Госпожа аптекарша или как выжить в Германии Xvii века (Людмила Вовченко) читать бесплатно онлайн полную версию книги

Глава 13.

Глава 13

Они въехали в Линдхайм до рассвета — в ту серую полоску времени, когда город ещё не спорит, а только дышит. Мостовая блестела тонким инеем, на крышах лежала мука ночного тумана, а из редких печных труб тянулись ниточки дыма. Колокол на башне кашлянул раз, потом другой — и замолчал, будто проверил: все на местах.

Грета спрыгнула с повозки, коснулась ладонью косяка двери лавки — как будто здоровалась с домом. Дерево под пальцами было тёплым, сухим, узнаваемым.

— Мы дома, — сказала она, и в этом не было ни драматизма, ни облегчения — просто факт, как температура кипения воды.

Ханна, поднятая стуком, вылетела на крыльцо в накинутом платке и тут же заплакала — громко, без стыда.

— Я думала, вас сожгли там, где вы с вашими ярмарками и чёрными бутылками!

— Сначала дай обнять, — хмыкнул Йоханн, ловко подхватывая её на руки и кружась. — Сожжённых не поднимают, они тяжелее.

— Поставь меня, леший дорожный, — фыркнула она, сморкаясь в край платка. — Фрау, вы… вы целы?

— Цела. И голодна, — ответила Грета. — Сначала чай и яичница. Потом — новости.

---

Новости были такими, какими бывают новости там, где ещё помнят костры: быстрыми, прилипчивыми и пахнущими страхом.

— Слухи пришли вчера, — докладывала Ханна, раскладывая на столе ржаные ломти и кружки. — Говорят, на ярмарке нашли «злой знак», что фрау Браун «варит воду жизни», и что монастырь прислал предупреждение. Полгорода шепчет, что у нас под прилавком живёт дьявол, вторая половина — что тут живёт спасение. А фрау Клаус велела передать: если вас тронут, она выпустит своих гусей.

— Тогда город обречён, — серьёзно сказал Фогель. — Гуси сильнее инквизиции, их не переубедишь.

— Сильнее гусей только налоговая, — добавил Йоханн. — Но я на всякий случай закуплю зерно.

Грета молча развернула свёрток с дорожными заметками, вынула из кармана обломок чёрного стекла — тот самый, со звездой в горлышке, — и положила на стол.

— Это подделка. Наша подделка. Человек, который её оставил, был достаточно умен, чтобы знать символы и достаточно глуп, чтобы не знать город.

— Почему «не знать город»? — спросил Фогель.

— Потому что положил знак под скатерть, — ответила Грета. — А у нас на ярмарках скатерти снимают каждые полчаса, чтобы вытряхнуть крошки и монеты. Он рассчитывал, что найдут сразу. Нашёл Фогель — а должен был найти писарь. Значит, цель была не доказательство, а скандал. Из тех, что пахнут долго.

Фогель кивнул, взгляд у него был ясный, уставший.

— Я навещу настоятеля. Если есть «официальная бумага», я её увижу. И… — он задержался на пол-слова, — Грета, постарайтесь сегодня не продавать «чудес». Только мыло, травы, уксус. Ни одной новой «воды».

— Будет «скучный день», — согласилась она. — Скука — лучшее лекарство от паники.

— А я, — сказал Йоханн, — обойду пристани. Узнаю, кто ещё вернулся из Вюрцбурга. Если кто-то вёз такой же чёрный флакон — его видели грузчики. У них память, как у сундуков: что положил — то найдёшь.

---

К полудню лавка уже жила. Грета открыла ставни, выставила таз «ярмарки чистых рук», повесила на гвоздь маленькую табличку новым, твёрдым почерком:

«Сегодня в продаже: мыло, уксус, травы. Чудес нет. Покой — в наличии.»

Люди шли и шли. Кто за соли рассола, кто за настоем девясила, кто — просто посмотреть и понюхать «женскую воду», которой сегодня не было. Самые смелые мёрзлыми пальцами окунали руки в тёплую мыльную воду — и делали удивлённые лица, как дети, впервые увидевшие снег.

— Фрау Грета, — зашептала соседка-пивоварша, наклоняясь, — не бойтесь. Если они придут, мы вас не отдадим. Я позвала гусыню. Она наготове.

— Спасибо, — серьёзно ответила Грета. — Но сперва попробуйте чистый уксус для полов. Гусыня — это крайняя мера.

В разгаре дня в лавку просочился писарь. Тот самый — из управы. На лице — «служебная вежливость», на пальце — чернило, взглядом он собирал полки, заметки, людей.

— Фрау Браун, — произнёс он, поклонившись. — Городская управа интересуется: не привезли ли вы из Вюрцбурга новые «опыты».

— Привезла, — кивнула Грета. — Опыт терпения и опыт не отвечать на глупые вопросы.

Ханна прыснула в кулак. Писарь, к чести его, только моргнул.

— Тогда напомню: завтра — день проверки счётов. Принесите книгу, где «люди по именам». Бургомистр желает видеть некоторые строки сам.

— Принесу, — сказала Грета. — И ещё принесу новую табличку: «чистые руки — меньше лихорадки». Вы, кажется, не всё намылили.

Писарь ушёл. За ним — запах мокрой бумаги и мелкой злости.

---

Ближе к вечеру вернулся Фогель. Он вошёл быстро, снял плащ, как снимают гипс, — с облегчением.

— Настоятель говорит: официальной бумаги нет. Есть тревога и «голоса». Брат Матиас утверждает, что это кто-то из Бамберга провоцирует. Там недавно умер старший аптекарь при госпитале. Место — лакомое. Женщин там не любят.

— Значит, нас заметили правильно, — спокойно ответила Грета. — А «голоса» пусть продолжают говорить. Я — делаю.

— Делайте, — кивнул Фогель. — Но сегодня не надо быть первой в споре. Пусть спорят без вас. Иногда тишина — более громкий аргумент.

Он задержался, смотря на её руки, на порядок полок, на таз у двери, на табличку.

— Вы умеете превращать страх в распорядок дня, — сказал он тихо. — Это странное, но хорошее искусство, фрау Грета.

— А вы умеете превращать тревогу в точность, — ответила она. — Это другой сорт мыла.

Они оба улыбнулись — одинаково устало.

---

На исходе дня вернулся Йоханн — разгорячённый, с блестящими глазами, пахнущий морским ветром и портовыми слухами.

— Нашёл, — выдохнул он, едва переступив порог. — Вчера баржу из Вюрцбурга разгружали у третьего причала. На ней был ящик «чёрного стекла». Его купил Людвиг Ган — мелкий торговец из Аугсбурга. Тот, что любит чужие рецепты.

— Ган… — повторила Грета, запоминая вкус имени. — Он и платил «камердинеру» за фальш-герб.

— Именно. И ещё, — Йоханн бросил на стол сложенный лист, — вот «случайная» записка, которую потерял один из грузчиков: список покупок. У Гана в заказе — «чернила монастырские», «воск печатный», «бумага с водяным знаком». Слишком качественно для мелкого торговца.

Фогель быстро пробежал глазами.

— Если мы сейчас начнём «официально» обвинять, он уйдёт в тень и станет мучеником.

— Я и не предлагаю, — хищно усмехнулся Йоханн. — Я предлагаю, чтобы он сам пришёл за «рецептом». И ушёл… с чем-нибудь иным.

— Нет, — ровно сказала Грета. — Мы не будем играть в подвал и ловушки. Мы сделаем лучше. Мы продадим городу скуку. И ещё — праздник.

Йоханн и Фогель уставились на неё.

— Завтра, — продолжила она, — с рассветом у меня у двери будет «урок мытья рук», для всех, даром. И — «час кухня»: мыло для посуды, уксус для полов, и — пирог. Фрау Клаус принесёт. Пусть люди смеются, едят и моют. Ган не сможет состязаться с пирогом. Ему нечего предложить городу, кроме страха.

Ханна хлопнула в ладони.

— Я скажу пекарям и мясникам! Мы устроим «чистый день» — без ругани! Ну… почти без ругани.

— А я, — сказал Фогель, — принесу из монастырской больницы чистые бинты и покажу, как их кипятить.

— А я, — подхватил Йоханн, — достану бочку дешёвого пива. Чистые руки лучше моются, когда рядом пиво. Это аксиома портов.

Грета кивнула.

— Вот. Это и будет наш ответ «голосам».

---

Утро «чистого дня» родилось низким, белёсым. На площади, перед лавкой, дымился котёл, на столе — миски с тёплой водой, рядом — бочка пива, ещё — корзина пирогов фрау Клаус. Над всем этим висел запах хлеба и розмарина, от которого даже самые нелюбопытные тормозили шаг.

— Даром, — объявила Грета, улыбаясь. — Руки — в миску, кружка — в руку, пирог — в рот. По очереди, не перепутать.

Люди смеялись. Мальчишки гордо намыливали пальцы, старики фыркали, но стояли в очереди, женщины, хохоча, тыкали мужей локтями: «смотри, как надо», — и сами мыли аккуратно, тщательно. Фогель демонстрировал кипячение бинтов, объяснял, как сушить на верёвке «так, чтобы не пахло больницей». Йоханн таскал кружки, шутил, рассказывал полупристойные дорожные истории — ровно настолько, чтобы не унять смех.

И в эту минуту, когда город был занят собой, появился Ган. С ним — двое, «слишком чистые» для рынка. Он остановился у края толпы, оценивая: котёл, миски, пироги, смех, — и у него на лице рисовалось простое, банальное, страшное: раздражение. Потому что страху не смешно.

— Фрау Браун! — повысил он голос, прорываясь вперёд. — У вас нет права «превращать площадь в вашу лавку»!

— Это не лавка, — сказала Грета. — Это урок.

— Тогда пусть уроки ведут мужчины!

— Мужчины уже ведут, — кивнула она на Фогеля. — Я — ассистент.

Толпа зарябила улыбками. Ган скривился.

— Вы и в Вюрцбурге устроили шум. Знаю, как вы «варите воду жизни»!

— Воду жизни варит любой, кто дышит, — ответила Грета. — Только у одних она пахнет ладаном, у других — уксусом, у третьих — злобой.

— Покажите рецепт вашего мыла! — ударил он, как молотком.

— С удовольствием, — сказала Грета. — Подвиньтесь.

Она подняла брусок простого серого мыла — того самого, что варили ещё при её покойном «муже». Медленно, внятно, как для глухих, она начала говорить, поворачиваясь к людям, а не к Гану:

— Жир — зола — вода. Медленно. Мешать — ровно, не торопясь. Кипятить — терпеливо, не убегая. Резать — когда стынет, а не когда хочется. Запах — по возможности. Цена — ровная.

— Это может любой! — вскрикнул Ган.

— Именно, — кивнула Грета. — Любой. Это и есть секрет. И он — здесь, на площади. Бери и делай. Только ровно.

Толпа загудела одобрительно. Рядом фрау Клаус величественно подняла гусыню, как знаменосец — знамя. Гусыня шипнула прямо в лицо Гану. Тот шагнул назад — в таз с тёплой водой — и, потеряв равновесие, сел. Вода выплеснулась из таза, обдала ему камзол, на голове повисла мыльная пена.

На миг повисла тишина. Потом площадь взорвалась смехом. Не злым — освобождающим.

— Видите? — поднял кружку Йоханн. — Чистота идёт к каждому! Иногда даже сама находит.

Ган вскочил, красный, мокрый, злой.

— Это ещё не конец, — прошипел он, и толпа сама отодвинула его к краю — не руками, а смехом. Он отступил. И ушёл.

---

К вечеру «чистый день» утих. Котёл опустел, пироги исчезли, бочка пива тоже, на камнях остались только мокрые круги и запах весёлой усталости.

Фогель сел на ступеньку, вытирая лоб.

— Сегодня впервые за долгое время я лечил людей без крови и стона. Только смехом и тёплой водой. Это… странно. И хорошо.

— Привыкайте, доктор, — сказала Грета. — Это — новое лекарство. Побочные эффекты: аппетит и спокойный сон.

Йоханн прислонился к дверному косяку, смотря на неё так, будто у него внутри тоже всё стало спокойно.

— Ты сегодня победила без ножа и без меча.

— Я варила мыло, — пожала плечами она. — И пирог помог.

— И смех, — добавил он. — Он всегда на твоей стороне.

---

Поздно вечером, когда город уже гасил огни, к лавке пришёл мальчишка-гонец — худой, как восклицательный знак.

— Письмо, фрау. От бургомистра.

Бумага была короткой и конкретной:

«Фрау Браун. Ваш сегодняшний „урок“ признан полезным для города. Просим повторить по воскресеньям после службы. Управа предоставит две бочки воды и место на площади.

Бургомистр.»

Под подписью — жирная клякса. Человеческая, тёплая.

Грета усмехнулась, и усталость вдруг стала легкой.

— Видите, — сказала она, показывая письмо Ханне, Фогелю, Йоханну, — скука побеждает панику. А пирог — ереси.

— И гусыня, — припечатала Ханна. — Не забудьте гусыню.

---

Ночью Грета сидела у окна. Лавка дышала глубоко, как спящий дом. На столе — раскрытая «книга живых», в которой ровно шли строки имён и покупок, а внизу — её новая подпись: Greta Braun.

Она написала:

«День: нас пытались испугать — мы накормили и вымыли.

Враг: любит тень и дорогую бумагу.

Город: любит смех и тёплую воду.

Рецепт: жир — зола — вода — терпение.

И ещё — люди.»

Положила перо, подняла голову. В стекле отразились трое: Ханна, зевающая под дверью; Фогель, прислонившийся к стеллажу, прикрывший глаза на минуту; и Йоханн, уткнувшийся лбом в ладонь, но всё равно держащий у ног сапоги наготове — будто любая дорога могла начаться прямо сейчас.

Грета подошла, накрыла каждого пледом.

— Спите. Завтра будут «счёты» у бургомистра, — прошептала. — И у нас — тоже. Только не про серебро. Про чувства.

Она вернулась к окну. Ночь пахла розмарином, хлебом и тихим счастьем — тем самым, которое не обещают, а делают.

И впервые за долгое время ей показалось: завтра — не враг.

Завтра — просто следующий шаг. В городе, где чистые руки становятся привычкой, а женщина с мылом может быть сильнее «голосов».