Госпожа аптекарша или как выжить в Германии Xvii века (Людмила Вовченко) читать бесплатно онлайн полную версию книги

Глава 14.

Глава 14

Утро городского «счёта» началось с тонкого инея на окнах и с тихого стука — как будто Линдхайм сам пальцем постучал в рамку: «вставай, порядок ждёт».

Грета зашнуровала платье, завязала фартук, сунула под мышку книгу живых и моток бечёвки — стянуть бумаги, чтобы не разлетелись от чужого дыхания. На стол положила ещё два предмета: перо (своё, привычное) и песочницу с мелким песком (не полагаться же на городскую кляксу).

— Ханна, — сказала она, — откроешь лавку вовремя. Только «женской воды» сегодня не отпускаем — пусть будет день скуки.

— Скука — моё второе имя, — отозвалась Ханна невозмутимо. — Но на всякий случай я положу половник у двери.

— Это против гусей?

— Это против глупости.

У двери уже ждали двое: Фогель — собранный, как чистая страница, и Йоханн — тёплый, как печь.

— Готовы к танцу цифр? — поинтересовался Йоханн.

— Цифры — самая честная музыка, — ответила Грета. — Тем более, когда партнёр — песочница.

---

Городская управа встретила их запахом пчелиного воска и сырого дуба. На длинном столе — песочницы, перья, ленты воска; на подоконнике — два талерных весы, с медными чашами, от которых у писаря делался богомольный вид.

Бургомистр — тот самый, который любил порядок — восседал посередине, как прицел. Слева — старшина гильдии аптекарей, справа — Stadtschreiber, городской писарь с недовольной извилиной рта. В углу — двое свидетелей. И, будто «случайно», брат Матиас: глаза опущены, уши нараспашку.

— Фрау Браун, — начал бургомистр без лишних звуков, — сегодня мы смотрим книгу, меру и цены. Без театра.

— Театр закрыт по производственным причинам, — кивнула Грета. — На сцене — одна бухгалтерия.

Она развернула тетрадь, расправила корешок, положила своё перо и песочницу так, чтобы не просить чужого.

— Здесь — по дням, — начала она спокойно, — кому что и сколько. Вот — «мыло кухонное», вот — «уксус для полов», вот — «настой лавровый» (для суставов). Здесь — поставщики: «Й. Мейер — смолы, спирт», «Шустер — стекло», «Эльза-травница» — травы, монастырь — уксус. И здесь — долг лавки городу: еженедельно по талеру.

Писарь попыхтел, перелистывая, и нашёл своё:

— А это что за примечание? «Свидетель — нос»?

— Это внутренняя пометка, — невозмутимо ответила Грета. — Когда на рынке спор о качестве — нюх — лучший третейский судья.

Старшина гильдии сжал губы в тонкую струну:

— «Женщина с носом». Теперь и такое в книгах.

— В книгах — правда, — вмешался Фогель ровно. — Если хочешь знать, как пахнет ложь — поверь носу.

Бургомистр постучал пером по столу:

— К делу.

Он поднял брусок простого серого мыла, взвесил на медных чашах — чаши сошлись почти идеально.

— «Мера — ровная», — прочитал он вслух, глядя на табличку, которую Грета принесла как свидетельского друга. — Цена — одна?

— Одна, — подтвердила она. — Для бедных у меня есть короткая мера — но тогда и брусок короче.

— И ещё вопрос, — вмешался Stadtschreiber: — Ярмарка. Что это за «урок мытья рук» был вчера у лавки? Нам нужно понять, не торговля ли это под видом «благотворительности».

Грета посмотрела прямо.

— Это была профилактика. Пиво и пирог — за счёт соседей. Вода — от управы, кстати.

Бургомистр чуть заметно кивнул: — От управы.

Секунда тишины. Потом он отложил перо:

— По счётам — замечаний нет. По мере — ровно. По ценам — удержитесь. И… — он приподнял взгляд, — по «урокам» — разрешаю по воскресеньям, как писал в письме. Город меньше болеет — город меньше тратит. Это арифметика, даже если пахнет розмарином.

Старшина гильдии шевельнулся, как стул:

— И всё же, герр бургомистр… женщины…

— Женщины у меня не числятся в расходах, — оборвал его бургомистр. — У меня числятся итоги.

Тонкая, как волос, улыбка пробежала по губам брата Матиаса. Он поднял глаза и встретился взглядом с Гретой — в этом взгляде было не одобрение, а интерес. Будто кто-то тихо, но внимательно перевернул всё на «оборотную сторону».

— Ещё? — спросил бургомистр.

Писарь хотел было вскинуть перо, но перо его сдалось раньше.

— Нет, — буркнул он. — Пока нет.

— Тогда свободны, фрау Браун, — подвёл итог бургомистр. — И ещё: сегодня вечером заседание совета о торфе. Зима будет сырая. Если у вас есть разумная «рецептура экономии топлива» — скажете.

— Скажу, — отозвалась Грета. — И дам образец.

---

Они вышли в промозглое утро — и воздух словно стал легче.

— Вы видели, как у писаря дрогнула бровь на «свидетель — нос»? — хмыкнул Йоханн. — Ему понадобится пол-литра уксуса.

— Ему понадобится пирог, — поправила Грета. — Сладкое продлевает терпение.

У ворот управы их догнал брат Матиас.

— Фрау Браун, — сказал негромко, — иногда, чтобы уцелеть, нужно бросить людям правильную скуку. Вы умеете. Но в Бамберге вам это не поможет.

— Потому что там скука — мужской цех? — приподняла бровь Грета.

— Потому что там на скуку смотрят через решётку предрассудка, — ответил он. — Я вчера видел копию знака — у одного торговца из Аугсбурга. Имя — Ган?

— Людвиг Ган, — сказал Йоханн, сразу рядом. — Мелкий, липкий.

— Я не могу «официально» вмешаться, — сказал Матиас, — но… — он протянул свёрток, — каталог мастеров Бамберга. И — правила госпитальной коллегии. Узнайте их лучше, чем они сами. Если решите ехать.

— «Если», — повторила Грета.

— Вы уже решили, — мягко сказал он. — Вы просто ещё не нашли запах дороги.

Он ушёл, оставив за собой тонкую линию ладана.

— Он на вашей стороне? — спросил Фогель.

— Он на стороне интереса и порядка, — ответила Грета. — А это почти моя сторона.

---

Дома, в лавке, пахло добром: печь грела, на верёвке сушились пучки чабреца, таз «чистых рук» тихонько дымил, как колодец после дождя.

Грета, не снимая плаща, развернула свёрток брата Матиаса: тонкая бумага, аккуратные строки.

— «Бамберг. Коллегия при госпитале. Требования: латинь — обязательно, рецептуры — по списку, отчёт — еженедельный, женщин — не допускать, если не…»

— Если не вдова мастера, — подсказал Фогель, заглядывая ей через плечо.

— Или не чудо, — сказал Йоханн, опираясь на косяк.

— Я — ни то, ни другое, — произнесла Грета. И улыбнулась. — Значит, будем изображать скучную вдову-чудо.

— Вы поедете? — спросил Фогель.

Она подняла взгляд. Два вопроса — в двух мужских лицах.

— Я поеду на смотры. Не за должностью. За правом присутствовать. Я не покину Линдхайм, если здесь нужен «урок рук». Но… посмотреть — нужно. Чтобы понять, что мы строим.

Тишина легла между ними ровно, как новый скатерть. В ней слышалось многое: «останься», «ехай», «я рядом», «не рискуй».

— До вечера у меня ещё одно дело, — сказала Грета, разрывая тишину. — Торф.

---

Совет по торфу заседал в низком зале у склада, где стены уже пахли влагой, а будущая зима — треском зубов.

Собрались ремесленники, свечник, сапожник, пара рыбаков; у всех — один вопрос: чем топить, когда дрова дорогие, а уголь — «для богачей и кузнецов».

— Торф у нас есть, — сказал старший рыбак, — только берут его «криво»: палками, без нарезки, потом сохнет, как ленивый кот.

— Тогда делаем правильно, — вступила Грета. — Режем кирпичами — лопатой с прямым лезвием, складываем шахматой под навесом, не на голую землю. И добавляем в печи вставку из глины — «горло», чтобы горение было ровным, а не жадным.

— А вы что, печник? — хмыкнул сапожник.

— Я — человек, который не хочет спать в дыму, — спокойно ответила она. — И ещё: в торфную массу можно подмешивать измельчённую солому и сухой навоз — для «связи». Это не запах, это экономия.

— А свечи? — подал голос свечник. — Люди берут тало́вые, от них копоть и храм чёрный.

— Для кухни — тало́вые, для молитвы и у «больных» — восковые. Но восковые — экономить, — сказала Грета. — И держать фитиль в меру, короткий — меньше копоти.

Бургомистр, пришедший «случайно», стоял у двери, слушал, как пробуют на язык разум.

— Фрау Браун, — сказал он, когда обсуждение выдохлось, — составьте лист — как резать, как сушить, как смешивать. Мы повесим у склада и у церкви. И выдадим вдовам по лопате правильной формы.

— Листы я напишу крупно и просто, — кивнула Грета. — Чтобы читали даже те, кто «не любит буквы».

— А те, кто не любит буквы, любит картинки, — вставил Йоханн. — Я закажу у плотника выжженные дощечки с рисунками.

— Делайте, — проворчал бургомистр. — Если после вашей «скучной науки» зимой будет меньше копоти и кашля — я сам приду на «урок рук».

---

Сумерки опустились на город с серой добротой шерстяного одеяла. Лавка зажгла свечи. У двери висела свежая бумага: «Торф: резать — сушить — складывать» — аккуратно, толково, с рисунком.

Люди подходили, читали, кивали: «понятно», «разберёмся», «попробуем».

Ханна разливала чай, Грета переписывала «правила торфа» ещё раз — «для церкви», Фогель, как ни странно, менял фитиль в подсвечнике — коротко, правильно.

Йоханн сидел у окна, смотрел на улицу.

— Идёт, — сказал он наконец.

— Кто?

— Ган.

Людвиг Ган вошёл не в лоб — вежливо, как в церковь. Камзол — сухой. Лицо — выскоблено от эмоций. За ним — парочка таких же «без запаха».

— Фрау Браун, — ровно произнёс он, — я пришёл извиниться за вчерашнее недоразумение. Площадь — место смеха, я этого… не учёл.

— Площадь — место правды, — поправила Грета. — Что вам угодно, герр Ган?

— Я хотел бы купить партию вашего «мыла кухонного». Двадцать брусков. Наличные.

— Цены — на табличке, — сказала она. — Мера — ровная. Двадцать — будет.

— И рецепт. Чтобы… у нас в Аугсбурге женщины тоже были… чисты.

Ханна едва не преподнесла половник. Фогель ровно опустил взгляд в песочницу. Йоханн усмехнулся — уголком губ.

Грета положила на прилавок два бруска.

— Возьмёте двадцать, как все. Рецепт — для площади, вы слышали утром. Остальное — руки и терпение.

— Вы боитесь конкуренции, фрау?

— Я не боюсь лени, — ответила она. — Лень не делает мыла. Она делает зависть.

Молния на его лице дернулась. Он заплатил, забрал бруски — и задержал взгляд на листах про торф.

— Вы теперь учите город и топиться?

— Город — мой дом, — сказала Грета. — Я предпочитаю жить в тёплом.

— Увидимся в Бамберге, — бросил он, уже у двери. — Там вас не спасут пироги.

— Там меня спасёт скука, — мирно ответила она. — Её боятся больше пирогов.

Он ушёл. Воздух стал чище — не от розмарина, от решения.

---

Поздняя ночь.

Лавка тихо дышала. На верёвке шелестел подсыхающий торфяной «кирпич» — образец. На столе — раскрыта «книга живых», внизу — свежая строка: «Людвиг Ган — мыло кухонное — 20 брусков — полная цена».

Грета улыбнулась: пусть видят.

Фогель задержался на пороге.

— Я… — он запнулся, — хотел сказать: если вы решите ехать в Бамберг, я поеду. Официально — «для обмена практиками». Неофициально — «для того, чтобы вам было на кого опереться».

— Доктор, — тихо сказала она, — вы — опора. Даже когда молчите.

— Тогда… — он кивнул, — буду молчать правильно.

Он ушёл.

Йоханн не ушёл. Он стоял у окна, глядя, как фонарь рисует на мостовой круги света.

— Ты едешь, — произнёс он, не вопросом.

— Я посмотрю, — ответила она. — Вернусь — с типографией правил.

— Я поеду тоже. Но… — он вздохнул, — буду идти рядом, не впереди.

— Это трудно для тебя?

— Невыносимо, — честно сказал он — и улыбнулся. — Но мне нравится этот ад.

Он подошёл ближе, привычно коснулся её запястья — ровно столько, чтобы пульс сказал «я здесь».

— Грета, — шёпотом, чтобы не расплескать тишину, — если завтра скажут, что ты ведьма, я скажу, что ведьма — это женщина, которая научила меня мыть руки.

— Тогда тебя сразу назначат святым, — усмехнулась она.

— Пусть. Я согласен быть святым при аптекарше.

Она рассмеялась, наклонилась к его плечу — ненадолго, как прикладывают ладонь к тёплой печи.

— Завтра — листы про торф в церковь, — сказала она уже деловым тоном. — Послезавтра — «урок рук». А через три дня — дорога.

— И пирог в путь, — добавил он. — Без пирога даже святые спорят.

Грета погасила свечи. В темноте пахло воском, сушёной травой и ровным дыханием дома.

Она легла и подумала перед сном — не как Ирина, не как «гостья времени», а как Грета Браун:

«Порядок — это не клетка. Это мост.

По одному краю идёт разум, по другому — смех.

Посередине — я, с мылом и песочницей.

Дальше будет Бамберг.

Я звеню не колоколом — чистой водой.»