Госпожа аптекарша или как выжить в Германии Xvii века (Людмила Вовченко) читать бесплатно онлайн полную версию книги

Глава 19.

Глава 19

Зима в Линдхайме выдалась крепкая — не злая, а осмысленная, как старуха, что знает меру в холоде.

Снег лежал ровно, печи дышали торфом, а воздух над городом был прозрачен до звона — так, что в нём звенели даже мысли.

Грета просыпалась рано. Первым звуком был не колокол, не крик гуски, а треск льда в бочке у двери: вода бралась коркой, и она её разбивала черпаком. Потом — утро шло как по нотам: чай с мёдом, проверка аптекарских полок, короткий фитиль на свечах, листы с рецептами, развешанные в лавке. Всё — привычное, отточенное, мирное.

Сегодня она собиралась открыть малую аптекарскую школу — неофициально, для женщин. Ни печатей, ни объявлений: просто двери, за которыми пахло уксусом, травами и свежим хлебом.

Ханна принесла корзину свёртков, шепча заговор против холода:

— Вот, фрау, мука, соль, сушёные яблоки и… сплетня.

— Что вкуснее?

— Сплетня, конечно. В Бамберге говорят, что ваши листы теперь копируют в Нюрнберге!

— Отлично. Пусть умываются. Чем больше чистых рук — тем меньше грязных слов.

---

К полудню в лавке стало людно. Пришли вдовы, парочка подмастерьев, молодая служанка из пекарни — все с красными от мороза руками, с узелками и глазами, в которых стоял страх перед учёбой.

— Писать не будем, — сразу сказала Грета. — Только смотреть, слушать и делать. Рука запомнит, потом голова догонит.

Она поставила на стол миску с настоем шиповника, мешочек с ромашкой и кувшин с уксусом.

— Вот три вещи, что спасают от зимы. Остальное — терпение. Терпение — тоже лекарство.

Ханна фыркнула:

— Но дорогое!

— Зато действует без побочных эффектов, — ответила Грета.

Они разливали настой, нюхали, пробовали, смеялись, когда у кого-то выходило кислее, чем нужно. А потом Грета достала из ящика маленькое зеркальце — старинное, в медной оправе.

— Смотрите, — сказала она, — это не для красоты. Это чтобы видеть, как вы становитесь смелыми. Когда женщина видит себя за работой, она перестаёт верить, что не может.

Женщины замерли, глядя в зеркало: отражались щёки, пар, серьёзные глаза. И кто-то тихо сказал:

— А ведь мы правда можем.

Грета улыбнулась.

— Вот и всё обучение. Теперь — чай и пирог. А завтра — мыло.

---

Йоханн вошёл тихо, с мороза, снег на плечах, в руках — узелок.

— Что принес? — спросила она.

— Новый сорт соли. Из Лотарингии. И новости.

— Сплетни или письма?

— И то, и другое.

Он протянул ей лист, исписанный чёрными чернилами. Внизу стояла подпись: Эльза Рутер.

Фрау Браун! Ваши правила переписаны в Бамберге «официально». Фаустер сказал: «Пусть будет. Пусть висит. Грязь устанет первой».

Ган продал лавку и уехал на север — говорят, в Данциг.

В госпитале теперь поют перед дежурством. У нас говорят: «Кто поёт — тот выжил».

Грета прочла и засмеялась, впервые за долгое время громко, свободно:

— Вот это да! Мы заразили Бамберг скукой!

Йоханн сел рядом, подтянул её ладонь к себе, грея дыханием.

— Заражать скукой — это твой дар. Только я никак не привыкну, что без тебя всё звучит пусто.

— Привыкай, — мягко ответила она. — Я теперь — не буря, я тихий уксус. Нужна в дозах.

Он усмехнулся:

— А я — тот самый мёд. В дозах не получается.

Она не спорила. Их молчание было как тёплая мазь — не страсть, не буря, а надёжное равновесие.

---

Ближе к вечеру пришёл Фогель. В руке — большой свиток.

— Фаустер просил передать, — сказал он. — Здесь — разрешение на торговлю и на обучение.

— Разрешение? Для женщины?

— Для аптекарши, — уточнил он. — Он написал: «Не ради революции. Ради чистоты рук.»

Грета взяла свиток, провела пальцем по сургучу.

— Вот и всё, — сказала она тихо. — Мы вошли в историю, даже не заметив.

Ханна подала кружку тёплого вина:

— За скуку, что лечит.

Йоханн поднял свою:

— За женщину, которая вымыла век.

Фогель добавил:

— За привычку быть человеком.

Они выпили. За окном шёл снег — ровно, мирно, без ветра.

---

Поздно ночью Грета сидела у окна, глядя, как под фонарём падают хлопья.

На столе лежали три вещи: зеркало, свиток и перо. Она подняла перо, окунула в чернила, и на чистом листе вывела:

«Жизнь — это не алхимия. Это мыло.

Если не мешать — осядет грязь.

Если мешать правильно — получится чудо.

Главное — не пролить.»

Она поставила точку и улыбнулась.

За окном было бело, а внутри — светло.

Где-то внизу гусь клевал снег, Ханна ворчала во сне, Йоханн сопел ровно, Фогель тихо переворачивал страницы книги.

И Грета — бывшая Ирина Разумовская, а ныне аптекарша из Линдхайма — знала:

в этом веке она осталась не случайно.

Она принесла сюда не магию и не спасение.

Просто — чистоту.

И, может быть, именно этого прошлое так долго ждало от будущего.

Утро выдалось тихим, морозным, с голубым небом, где солнце светило сквозь лёд, как сквозь старое стекло. Грета вышла на крыльцо с чашкой горячего отвара — пар поднимался, запах хвои щекотал ноздри. На улице уже слышались голоса — кто-то тащил корзину с бельём, кто-то ругался на гусыню, которая опять пыталась войти в лавку первой.

Линдхайм жил своей новой, упорядоченной жизнью. Люди мыли руки, коротко обрезали фитили, варили мыло, не боялись уксуса. Город стал тише, но как-то ярче, словно его стены начали дышать.

— Фрау Грета, — крикнула соседка, вдова сапожника, — а вы скажите, правда, что в Бамберге теперь перед службой руки моют?

— Правда, — улыбнулась Грета. — Бог грязи не любит.

— Так я и думала! — довольная женщина убежала, оставив следы в снегу, будто в книге записала новую истину.

---

Йоханн стоял в лавке, перебирал бочки. На нём был тёплый серый камзол, волосы чуть тронуты инеем, а взгляд — тот самый, мягкий, когда он смотрел на Грету.

— Что, опять проверяешь запасы? — спросила она, проходя мимо.

— Проверяю, могу ли я без тебя. Пока не могу.

— И не пытайся, — ответила она спокойно. — У нас взаимная зависимость. Ты таскаешь бочки, я пишу правила. Без тебя всё развалится.

Он подошёл ближе, провёл пальцем по её щеке.

— Ты когда-нибудь устанешь быть сильной?

— Каждый день, — честно сказала она. — Но я уже научилась уставать красиво.

— Как это — красиво?

— Это когда устаёшь не от людей, а ради них.

Йоханн засмеялся, притянул её к себе, и она не отстранилась. Не было в этом ни взрыва, ни бурного поцелуя — только ощущение тепла, которое решило остаться.

---

К полудню в лавку пришёл курьер из Бамберга, в тёмном плаще, с запорошенной сумкой. Он почтительно поклонился:

— Фрау Браун? Я привёз письмо от доктора Фаустера.

Письмо пахло сургучом и железом — официальный документ.

Грета вскрыла печать, развернула лист.

«Фрау Браун, коллегия постановила: ваши методы приняты к обучению подмастерьев.

Название курса: „Гигиена и человечность“.

Копии ваших правил отправлены в Нюрнберг и Лейпциг.

Поздравляем. Век делает первый вдох чистым воздухом.»

Йоханн свистнул.

— Ты официально вошла в историю, аптекарша.

— История — это просто грязь, которую успели записать, — сказала она. — Мы только немного помогли ей помыться.

Курьер покраснел, поблагодарил и ушёл, оставив дверь приоткрытой. За порогом валил мягкий снег.

---

Вечером пришёл Фогель. Снял перчатки, положил на стол толстую тетрадь.

— Я записывал твои наблюдения, — сказал он. — Решил, что если век тебя не запомнит, я заставлю его.

— Что там? — Грета взяла листы, пролистала.

— Всё. Твои рецепты, твои смешки, даже твои спорные разговоры с Ганом.

— А как назвал?

— «Практическая алхимия сердца».

Грета рассмеялась:

— Это слишком поэтично для медицины.

— А твоя медицина слишком человечна для науки, — ответил Фогель.

Они долго молчали, слушая, как потрескивают поленья в печи.

Йоханн подошёл, поставил три чашки — травяной настой, ароматный, горячий.

— За то, что живём, — сказал он. — Без клятв, без криков, просто… живём.

---

Позднее, когда все разошлись, Грета осталась одна. На улице уже стояла ночь — снежная, мягкая, тихая. Она вышла на крыльцо, укуталась в тёплый платок. В небе — россыпь звёзд, будто кто-то пролил свет, чтобы проверить, чисто ли.

«Вот и всё, — подумала она. — Скука победила хаос. Мы научили людей умываться. И, может быть, это и есть счастье — когда твоя работа пахнет чистотой и хлебом.»

Она закрыла глаза. Снег ложился на ресницы, таял.

Грета улыбнулась — по-настоящему, без усталости.

А в доме, за спиной, кто-то негромко напевал — то ли Ханна, то ли ветер в трубе.

Мир жил, согреваясь тёплой привычкой добра.

И этого было достаточно, чтобы прошлое наконец перестало ждать и просто — жило.