого, пусть порасспрашивают средь студентов. Он ведь не один такой. Ещё и до взрыва в Зимнем многих отчисляли, а теперь и вовсе боятся, перестраховываются, чтоб только гнева не вызвать. И за дело, и так, случайных, кто стоял, слушал и не донёс… вот и плодятся, молодые, талантливые да обиженные.

— Перевербовывать станем?

— Это надо бы, но не сейчас. Пока просто посмотреть. Если через кого выходить на Алхимика, то через таких. Обычные рабочие ему мало интересны, а вот чтоб обученные, этих всегда нехватает. Есть у тебя люди среди студентов?

— Не особо. Мои-то все постарше этой братии… а там настроения такие, что, если кто и хотел бы пойти работать, не рискнут.

— Это и плохо. Очень плохо… надо будет решать и студенческий вопрос, — вздох Алексея Михайловича был полон печали. — Всё надо будет решать… ладно, потом настрадаюсь. А средь ваших, Михаил Иванович, друзей часом… нет кого?

— Мои друзья, как вы изволили выразиться, в иных учреждениях учатся. Так что увы, не обрадую…

— Ясно. Тогда ждём… сумеешь там своих людей подвести? К дому? Оно, конечно, шансов мало, но скажи, чтоб ни днём, ни ночью глаз не спускали… и как только сюда придут, так сразу и начинай. Дом изолировать. Всех, кто там… до особого распоряжения.

— Может, раньше?

— Нет…

— Почему? Зачем допускать это покушение, если можно не допустить⁈ На подходе возьмём и…

— Затем, что ты и вправду надеешься лису в её норе поймать? Нет, Карпуша… мы-то пробовать будем, но я не столь наивен. Хорошо, если получится приметить его среди тех, кто в дом заглядывает. И то, мнится мне, что навряд ли. Мальчишка этот, Барышников, сколь бы ни хорохорился, там на подхвате. Не дорос он ещё до серьёзной работы. А значит, будет тот, кто дорос…

Пауза.

И почти вижу, как хмурится Алексей Михайлович. Трёт подбородок, головой покачивает, с мыслями соглашаясь. А рядом терзает, треплет усы Карп Евстратович, силясь тем самым успокоить натуру.

— И что бы они ни придумали, засветятся. А поскольку не дураки, то поймут, что громкое покушение взбаламутит это болото. Одно дело там, за границей, можно всегда отговориться, что меня не наши, а их социалисты приговорили. И другое дело — тут. Это заявка, манифест, что, мол, дело революции живо… и значит, с этою заявкой твоё отделение тоже зашевелится…

— Думаешь…

— Лабораторию они постараются вывезти. Если не целиком, то те части, которые полагают ценным. Уж больно дом этот ненадёжен. И тот, кто ими командует, это знает, как и то, что городовые и полиция будут смотреть в другую сторону лишь до определённого момента. Одно дело — незаконные собрания, и другое — покушение. Так вот, твоя первоочередная задача не помешать им, а поглядеть, куда повезут. Издали, Карпуша… лиса — зверь хитрый, она и тени запаха сторожиться. Так что не спугни.

А аресты и захват дома — это чтоб подозрений не вызвать? Блин, у меня от этих игрищ голова натурально начинает трещать.

— И ради этого ты готов рискнуть? — тихо спросил Карп Евстратович.

— И ради этого тоже… а заодно уж от мальчишек подозрение отведём. Сунься мы сейчас, мигом вопросы возникнут. Нет, нам оно не надо. Нам наоборот надо сделать так, чтоб их не задело. Чтоб потом, когда на них выйдут, они честно могли сказать, что не при делах.

— А выйдут? — Карп Евстратович не скрывал сомнений.

— Всенепременно, Карпуша, выйдут. Революции нужны молодые и одарённые. Вторые даже больше.

Вот и чего смешного-то?

[1] Следует понимать, что такая низкая средняя продолжительность жизни получилась из-за ужасающей детской смертности. До конца репродуктивного периода материнского поколения доживало 59% рожденных детей, но только у 45% до этого момента также доживала мать ребенка. Так, у 32% детей мать умерла, когда им было 13 и более лет, но у 30% это случилось до 5 лет.

[2] Смертность и рождаемость в XIX веке на территории Европейской части Российской Империи в границах

Российской Федерации 1926 года. Евгений Михайлович Андреев, Национальный исследовательский университет «Высшая школа экономики», Россия. Данные противоречат сложившемуся мифу, что раньше рожали много и семьи были большими. Некоторые, несомненно, были, но это как правило исключение.

[3] Были и такие. Одно время широко рекламировались сигареты, полезные для больных астмой. В составе их не было табака, зато имелся дурман и ряд других своеобразных трав.