Господин Орлов

Глава 3. Нулевой Цикл

Два месяца пролетели как один сон. Для семьи Орловых это было время чудес. Двенадцатилетний Саша, их внезапно преобразившийся сын и брат, сдал экзамены за первое полугодие гимназического курса с такой легкостью, словно решал детские задачки. Учителя, приходившие принимать испытания, покидали особняк на Английской набережной в состоянии, близком к шоку, бормоча что-то о гениальности, не имеющей аналогов.

Никто, разумеется, не догадывался, что пока один Александр Орлов с вежливой скукой отвечал на вопросы по латыни и Закону Божьему, второй, абсолютно идентичный, невидимо присутствовал на заседании правления Путиловского завода, впитывая тонкости металлургического производства. А третий — вел переговоры через подставных лиц в Лондоне о фрахте судов для доставки оборудования. Мои допельгангеры, неотличимые от меня и связанные со мной единой сетью сознания, стали моими руками, глазами и ушами, позволяя находиться в десятках мест одновременно.

За эти два месяца я изменил не только свою жизнь, но и быт всей семьи. Однажды вечером, когда матушка пожаловалась на тусклый свет керосиновых ламп, я «вспомнил» о конструкции, увиденной в одном заграничном журнале. Через три дня в гостиной и столовой появились новые светильники. Это были не просто лампы, а целая система, основанная на калильной сетке, пропитанной оксидом тория. Они давали яркий, ровный, белый свет, почти не уступавший газовому рожку, но без копоти и запаха. Я назвал это скромным усовершенствованием. Для семьи это было волшебство.

Отец, поначалу наблюдавший за моей деятельностью с деловым прищуром, теперь смотрел на меня с нескрываемым одобрением и даже гордостью. Скепсис в его взгляде полностью испарился, сменившись азартным ожиданием. Он видел, что его рискованная инвестиция начинает приносить дивиденды, пусть пока и нематериальные. Каждый отчет от Степана Иваныча, где сухим канцелярским языком описывались заключенные контракты на поставку немецких станков и наем строительной артели, лишь укреплял его уверенность.

Матушка, Анна Павловна, не могла нарадоваться. Ее больное дитя не просто выздоровело, а превратилось в чудо-ребенка. Страхи за мой рассудок сменились материнской гордостью, которую она несла с поистине царским достоинством. Сестры, Ольга и Татьяна, щебетали о гениальности младшего брата, с восторгом демонстрируя подругам «Сашины лампы» или новый, более эффективный замок для винного погреба, который я спроектировал от скуки.

Лишь старшие братья, Николай и Петр, продолжали хранить недовольное молчание, изредка отпуская язвительные замечания. Их раздражало не столько мое «везение», сколько то, что внимание отца, ранее распределявшееся между всеми сыновьями, теперь было почти целиком сосредоточено на мне. Я обходил их на каждом повороте, и это било по их самолюбию сильнее любого упрека. Но даже они не решались открыто перечить отцу, который теперь пресекал любую критику в мой адрес одним тяжелым взглядом.

И вот, в один из хмурых октябрьских дней, этот момент настал. Все экзамены были сданы. Все предварительные контракты заключены. Первые партии строительных материалов уже ожидали на складах подрядчика. Пришло время ступить на свою землю.

Экипаж мягко качался на рессорах, унося нас прочь от парадного центра Петербурга, мимо дымящих фабричных труб, к рабочей окраине — за Невскую заставу. Рядом со мной сидел Степан Иваныч. За два месяца старик разительно переменился. Исчезла снисходительная ирония, уступив место деловитой собранности и почтительному вниманию. Он видел чертежи, сметы, вел переписку с немецкими промышленниками от моего имени и понимал, что имеет дело с явлением, выходящим за рамки его жизненного опыта. Теперь он не был контролером. Он был моим первым и самым верным адъютантом.

— Артельщик Потапов заверил, что готов начать работы по первому вашему слову, Александр Дмитриевич, — докладывал он, заглядывая в свою записную книжку. — Люди подобраны, инструмент закуплен. Лес и кирпич доставят в течение двух дней после начала расчистки территории.

— Отлично, Степан Иваныч, — кивнул я, глядя в окно. — Потапов нам еще понадобится. Но для других задач.

Экипаж свернул с разбитого тракта на едва заметную колею, заросшую бурьяном. Колеса заскрипели, карету тряхнуло. Мы приехали.

Картина, открывшаяся моему взору, была удручающей. Огромный, неправильной формы пустырь, покрытый ковром из пожухлой травы и репейника. С одной стороны его подпирали черные, обшарпанные задворки какой-то ткацкой фабрики, с другой — лениво несла свои мутные воды безымянная речушка. В дальнем конце виднелись почерневшие от времени и сырости остовы заброшенного винокуренного завода и несколько покосившихся изб маленькой деревушки, чьи обитатели, судя по всему, давно променяли сельский труд на случайные заработки на окрестных заводах. Воздух был пропитан запахом сырости, угля и безнадежности.

Кривой, неудобный, болотистый участок земли. Проклятие для любого застройщика. Но для меня — идеальный чистый холст.

Мы вышли из экипажа. Степан Иваныч брезгливо оглядел свои начищенные сапоги, утопавшие в грязи.

— Да-а, работенки тут… непочатый край, — прокряхтел он.

Я медленно обвел взглядом свои новые владения. В моем сознании на месте этого бурьяна уже стояли корпуса цехов, гудели турбины электростанции и горели огни в окнах многоэтажных домов.

— Степан Иваныч, — повернулся я к нему. — Вот ваше первое поручение на месте. Поезжайте в ближайшие трактиры, в ночлежки. Наймите всех крепких мужиков, кто готов работать за еду и небольшую плату. И всех беспризорных мальчишек от десяти лет и старше. Скажите, что работа тяжелая — корчевать, ровнять, таскать. Но плата будет честной и каждый вечер — горячая похлебка. Мне нужно сто-двести человек. Через три дня привозите их сюда.

Старик удивленно моргнул.

— Но, Александр Дмитриевич, у нас же есть артель Потапова…

— У Потапова будут другие задачи, — повторил я. — Мне нужны неквалифицированные рабочие руки для черновой работы. Делайте, как я сказал. Деньги на наем и провизию возьмете из операционного фонда.

Он больше не спорил. Он кивнул, сел в экипаж и, отдав приказ кучеру, уехал, оставив меня одного посреди этого унылого пейзажа.

Как только стук колес затих вдали, я закрыл глаза. Тишина. Наблюдателей нет. Можно начинать.

Воздух вокруг меня сгустился, замерцал, и рядом со мной материализовались двадцать моих точных копий. Не призрачных фантомов, а полноценных, физических допельгангеров, каждый из которых обладал частью моей силы и полным доступом к моим знаниям.

— Приступаем, — отдал я мысленный приказ, и мы разошлись по пустырю.

Началось творение.

Первым делом нужно было расчистить площадку. Я не стал тратить время на топор и пилу. Один из моих двойников подошел к гнилым строениям старого завода. Он поднял руки, и дерево, простоявшее здесь полвека, обратилось в труху. Не снос, а именно распад на молекулярном уровне. Балки, стропила, стены — все осыпалось на землю мелкой серой пылью, которую тут же подхватил ветер.

Следующим этапом было выравнивание. Мы, двадцать одна фигура в одинаковых сюртуках, разошлись по периметру. Я встал в центре. Положив ладони на влажную землю, я закрыл глаза и потянулся к ней своей волей. Геомантия. Сила, позволяющая ощущать и формировать камень, почву, металлы.

Земля под ногами ответила глухим рокотом. Это был не грохот землетрясения, а скорее глубокий, низкий гул, словно проснулся спящий гигант. Бугры и холмы начали оседать, впадины и ямы — подниматься. Болотистая почва уплотнялась, вода выдавливалась из нее и стекала в реку. Трава, бурьян, корни деревьев — все погружалось в землю, становясь частью нового, идеально ровного пласта. Через час пустырь превратился в гигантскую строительную площадку, гладкую, как стол, и твердую, как гранит.

Но это было лишь начало. Мне нужны были ресурсы. Не привозные, дорогие, зависимые от поставщиков. А свои.

Я снова сосредоточился, погружая свое сознание глубже, сквозь слои глины и песка, к скальному основанию. Мои допельгангеры стояли поодаль, готовые к работе. Я нашел то, что искал. Железная руда. Неглубоко, всего в ста метрах под поверхностью. Рядом — пласты коксующегося угля. Чуть дальше — медь, олово, цинк. Песок для стекла, известняк для цемента и флюса. Все было здесь, под моими ногами.

— Подъем, — скомандовал я мысленно.

Земля снова загудела, на этот раз сильнее. В разных концах выровненной площадки поверхность начала вспучиваться. Она не трескалась, а скорее текла, как густое тесто. И из этих вспучиваний на поверхность полезли жилы чистейших ископаемых. Вот выросла гора иссиня-черного магнетита, вот — антрацитово-блестящий уголь, вот — желтоватый песок и сероватый известняк. Они не смешивались с почвой, а выходили на поверхность аккуратными, отсортированными курганами, словно их выгрузили из невидимых гигантских самосвалов.

Мои копии немедленно приступили к делу.

Пока одни формировали из глины и песка огнеупорные кирпичи, мгновенно обжигая их магией, другие уже возводили стены доменной печи. Третьи прокладывали коммуникации. Земля сама расступалась перед ними, образуя идеальные траншеи, в которые тут же укладывались трубы для воды и канализации, сформированные из вытянутой из-под земли меди. Рядом прокладывались керамические каналы для будущих электрических и телефонных кабелей.

На берегу реки вырастал фундамент электростанции. Два допельгангера вошли в воду, и река перед ними расступилась. За несколько минут они сформировали из донных пород и уплотненного ила небольшую, но прочную плотину. Вслед за этим на берегу выросло здание, и внутри него из кучи металла, словно живые, начали собираться турбины и генераторы — упрощенные, но эффективные копии тех, что появятся лишь через двадцать-тридцать лет.

Одновременно с этим велось строительство дороги. Грязная колея исчезла. На ее месте мои копии создали широкое, прочное основание из утрамбованного гравия, а сверху уложили слой камня, который был оплавлен магией до состояния черной, гладкой, почти зеркальной поверхности. Это был прообраз асфальта, дорога, способная выдержать не только телегу, но и тяжелый грузовик.

Три дня и три ночи кипела работа, не останавливаясь ни на секунду. На месте пустыря вырастал город. Мой город. Орлов-град.

Заводы полного цикла поднимались из земли, как грибы после дождя. Стены из железобетона (арматура из вытянутого железа, цемент из обожженного известняка, песок и щебень — все местное) росли на глазах.

Вот литейный цех, с уже пышущей жаром доменной печей и конвертерами для выплавки стали. Вот огромный механосборочный корпус, где уже стояли в ряд первые станки — токарные, фрезерные, прессы — созданные не в Германии, а прямо здесь, из выплавленного металла, по чертежам из моей памяти. Они были грубее немецких, но они работали. И уже начали производить детали для других, более совершенных станков.

Рядом вырос завод по производству рельсов. Из него уже тянулась железнодорожная ветка в сторону склада готовой продукции. За ним — корпуса автомобильного завода, где на стапелях уже стояли рамы будущих грузовиков и легковых автомобилей, похожих на «Руссо-Балты» и «Форды» образца 1915 года. И чуть поодаль, в стороне, окруженный отдельным забором, строился оружейный завод. В его цехах уже формировалось оборудование для производства винтовок, пистолетов и пулеметов — надежных, эффективных систем, опережавших свое время на целое поколение. Пистолет на базе Colt M1911, винтовка, сочетавшая в себе лучшее от Mauser 98 и винтовки Мосина, и станковый пулемет, похожий на систему Максима, но с воздушным охлаждением ствола.

Но заводы были лишь сердцем города. Ему нужно было тело.

Параллельно с промышленной зоной рос жилой квартал. Пяти- и шестиэтажные дома из качественного кирпича (сформированного и обожженного на месте) выстраивались в ровные улицы. Внутри — однокомнатные, двухкомнатные и трехкомнатные квартиры. Никакой роскоши, но все продумано до мелочей: ровные оштукатуренные стены, простые деревянные полы, большие окна со стеклами (песок для которых был взят здесь же), базовая мебель — столы, стулья, кровати и шкафы, созданные из дерева ближайшего леса и собранные прямо в квартирах. И самое главное — в каждую квартиру уже были подведены водопровод с горячей и холодной водой (вода нагревалась от избыточного тепла электростанции), канализация и электричество. На потолках висели патроны с «моими» яркими лампочками.

Между домами я оставил место для зеленых дворов. Рядом с жилым массивом выросли здания школы, больницы, нескольких магазинов и детского сада. Вся базовая инфраструктура для жизни.

Для себя я построил небольшой, но удобный двухэтажный дом, стоявший на холме между заводской и жилой зонами, откуда открывался вид на все мое творение. Рядом с главным въездом в город-завод появилось крепкое здание для будущей службы охраны.

К вечеру третьего дня все было готово. Двадцать моих допельгангеров, выполнив работу, растворились в воздухе, слившись со мной. Я стоял на крыльце своего нового дома и смотрел на результат. На месте унылого пустыря стоял небольшой, но идеально спланированный и полностью функционирующий город. Электрические огни на улицах и в окнах домов прогоняли наступающие сумерки. От заводов шел тихий гул работающих систем вентиляции. Это было невероятно. Это было мое.

На четвертый день, ближе к обеду, на горизонте показалась целая процессия. Впереди на дрожках трясся Степан Иваныч, а за ним пешком брела толпа — около двухсот человек. Мужчины в рваной одежде, с изможденными, заросшими щетиной лицами, и стайка юрких, чумазых мальчишек, смотревших на мир с волчьей настороженностью. Это были отбросы столицы, люди, потерявшие всякую надежду.

Когда процессия приблизилась к началу моей новой, гладкой дороги, она остановилась. Люди замерли. Степан Иваныч медленно слез с дрожек, его лицо было белее мела. Он смотрел не на меня, а на то, что раскинулось за моей спиной. На город. На дымящую трубу электростанции, на ровные ряды домов с горящими окнами, на массивные корпуса заводов. Его глаза метались, пытаясь найти хоть какой-то знакомый ориентир — кривую березу, развалины завода, покосившуюся избу. Но ничего этого не было.

Он сделал несколько шагов, его ноги подкашивались. Он дотронулся до идеально ровной поверхности дороги, посмотрел на свои руки, словно не веря им. Затем его взгляд нашел меня, спокойно стоящего на въезде в город. В его глазах был первобытный ужас.

— Александр… Дмитриевич… — прошептал он пересохшими губами. — Что… что это? Где мы? Этого… этого не было три дня назад! Здесь был бурьян!

— Здесь и сейчас мой город, Степан Иваныч, — спокойно ответил я. — А это — его первые жители. Успокойтесь. И попросите всех пройти за мной.

Мой голос, ровный и уверенный, подействовал на него как ушат холодной воды. Он несколько раз глубоко вздохнул, пытаясь совладать с собой. Мужики и ребятня позади него тоже стояли, разинув рты, и молча крестились. Они крутили головами, их усталые глаза не могли охватить масштаб чуда.

Я повел их по главной улице. Мимо жилых домов, мимо школы, к самому большому зданию — заводской столовой. Внутри их ждали длинные, чисто вымытые столы и запах свежего хлеба и горячей похлебки, которую я приготовил в автоматических котлах.

Когда все расселись, я вышел на небольшое возвышение.

— Меня зовут Александр Орлов, — начал я, и мой голос разнесся по огромному залу. — Эта земля и все, что вы на ней видите, принадлежит мне. Этот завод построен, чтобы дать работу. Эти дома — чтобы дать вам кров. Эта еда — чтобы вы утолили голод. Я предлагаю вам не подачку, а новую жизнь. Каждому, кто согласится остаться и честно работать, я дам работу по силам и способностям. Каждому семейному я дам квартиру, чтобы вы могли перевезти сюда своих жен и детей. Каждому одинокому и всем вам, ребята, — я кивнул в сторону мальчишек, — я дам отдельную комнату в общежитии, а позже и квартиру. Вы будете получать жалование, какого не платят ни на одном заводе в Петербурге. Вы будете сыты, одеты и будете жить в тепле. Взамен я требую одного — честного труда и верности. Есть те, кто хочет уйти?

В зале стояла мертвая тишина. Никто не шелохнулся. Уйти? От горячей еды, от обещания дома и работы? Уйти обратно в грязные ночлежки, в голод и безысходность? На их изможденных лицах читалось одно — недоверчивая, отчаянная надежда.

— Хорошо, — кивнул я. — Тогда я хочу кое-что сделать. Это поможет вам быстрее освоиться и лучше работать. В одной умной книге я прочитал о способе, который помогает раскрыть скрытые возможности разума. Это не больно и не страшно. Я прошу вас лишь об одном: закройте глаза и доверьтесь мне.

Они переглянулись. В их взглядах был страх, сомнение, но и любопытство. Первым глаза закрыл самый старый из мужиков, с седой бородой и глубокими шрамами на лице. За ним — другой. Через минуту весь зал, включая Степана Ивановича, сидел с закрытыми глазами в полной тишине.

И тогда я высвободил свою силу.

Это была не грубая геомантия, а тончайшая работа с разумом и жизненной энергией. Золотистое сияние, невидимое для физического зрения, окутало меня и хлынуло в зал, разделившись на две сотни тонких лучей. Каждый луч коснулся одного человека, проникая в его сознание, в его тело.

Первой волной пошло исцеление. Я чувствовал их болезни, как свои собственные: туберкулезные каверны в легких, цингу, разъедающую десны, застарелые переломы, грыжи от непосильного труда, алкогольное отравление печени. Магия жизни окутывала больные органы, восстанавливая их, очищая кровь, укрепляя кости. Хроническая боль, бывшая их вечным спутником, утихала и исчезала. Тела, истощенные годами лишений, наполнялись силой.

Второй волной пошла информация. Это был не просто поток данных, а структурированная имплантация знаний. В их разумы, как семена в подготовленную почву, ложились основы грамоты — они начинали *знать* буквы и складывать их в слова. Основы арифметики. Но главное — прикладные знания. Тот, кому я определил место у токарного станка, получал полное понимание его устройства, допусков, посадок и техники безопасности. Будущий сталевар — знания о марках стали, температуре плавления, присадках. Водитель — устройство двигателя внутреннего сгорания. Их мозг не учился — он *вспоминал* то, чего никогда не знал.

И третьей, самой важной волной, я закладывал фундамент их новой личности. Это была самая тонкая и самая опасная работа. Я не ломал их волю, нет. Я лишь направлял ее, вживляя в подсознание нерушимые аксиомы, которые отныне станут их собственными убеждениями:

«Работать хорошо — это правильно и почетно».

«Учиться и развиваться — это благо».

«Семья — главная ценность. Нужно создать крепкую семью и растить много здоровых детей».

«Предательство — худший из грехов. Семья Орловых дала мне новую жизнь, моя верность ей абсолютна».

«Россия — моя Родина. Я должен трудиться на ее благо и защищать ее. Революции и бунты — это разрушение и зло».

И последняя, самая глубокая закладка, связанная лично со мной: «Александр Орлов — мой защитник и благодетель. Его слово — закон. Его воля — моя воля».

Отдельный, более мощный и сложный поток был направлен на Степана Ивановича. Я не просто давал ему знания. Я перестраивал его восприятие. Убирал остатки скепсиса, заменяя их глубоким, инстинктивным пониманием моих целей. Теперь ему не нужно было объяснять сложные вещи. Он будет понимать меня с полуслова, предвосхищая приказы. Я превращал хорошего администратора в идеального исполнителя, фанатично преданного общему делу.

Через десять минут все было кончено. Я отозвал свою силу, чувствуя легкую усталость.

— Можете открывать глаза, — тихо сказал я.

Люди открыли глаза. Первую секунду в зале стояла тишина. А потом началось. Один из мужиков, известный в ночлежках как «Немой» из-за вечно сиплого от туберкулеза голоса, вдруг глубоко, чисто вздохнул полной грудью и закашлялся, но кашель был уже не рвущим, а очищающим. Его глаза расширились от изумления. Женщина, сидевшая в углу, дотронулась до своего лица — глубокий шрам, полученный в пьяной драке, стал почти незаметен. Молодой парень посмотрел на свои руки, которые еще утром тряслись от похмелья, — они были тверды и неподвижны.

А потом один из них, косившийся на агитационную вывеску «Мойте руки перед едой», которую я повесил для антуража, вдруг по слогам, но уверенно прочитал:

— Мой-те… ру-ки… пе-ред е-дой.

Он замолчал, и его лицо исказилось от потрясения.

— Я… я читаю, — прошептал он. — Матерь Божья, я же грамоте не учен…

Зал загудел. Это был не шум, а гул потрясения, смесь страха и благоговения. Они смотрели на меня уже не как на барчука-благодетеля. Они смотрели на меня как на чудотворца.

Мы перешли в просторное, светлое здание конторы. Степан Иваныч, молчаливый и предельно сосредоточенный, сел за большой стол. Шок на его лице сменился деловитой энергией. Он действовал быстро и точно, словно занимался этим всю жизнь.

Началась перепись. Каждый подходил, называл свое имя. Я диктовал, Степан Иваныч записывал каллиграфическим почерком. Затем я выдавал ключи.

— Петров Иван Сидорович. Квартира номер три, в первом доме. Вот ключи.

— Сирота, Василий. Комната номер семь, в мужском общежитии. Вот ключ.

— Семья Захаровых, вы втроем? Квартира номер пять, второй дом, двухкомнатная.

Вместе с ключами каждый получал тяжелый холщовый мешочек. Внутри — деньги. Первая получка. Я распорядился выдать двойной месячный оклад в качестве подъемных. Для этих людей, привыкших считать копейки, это было целое состояние. Они не верили своим глазам, взвешивая мешочки на ладони.

К вечеру, когда последний житель нового города получил ключи и деньги, я повернулся к своему помощнику.

— Степан Иваныч. Завтра с утра нужно привести этот список в порядок. В алфавитном порядке, с фамилиями. И завести на каждого небольшую анкету: возраст, семейное положение, откуда родом. Также продолжайте наем. Нам понадобится еще как минимум тысяча человек в ближайший месяц. Распускайте слух по рабочим окраинам: Орлов строит новый город, дает работу и жилье.

Степан Иваныч поднял на меня свои ясные, теперь уже абсолютно преданные глаза.

— Будет исполнено, Александр Дмитриевич. Как прикажете называть… это место? В бумагах нужно указать название.

Я посмотрел в окно, на зажегшиеся огни моего города. Ответ родился сам собой.

— Орлов-град, — сказал я.

— Орлов-град, — без тени удивления повторил старик, делая пометку на листе. — Очень подходящее название.

Мы вышли из конторы. Усталость давала о себе знать, но это была приятная усталость творца. Мы молча дошли до моего небольшого дома.

— Отдыхайте, Степан Иваныч. У вас теперь тоже есть здесь комната, в доме для инженеров, — сказал я на прощание. — Завтра будет много работы.

Он поклонился ниже, чем когда-либо кланялся моему отцу.

— И вам доброй ночи, Александр Дмитриевич.

Я вошел в свой дом. Тишина. Покой. Нулевой цикл был завершен. Фундамент был заложен — не только в земле, но и в умах людей.

Завтра новый день и новые свершения.