Господин Орлов

Глава 14. Четыре стороны света под одной крышей

3 июня 1896 года.

Если мир думал, что Цусимское побоище и аннексия Японии были апогеем русского безумия, то он жестоко ошибался. Это была лишь прелюдия. 3 июня 1896 года телеграфные аппараты по всему миру забились в лихорадке, выстукивая новости, которые казались выдержками из фантастического романа, а не реальными политическими сводками. Планета содрогнулась до самого основания.

Первая новость касалась Азии. После падения Японии по всему континенту прокатилась волна пророссийских настроений, искусно подогреваемая моими агентами и доппельгангерами. В Китае, униженном и раздираемом на части европейскими державами, мой дубль, представившийся полномочным послом князя Орлова, провел встречу с вдовствующей императрицей Цыси и самыми влиятельными губернаторами. Предложение было простым: либо Китай входит в состав Российской Империи как автономная Великая Провинция, сохраняя свою культуру и получая доступ к технологиям и капиталам Орлова для невиданной модернизации, либо он остается один на один с хищниками из Европы и Америки, которые разорвут его на куски в течение следующего десятилетия. В доказательство моих возможностей по всему Китаю были развернуты кинотеатры, где крутили фильмы о жизни в Орлов-Граде. Одновременно с этим мои корабли доставили в голодающие провинции миллионы тонн зерна. Результат был предсказуем. Проведенный по всей стране референдум, организованный с помощью моих технологий, показал 92 % «за» воссоединение. Династия Цин сохраняла номинальную власть, но реальное управление переходило в руки моего Азиатского директората. Следом, по тому же сценарию, в состав Империи вошли Корея, Сиам (Таиланд), Филиппины и вся Французская Индокитайская колония, где местное население с радостью изгнало своих бывших хозяев. Азия, за исключением британской Индии, стала русской.

Вторая новость пришла с юга и запада. Османская империя, «больной человек Европы», находилась на грани коллапса. Мои эмиссары предложили султану Абдул-Хамиду II сделку, от которой он не смог отказаться: сохранение титула Халифа всех мусульман и пожизненная роскошная пенсия в обмен на передачу всей полноты власти российскому генерал-губернатору. Народ, уставший от коррупции, нищеты и национальных распрей, на референдуме подавляющим большинством проголосовал за вхождение в состав России, мечтая о порядке и процветании. Почти одновременно рухнуло правительство в Португалии — народ, вдохновленный примерами, потребовал присоединения к Империи, и Лиссабон стал центром нового Иберийского края. Весь Балканский полуостров, Венгрия, Румыния — все они, устав от вечных войн и бедности, один за другим проводили референдумы и вливались в состав разрастающейся Империи. Теперь Россия простиралась от Лиссабона до Аляски и от Северного Ледовитого океана до Сиамского залива.

**Изобретение: Автоматизированная система для референдумов «Воля-1»**

* **Оригинал в нашем мире:** Концептуальный гибрид перфокартной машины Германа Холлерита (использовалась для переписи населения США в 1890 году) и современных электронных комплексов обработки избирательных бюллетеней (КОИБ).

* **Моя версия:** Чтобы обеспечить «правильные» и, что важнее, легитимные в глазах мирового сообщества результаты референдумов в десятках стран с разным уровнем грамотности, я создал «Волю-1». Это был не просто ящик для голосования. Это была система.

* **Бюллетень:** Плотная картонная карточка с двумя большими секциями: «ЗА» (с изображением русского двуглавого орла и счастливой семьи на фоне Орлов-Града) и «ПРОТИВ» (с изображением дерущихся политиков и голодающих детей). Избирателю нужно было просто поставить крестик в одной из секций. Для неграмотных были предусмотрены чернила разного цвета.

* **Счетная машина:** Сердце системы. После закрытия участков бюллетени загружались в машину, похожую на большой металлический шкаф. Внутри сложная система механических рычагов, фотоэлектрических элементов (моя версия, основанная на селеновых фотоэлементах) и электромеханических реле считывала положение метки на каждом бюллетене со скоростью несколько тысяч штук в минуту.

* **Защита от подделок:** Каждый бюллетень имел уникальный водяной знак, видимый только в ультрафиолетовом свете (еще одна моя технология), и микроскопическую перфорацию. Любая попытка вброса фальшивых бюллетеней немедленно фиксировалась машиной, которая издавала громкий сигнал и блокировала работу.

* **Передача данных:** Результаты с каждой машины не передавались голосом или телеграфом. Специальный перфоратор набивал итоговые цифры на металлическую ленту, которая затем доставлялась в центральный штаб, где итоговый результат подсчитывался за считанные часы, а не недели.

* **Эффект:** «Воля-1» создавала иллюзию абсолютной честности и прозрачности. Она исключала человеческий фактор при подсчете и была защищена от грубых подделок. Конечно, вся система была калибрована мной. Сама агитация, бюллетени, демонстрация силы и процветания — все это было частью одной большой операции по изменению сознания, а машина лишь красиво и неопровержимо фиксировала нужный мне результат. Для мира конца XIX века это была магия, неоспоримое доказательство народной воли.

Третья новость была самой скандальной и касалась внутренней жизни России. Указом Государя Императора, после «всестороннего обсуждения» в Государственном Совете (где мой доппельгангер выступил с блестящим докладом о демографии, традициях и государственной необходимости), в Российской Империи официально разрешалось многоженство. Официальное обоснование было железным: огромный численный перевес женского населения над мужским, усугубившийся после присоединения десятков новых территорий, и необходимость укрепления института семьи и повышения рождаемости для освоения новых земель. Указ был встречен в консервативных кругах с тихим ужасом, в либеральных — с негодованием, но народ в массе своей принял его спокойно, а миллионы одиноких женщин и вдов — с надеждой.

И, наконец, четвертая новость, ставшая вишенкой на этом безумном торте. Наследник-цесаревич Николай Александрович, с полного согласия своей супруги Александры Федоровны, объявил о своей второй женитьбе. Его избранницей стала бывшая японская принцесса Масако, дочь одного из принцев крови, принявшая православие с именем Мария Федоровна (в честь вдовствующей императрицы). Это был гениальный политический ход, демонстрирующий, что бывшие враги становятся частью семьи, аристократия поверженной нации полностью интегрируется в российскую элиту.

Мир взорвался. Газеты выходили специальными выпусками.

*«LE FIGARO», Париж:* «L'Apocalypse Russe! Русский Медведь сошел с ума! Он пожирает мир и разрушает основы христианской цивилизации! Франция должна пересмотреть свой союз с этим… чудовищем!»*

*«THE TIMES», Лондон:* «Британская Империя заявляет решительный протест против варварской аннексии суверенных государств и легализации варварского многоженства. Мы призываем все цивилизованные нации объединиться против русской угрозы!»*

Но никто не слушал. На бывшего гегемона, на «владычицу морей» теперь смотрели со снисходительной жалостью. Кто будет воевать с державой, которая может уничтожить твой флот за полчаса и чья экономика уже превышает экономики Англии, Германии и США вместе взятых? Протесты Лондона выглядели жалкими и беспомощными.

На фоне этого вселенского шума меня вновь вызвали в Аничков дворец, личную резиденцию императора. Александр III принял меня в своем кабинете. Он выглядел уставшим, но в глазах его горел огонь азарта.

— Ну, князь, видел, что в мире творится? — он махнул рукой на стопку газет на столе. — Весь мир на ушах стоит. Англичанка опять истерит. Хорошо.

Он сделал глоток чая из простого стакана в подстаканнике и в упор посмотрел на меня.

— Я тут подумал над твоим горем. Насчет невест. И принял решение. После моего указа о многоженстве твоя проблема, князь, решается сама собой. Более того, она превращается в великолепную возможность.

Я молчал, уже догадываясь, к чему он клонит. Мои потоки сознания уже просчитали этот вариант как один из возможных.

— Ты не будешь выбирать, — торжественно провозгласил Император. — Ты женишься на всех. На всех четырех.

Я позволил себе изобразить на лице ошеломление, которое, впрочем, было отчасти искренним. Не от самого факта, а от того, как просто и по-царски он решил эту задачу.

— На всех четырех, Ваше Величество?

— Именно! — он стукнул кулаком по столу, отчего чашки подпрыгнули. — Подумай сам! Женившись на моей дочери Ксении, ты окончательно породнишься с Романовыми. Взяв в жены итальянку ди Савойя, ты привяжешь к нам весь юг Европы. Норвежка Бьёрнсдаттер станет символом освоения твоей Сибири, живым воплощением силы и здоровья. А чтобы кайзер Вильгельм заткнулся и не строил козни, ты возьмешь и его племянницу, принцессу Викторию Прусскую! Это будет не брак. Это будет ультиматум всему миру! Четыре великих дома, четыре стороны света сойдутся под твоей крышей. Ты станешь живым символом новой Империи, объединившей Запад и Восток, Север и Юг. Ну что скажешь, князь?

Я медленно поднялся с кресла и склонил голову в глубоком поклоне.

— Ваше Величество, ваша мудрость не знает границ. Я счастлив и горд исполнить вашу волю, которая есть благо для всей России.

Он удовлетворенно хмыкнул. План был поистине гениальным в своей наглости. Идеальное решение, превращавшее мою личную проблему в крупнейший политический триумф.

Через неделю начался логистический кошмар и одновременно величайшее светское событие века. В родовой особняк Орловых на Английской набережной начали съезжаться мои невесты.

Первой прибыла **принцесса Изабелла ди Савойя-Аоста**. Ее кортеж, состоящий из десятка вагонов специального поезда, прибыл на Царскосельский вокзал, превратив его в уголок Италии. Из вагонов выпорхнула шумная, жестикулирующая толпа: фрейлины с лицами мадонн Рафаэля, седовласые кавалеры с громкими титулами, личный духовник-монсеньор, присланный с благословения самого Папы, и даже несколько художников и поэтов, которые должны были запечатлеть это историческое событие. Сама Изабелла, в дорожном платье из темно-зеленого бархата, сошла на перрон не как невеста, едущая к жениху, а как королева, прибывшая в новую провинцию. Она с улыбкой приняла от меня букет орхидей, и ее взгляд скользнул по моему лицу, оценивающе и дерзко. «Князь, — пропела она с легким акцентом, — Петербург холоднее Рима, но я вижу, прием будет жарким». Моя матушка, Анна Павловна, была совершенно ошеломлена этим южным темпераментом и количеством багажа, для которого потребовалось три отдельных грузовых фуры.

Второй, спустя два дня, прибыла **леди Астрид Бьёрнсдаттер**. Ее прибытие было полной противоположностью. Никакого специального поезда. К пристани у Английской набережной, прямо напротив нашего особняка, пришвартовалась скромная, но изящная паровая яхта под норвежским флагом. С трапа сошли всего три человека: сама Астрид, ее отец — могучий старик с бородой викинга и глазами цвета моря, и один брат, похожий на молодого бога Тора. Астрид была одета в простое, но добротное платье из серой шерсти, которое не скрывало ее атлетической фигуры. Она не стала ждать, пока я подойду, а сама сделала несколько широких шагов мне навстречу и крепко пожала мою руку. Ее рукопожатие было сильным и уверенным. «Князь Орлов, — сказала она без всяких реверансов, ее русский был почти без акцента, но немного резким. — Мой отец и я благодарим вас за гостеприимство. Надеюсь, мы не будем вам в тягость». Она не смотрела на роскошь особняка, ее взгляд был прикован к замерзшей Неве и тяжелым свинцовым облакам. Она словно оценивала погоду и прочность льда. Моя матушка, немного оправившись от итальянского вихря, была обескуражена этой северной простотой, но отец, Дмитрий Алексеевич, одобрительно крякнул, оценив стать и прямоту норвежцев.

Третьей, с точностью хронометра, прибыла **принцесса Виктория Прусская**. Ее поезд — образец порядка и чистоты — подошел к перрону минута в минуту. Делегация была воплощением прусского духа: военные с каменными лицами и моноклями, чопорные фрейлины в строгих платьях, похожие на надзирательниц пансиона, и несколько дипломатов из германского посольства. Сама Виктория, высокая и худая, с правильными, но холодными чертами лица, сошла на перрон и сделала идеальный книксен. «Ваша Светлость, — произнесла она на безупречном французском, даже не пытаясь говорить по-русски. — Я прибыла по воле моего дяди, Его Величества Кайзера, и моего Государя Императора, чтобы исполнить свой долг перед нашими великими державами». В ее взгляде читалась смесь аристократического высокомерия и плохо скрываемой досады. Она явно считала этот брак мезальянсом, а мою семью — выскочками-купцами, пусть и с княжеским титулом. Атмосфера мгновенно стала ледяной. Анна Павловна была так напугана этой холодной формальностью, что смогла лишь пролепетать приветствие.

Последней прибыла **Великая княжна Ксения Александровна**. И это было уже не прибытие невесты, а государственное мероприятие. Вся Английская набережная была оцеплена жандармами и казаками Лейб-гвардии. К нашему особняку подкатила вереница карет из императорских конюшен, с лакеями в ливреях и гербами Романовых на дверцах. Из главной кареты, с помощью обер-гофмейстерины и нескольких фрейлин, вышла Ксения. Она была в простом светлом платье, но на ней была нитка жемчуга, стоившая больше, чем весь гардероб остальных невест вместе взятых. Ее сопровождала целая армия придворных, которые тут же начали деловито осматривать выделенные им покои, проверяя все — от высоты потолков до температуры в комнатах. Сама Ксения была бледна и выглядела напуганной. Она робко улыбнулась мне, и в ее глазах я увидел мольбу о защите. Она была не политическим игроком, а жертвой большой политики, отданной в руки самого могущественного и пугающего человека в Империи. Моя матушка, увидев дочь Государя, которая вот-вот станет ее невесткой, испытала такой прилив гордости и ужаса одновременно, что ей пришлось присесть и попросить воды. Наш дом перестал быть нашим. Он превратился в филиал Зимнего дворца.

Вечером того же дня в Голубой гостиной состоялось первое знакомство. Сцена была достойна пера великого драматурга. Я стоял в центре, рядом с родителями. Четыре женщины, которым предстояло делить мое имя и мою жизнь, сидели в креслах, расставленных на почтительном расстоянии друг от друга.

Изабелла, откинувшись на спинку кресла, с ленивой грацией хищницы рассматривала своих «соперниц», на ее губах играла легкая усмешка.

Астрид сидела прямо, как скала, сложив на коленях сильные руки, и молча разглядывала лепнину на потолке с выражением вежливого безразличия.

Виктория Прусская сидела с идеально прямой спиной, поджав губы, и ее взгляд выражал полное неодобрение всему происходящему — обстановке, компании, самой идее этого «варварского» брака.

Ксения сидела на краешке кресла, опустив глаза, и казалась маленькой испуганной птичкой, попавшей в клетку с орлицами.

Воздух в комнате был таким густым и наэлектризованным, что, казалось, его можно резать ножом. Моя бедная матушка пыталась завести светскую беседу о погоде, но слова застревали у нее в горле. Отец стоял с каменным лицом, но я видел, как напряженно ходят желваки на его скулах. Он понимал, что его тихая семейная жизнь закончилась навсегда.

А я… я был спокоен. Один из потоков моего сознания уже анализировал психологические профили каждой, выстраивая стратегию взаимодействия. Другой — руководил доппельгангерами, которые уже начали подготовку к самому грандиозному свадебному торжеству в истории человечества.

Подготовка к свадьбе князя Орлова стала проектом национального масштаба. Я сразу заявил, что ни один из существующих соборов Петербурга не подходит для церемонии такого значения. В тот же день на пустующем Марсовом поле, под изумленными взглядами горожан, тысячи рабочих, управляемых моими доппельгангерами-инженерами, начали возведение нового храма — **Собора Имперского Единения**. Проект был эклектичным и грандиозным: русский шатровый стиль куполов сочетался с готическими шпилями в честь Пруссии, в основании лежала мощь романской базилики, напоминающей об Италии, а внутреннее убранство из дерева и камня отсылало к суровой простоте скандинавских церквей. Строительство велось круглосуточно с применением технологий, опережающих эпоху на сто лет: стальные каркасы, бетонные смеси с полимерными добавками, паровые экскаваторы и гигантские подъемные краны. Собор рос не по дням, а по часам.

Параллельно моя промышленная империя работала на полную мощность. На текстильных мануфактурах тысячи лучших швей создавали четыре совершенно разных свадебных гардероба, каждый из которых включал сотни платьев, накидок и аксессуаров. Ювелирные заводы «Орлов-Даймондс» трудились над четырьмя уникальными парюрами. Для Ксении — из бриллиантов и сапфиров, под цвет герба Романовых. Для Изабеллы — из изумрудов и рубинов, повторяющих цвета итальянского флага. Для Виктории — строгая и величественная диадема из платины и чистейших алмазов. Для Астрид — уникальное украшение из самородного золота, жемчуга Белого моря и необработанных сибирских алмазов, напоминающее о первозданной природе.

Логистика была кошмаром. В Петербург съезжались делегации со всего мира. Нужно было разместить, накормить и обеспечить безопасность королей, принцев, герцогов и послов. Протокольные службы четырех дворов — русского, итальянского, прусского и норвежского — вели бесконечные споры о старшинстве, порядке следования в кортеже и рассадке на банкете.

Глава закончилась через неделю после прибытия всех невест. Я наблюдал за сценой из окна своего кабинета, выходившего в сад. Там, за столиком, расставленным для чаепития, сидели они. Четыре будущие княгини Орловы. Моя мать, героически исполняя роль хозяйки, пыталась поддерживать разговор. Изабелла что-то оживленно рассказывала, жестикулируя. Ксения робко кивала. Астрид молча смотрела на деревья. Виктория смерила фарфоровую чашку таким взглядом, словно подозревала в ней наличие яда. Между ними царила атмосфера вежливой ледяной ненависти.

Я смотрел на них и понимал. Это не семья. Это самый сложный и взрывоопасный политический альянс, который когда-либо видел мир. И он весь, со всеми его амбициями, обидами и интригами, теперь живет под моей крышей. Свадьба не будет концом этой истории. Она станет лишь началом настоящей игры. Игрового поля, где ставкой будет будущее моей Империи.