Господин Орлов

Глава 2. Ход первый

Утро встретило меня не болью и слабостью, а кристальной ясностью. Я открыл глаза и несколько секунд просто лежал, наслаждаясь ощущением полного контроля над новым телом. Ночная работа магии исцеления завершилась. Я провел ментальным сканером по своему организму: кости, сросшиеся после падения, теперь были плотнее и прочнее слоновой кости; мышцы и связки, укрепленные потоками маны, обрели эластичность и силу, недоступную даже олимпийским атлетам; нервная система работала как идеально отлаженный хронометр. Последним штрихом я убрал оставшиеся внешние дефекты: рассосал едва заметную шишку на затылке, стер с кожи бледность и синеватые круги под глазами, оставшиеся от долгого лежания. В зеркале на меня смотрел двенадцатилетний мальчик, но это был мальчик в пиковой, сверхчеловеческой форме. Здоровый, румяный, с ясным и на удивление взрослым взглядом.

Я лежал в кровати, и впервые за многие десятилетия чувствовал не пресыщенную усталость от очередного цикла, а настоящий, живой азарт. Это была не просто очередная жизнь, очередной гринд. Это был шанс. Шанс перекроить историю, спасти миллионы жизней и построить державу, какой она могла бы стать. В мирах, где магия была обыденностью, мои способности были лишь одним из многих факторов. Здесь же, в мире прагматичного пара и зарождающегося электричества, я был богом, сошедшим в муравейник.

В дверь деликатно постучали.

— Сашенька, ты проснулся, милый? — раздался тихий, полный тревоги голос матушки.

Время действовать. Я сел в кровати, откинул одеяло и громким, ясным голосом, в котором не было и тени слабости, ответил:

— Да, maman. Я проснулся. И, кажется, ужасно голоден. Думаю, я успею к завтраку.

За дверью на мгновение воцарилась тишина, а затем послышался сдавленный вздох и торопливые, удаляющиеся шаги. Новость о моем чудесном пробуждении уже летела вниз по лестнице.

Путь из моей комнаты на втором этаже в столовую на первом превратился для меня в своего рода экскурсию. Я шел по дому, который теперь был моим, и жадно впитывал детали, сверяя их с загруженными воспоминаниями Саши и анализируя с высоты своего опыта.

Дом был добротным. Широкая дубовая лестница с резными перилами мягко скрипела под ногами. Стены коридоров были увешаны картинами в тяжелых рамах — в основном пейзажи и портреты предков, суровых бородатых мужей в купеческих кафтанах и женщин в строгих платьях. Пахло воском для натирки паркета, старым деревом и едва уловимым ароматом матушкиных духов. Это был запах дома. Запах стабильности, достатка и устоявшегося порядка. Порядка, который я собирался взорвать изнутри, чтобы построить на его фундаменте нечто несоизмеримо большее.

Когда я появился в дверях столовой, на мгновение воцарилась абсолютная тишина. За длинным обеденным столом, покрытым белоснежной накрахмаленной скатертью, уже сидела вся моя семья.

Отец, Дмитрий Алексеевич, во главе стола. Его суровое лицо с окладистой бородой, в которой уже пробивалась седина, было сосредоточено на утренней газете «Новое время». Справа от него матушка, Анна Павловна, все еще бледная, с темными кругами под глазами от бессонных ночей, безучастно ковыряла вилкой сырник. Дальше сидели братья: семнадцатилетний Николай, уже считавший себя взрослым мужчиной, и пятнадцатилетний Петр, чье лицо выражало лишь скуку. Напротив них — сестры: девятнадцатилетняя Ольга, признанная красавица, и семнадцатилетняя Татьяна, более тихая и задумчивая.

Их утренний разговор о каких-то светских новостях оборвался на полуслове. Пять пар глаз уставились на меня. Вилки и ножи замерли над тарелками. Даже служанка, разливавшая чай, застыла с фарфоровым чайником в руке, рискуя пролить кипяток на скатерть. Они смотрели на меня не как на члена семьи, спустившегося к завтраку, а как на привидение, явившееся средь бела дня.

Первой опомнилась матушка. Она издала тихий вздох, который был чем-то средним между стоном и всхлипом. Ее лицо, до этого измученное и серое, исказилось от неверия.

— Саша? Сашенька… — прошептала она, медленно поднимаясь из-за стола. — Боже мой…

Она подбежала ко мне, ее руки затрепетали, боясь дотронуться, словно я был призраком. Она приложила ладонь к моему лбу, потом к щеке.

— Горячки нет… Ты… ты ходишь… — слезы хлынули из ее глаз, и она сгребла меня в объятия, прижимая к себе с такой силой, что мои свежеотремонтированные ребра могли бы дать трещину, не будь они теперь прочнее стали. — Господи, спасибо тебе, ты услышал мои молитвы!

Я мягко похлопал ее по спине, стараясь говорить как можно спокойнее, чтобы не усилить ее истерику.

— Все хорошо, maman. Я в полном порядке. Правда. Просто очень проголодался.

Отец тоже поднялся. Медленно, грузно, не сводя с меня тяжелого, пронзительного взгляда. Он отложил газету и сложил руки на груди. В его глазах не было материнской радости, там была смесь глубочайшего изумления, подозрения и чего-то еще, что я не мог тогда разобрать. Возможно, страха. Он обошел стол и встал рядом. Его большая, мозолистая рука легла мне на плечо, и я почувствовал, как он проверяет, настоящий ли я.

— Доктор сказал… он сказал, что надежды почти нет, — глухо произнес он. — Сказал, готовиться к худшему. Вчера ты только очнулся, а сейчас уже на ногах. Что это значит, Александр?

Братья и сестры молча наблюдали за этой сценой, широко раскрыв глаза. Николай скептически хмыкнул, Петр просто смотрел с глупым выражением лица, а сестры прижимали платки к губам.

Я посмотрел прямо в глаза отцу. Взгляд двенадцатилетнего мальчика встретился со взглядом опытного, жесткого купца, и я не отвел глаз.

— Доктор ошибался, отец. Я чувствую себя… лучше, чем когда-либо.

Это была чистая правда.

— Садись за стол, — коротко бросил отец и вернулся на свое место. Но я видел, как дрогнули его глаза, когда он отвернулся.

Матушка, всхлипывая и шепча молитвы, усадила меня на мое привычное место. Служанка, наконец очнувшись, торопливо поставила передо мной тарелку и налила чай. Завтрак продолжился в гнетущей тишине. Все украдкой поглядывали на меня, словно ожидая, что я сейчас упаду замертво или растворюсь в воздухе. Я же с невозмутимым видом ел. И правда, я был голоден — процесс тотальной перестройки тела потребовал колоссального количества энергии. Омлет с ветчиной, теплые булочки с маслом и медом, сладкий чай — простые удовольствия, которые я ценил.

Когда с завтраком было покончено, отец сложил руки на столе и вновь устремил на меня свой взгляд.

— А теперь, Александр, я хочу услышать объяснения. Подробные. Что произошло?

Настал мой черед. Я тщательно готовил эту речь, пока лежал в кровати. Она должна была быть правдоподобной, объяснять мою перемену и служить трамплином для моего главного предложения.

Я отложил салфетку и посмотрел на отца, а затем обвел взглядом всю семью.

— Когда я упал… я помню темноту. И тишину. Не было боли, не было страха. Было… пусто. И в этой пустоте я лежал очень долго, как мне показалось. И думал. Не как обычно думают о шалостях или уроках. Мысли были… другие. Ясные. Будто с моих глаз спала пелена. Я видел всю свою жизнь, все двенадцать лет, и она показалась мне такой… пустой. Глупой. Игры, капризы, детская удаль, которая едва не стоила мне жизни.

Я сделал паузу, давая словам впитаться. Матушка слушала, затаив дыхание. Сестры смотрели с сочувствием. Братья — с откровенным недоверием. Лицо отца оставалось непроницаемым, как гранитная скала.

— И вот там, в этой темноте, я вдруг понял, чем хочу заниматься. Понял, что не могу больше тратить время на пустяки. Я увидел… знаете, как во сне, только очень четко… я увидел будущее. Не в смысле пророчества, нет. Я увидел, как движется мир. Увидел огромные железные машины, которые мчатся без лошадей. Увидел корабли из чистого железа, размером с улицу. Увидел, как много можно сделать, как много построить, если приложить ум и волю. А потом я проснулся, как сказал вчера доктору. И боль ушла. И я понял, что мне дан второй шанс. И я не имею права его упустить.

Моя речь произвела эффект. Николай фыркнул: «Бредит после падения». Но отец жестом заставил его замолчать.

— Железные машины? — переспросил он. — Ты говоришь о паровозах?

— И о них тоже, отец. Но не только. Я говорю о самобеглых колясках. В заграничных журналах я видел рисунки. Неуклюжие, смешные. Но идея… идея гениальна. Экипаж, которому не нужна лошадь. Который не устает, которому нужен только бензин. Представьте, какие возможности это открывает для торговли, для армии, для почты! А железные дороги? Мы строим их, но мы можем строить их в десять раз быстрее и лучше. Мы можем соединить Санкт-Петербург с Владивостоком стальной нитью, по которой будут мчаться поезда со скоростью, о которой сейчас и не мечтают. Это кровь империи, ее артерии. Тот, кто будет контролировать эти артерии, будет контролировать будущее.

Я говорил спокойно, уверенно, оперируя понятиями, которые двенадцатилетний мальчик знать не должен был. Мой многопоточный разум в реальном времени анализировал их реакцию и корректировал мою речь, подбирая нужные слова и интонации. Я видел, как в глазах отца, помимо недоверия, промелькнул хищный блеск. Он был дельцом, и слова «торговля», «возможности», «контролировать» были для него музыкой.

— Отец, — я посмотрел ему прямо в глаза. — Я прошу вас дать мне возможность доказать, что это не просто мальчишеский бред. Я больше не хочу учиться в гимназии. Это пустая трата времени. Я хочу сдать экзамены за гимназический курс экстерном в течение следующего года. Я готовлюсь сам. Я уверен в своих силах. Я знаю, что справлюсь. А после — так же экстерном пройти курс Института инженеров путей сообщения. Но это потом. Главное сейчас — я хочу дело. Свое дело.

Петр не выдержал и хихикнул.

— Дело? Сашка, тебе двенадцать! Какое дело? Продавать оловянных солдатиков?

На этот раз отец так зыркнул на него, что Петр поперхнулся и уставился в тарелку.

— Продолжай, Александр, — ровным голосом сказал Дмитрий Алексеевич.

— Мне не нужен большой капитал. Мне нужна земля. Тот пустырь за Невской заставой, что достался вам за долги винокуренного завода. Он все равно простаивает без дела, принося одни убытки по налогам. И небольшой стартовый капитал. На инструменты, на материалы, на наем нескольких толковых мастеров-механиков. Я докажу вам, что мои идеи чего-то стоят. Я построю там мастерскую и создам прототип. Не просто самобеглой коляски. Я создам двигатель. Двигатель внутреннего сгорания, но не такой, какие сейчас пытаются делать немцы Даймлер и Бенц — маломощные, капризные. Я создам простой, надежный и мощный двигатель, который сможет двигать не только легкий экипаж, но и грузовую платформу, и даже лодку. Дайте мне год. Если через год я не представлю вам работающий образец, можете снова отправить меня в гимназию и забыть об этом разговоре как о дурном сне.

Я закончил и замолчал. В столовой повисла звенящая тишина. Мое предложение было неслыханной дерзостью. Ребенок, едва избежавший смерти, просит у своего властного отца, купца-миллионщика, землю и деньги на какой-то фантастический проект, отказываясь от положенного ему пути образования и взросления.

Дмитрий Алексеевич долго молчал, барабаня пальцами по столу. Он смотрел на меня, и в его взгляде боролись здравый смысл, удивление и, как мне показалось, тень надежды. Он был дельцом до мозга костей и не мог не учуять в моих словах запах огромной, неслыханной прибыли. Но разум говорил ему, что это невозможно. Что перед ним его сын, повредившийся рассудком от травмы.

И тут я применил свое секретное оружие. Я не стал пробиваться через его ментальную защиту или подчинять его волю. Это было бы грубо, рискованно и могло оставить следы. Я использовал тончайшее Внушение. Это была не команда, а скорее настройка. Я не приказывал. Я лишь подсветил, усилил те мысли, которые уже были в его голове. Сомнения в адекватности сына я отодвинул на задний план, а вот азарт, купеческую хватку, мысль о том, «а что, если?..», я вывел на передний. Я вложил в его сознание кристально чистый образ: его сын, Александр Орлов, стоит рядом с императором Александром III, который восхищенно смотрит на чудо-машину, созданную его сыном, и пожимает ему руку, а за спиной у них стоят новые заводы, дымящие трубами во славу Российской Империи и дома Орловых.

Этот образ, яркий и манящий, стал последней гирей на чаше весов. Я видел, как в его сознании пронеслись расчеты. Пустырь не стоит ничего. Деньги, что я прошу — риск, но приемлемый. А потенциальная выгода… Потенциальная выгода была безграничной. Стать первым в России, кто поставит на поток производство автомобилей? Это не просто деньги. Это власть. Это влияние. Это место в истории.

Дмитрий Алексеевич Орлов медленно выдохнул. Он снова посмотрел на меня, и на этот раз в его взгляде была не просто строгость, а тяжелая, свинцовая решимость.

— Хорошо, — произнес он, и это одно слово прозвучало в тишине столовой как выстрел.

Николай, до этого сидевший с насмешливой ухмылкой, выронил вилку. Она звякнула о фарфоровую тарелку.

— Отец? — переспросил он, не веря своим ушам. — Вы… вы серьезно?

— Я сказал, хорошо, — повторил Дмитрий Алексеевич, поднимая руку и пресекая дальнейшие возражения. Он говорил, глядя только на меня, словно нас в комнате было только двое. — Пустырь за Невской заставой — твой. С завтрашнего дня можешь считать его своей вотчиной. Я выделю тебе тридцать тысяч рублей на первоначальные расходы.

Тридцать тысяч! Сумма была огромной для прихоти ребенка, но незначительной в масштабах его торговой империи. Это был идеальный компромисс между безумным риском и реальной возможностью что-то построить.

— Но, — продолжил отец, и его палец уперся в стол, подчеркивая каждое слово, — деньги ты на руки не получишь. Ими будет распоряжаться мой главный приказчик, Степан Иваныч. Он человек честный и дотошный. Каждая копейка будет учтена. Ты будешь предоставлять ему сметы на постройку, на материалы, на жалованье рабочим, а он — оплачивать счета. Раз в две недели я жду от тебя подробный отчет о проделанной работе и расходах.

Я спокойно кивнул.

— Условия разумные. Я согласен.

— Касательно учебы, — продолжил отец. — Я найму тебе лучших репетиторов по всем предметам. Если через год ты не только покажешь мне свою машину, но и сдашь экзамены за весь курс гимназии, я признаю, что был неправ. Если же нет… — он сделал паузу, и его голос стал твердым как гранит. — У тебя год, Александр. Ровно год с сегодняшнего дня. Если через год я не увижу работающую машину, о которой ты говорил, или хотя бы действующий прототип твоего «чудо-двигателя», то наша сделка аннулируется. Мастерская будет продана с молотка, а ты без всяких разговоров вернешься за парту. Ты будешь учиться тому, чему положено учиться мальчику твоего сословия. И больше никаких фантазий. Ты меня понял?

— Да, отец. Я вас понял, — мой голос прозвучал ровно и уверенно. Я слегка склонил голову. — Спасибо за доверие.

В этот момент плотину прорвало.

— Отец, да вы с ума сошли! — вскочил на ноги Николай. — Тридцать тысяч рублей! Пустырь! Из-за мальчишеского бреда? Он же головой ударился, его лечить надо в заведении для умалишенных, а не поощрять!

— Коля прав! — подхватил Петр. — Это же смешно! Сашка будет играть в свои машинки, а мы что? Должны смотреть, как он выкидывает на ветер семейные деньги? Этих денег хватило бы, чтобы купить мне лучшего рысака в Петербурге!

— Дима, одумайся! — взмолилась матушка, прижимая руки к груди. — Он же дитя! Какое дело, какие мастерские? Ему нужен покой, уход, доктор… Он нездоров, ты не видишь? Он говорит странные вещи!

Отец одним ударом кулака по столу заставил замолчать всех. Посуда подпрыгнула.

— Я сказал. Решение принято! — пророкотал он, и в его голосе была та сталь, которая и позволила ему построить свою империю. — Это мои деньги и моя земля. И я решаю, что с ними делать. А ты, — он повернулся ко мне, и его взгляд немного смягчился, — ступай. Отдыхай. Готовься. Сегодня же я поговорю со Степаном Иванычем. Завтра утром он будет ждать тебя в конторе на Невском.

Я встал. Не было ни ликования, ни мальчишеской радости. Лишь спокойная, холодная уверенность в успехе. Я поклонился отцу, затем матери.

— Благодарю вас.

И вышел из столовой, оставив за спиной свою семью в состоянии полного смятения, на пороге новой эры, о которой они еще даже не подозревали.

Я прошел по коридору к большому окну в холле, выходившему на улицу. За стеклом кипела обычная жизнь Санкт-Петербурга конца XIX века: цокали копытами лошади, тянувшие пролетки, спешили по своим делам пешеходы, кричал разносчик газет. Обычный мир, застывший в своем времени.

Но я видел уже не его.

Я смотрел сквозь него, в будущее. В моем сознании на месте пустыря за Невской заставой уже вырастали корпуса цехов. Я видел, как из ворот выезжает первый, еще неуклюжий, но работающий грузовик. Слышал гудок первого, собранного по моим чертежам, маневрового локомотива. Чувствовал жар доменных печей, которые еще даже не были заложены.

Отец дал мне год. Год! Для меня, с моими возможностями, это была целая вечность. Ему нужен был один прототип. А я за этот год построю ему целый промышленный комплекс.

Игра началась. И первый ход был за мной.

Я не стал возвращаться в свою комнату, чтобы «отдыхать». Это было бы непростительной потерей времени. Вместо этого я направился в отцовский кабинет. Он был пуст — Дмитрий Алексеевич, очевидно, уехал в свою главную контору на Невском проспекте, чтобы переварить утренние события и отдать распоряжения. Идеально.

Кабинет был воплощением своего хозяина: массивный дубовый стол, кожаные кресла, пахнущие сигарным дымом, несгораемый шкаф в углу и огромная карта Российской Империи на стене. Я подошел к столу, взял чистый лист плотной бумаги, перо и чернильницу.

Для любого другого человека, даже гения, то, что я собирался сделать, заняло бы месяцы, если не годы, изысканий, расчетов и чертежных работ. Для меня это была работа на полчаса.

Мое сознание разделилось на несколько потоков.

Первый поток открыл доступ к моей внутренней Библиотеке, к разделу «Инженерное дело. Двигатели внутреннего сгорания. Начало XX века». Перед моим мысленным взором пронеслись сотни чертежей, схем, патентов. Я проигнорировал сложные и экзотические конструкции. Мне нужно было нечто простое, надежное, как топор, и пригодное для производства в условиях технологической базы 1891 года. Выбор пал почти мгновенно.

Оригинал: Двигатель Ford Model T. Разработан в 1908 году.

Характеристики: Четырехцилиндровый, с водяным охлаждением, объемом 2.9 литра и мощностью 20 лошадиных сил. Его главной гениальной чертой была не мощность, а конструкция. Литой чугунный блок цилиндров и верхняя часть картера в одной детали (моноблок) и съемная головка блока цилиндров. Это радикально упрощало и удешевляло производство и ремонт.

Но я не собирался слепо копировать.

Второй поток моего сознания занялся адаптацией. Технологии литья в 1891 году были не так совершенны. Я внес изменения в конструкцию, усилив некоторые элементы, упростив систему смазки, сделав ее комбинированной — разбрызгиванием и под давлением лишь на самые нагруженные узлы. Систему зажигания я тоже упростил. Никакого сложного магнето. На первых порах я мог использовать систему с катушкой Румкорфа и аккумулятором, который я также собирался "изобрести".

Третий поток уже занимался проектированием производственной линии. Я не просто рисовал двигатель, я проектировал процесс его создания. В моей голове выстраивался чертеж будущей мастерской. Вот здесь будет литейный участок. Простенький, с одной вагранкой. Здесь — участок механической обработки. Я мысленно расставлял токарные, фрезерные, сверлильные станки, которые можно было купить в Англии или Германии. А вот здесь — самое главное — сборочный конвейер. Еще не движущийся, как у Форда в 1913, а стационарный, пошаговый. Шасси или рама двигателя перемещается от одного поста к другому, и на каждом рабочие выполняют одну-две строго определенные операции. Это позволит даже низкоквалифицированным рабочим, которых я обучу, собирать сложные механизмы с высокой скоростью и стабильным качеством.

Пока три потока были заняты инженерной работой, четвертый, фоновый поток, сканировал отчеты от моих допельгангеров, созданных прошлой ночью. Они уже действовали.

Допельгангер-1 (Геолог): Внешность — суровый бородатый геолог-самоучка. Местоположение — Уральские горы, район горы Магнитной. Он не просто летал над местностью, используя невидимость. Он опускался под землю, используя геомантию, буквально «видя» пласты руды. Отчет был краток и емок: «Обнаружены колоссальные залежи высококачественного магнетита с содержанием железа до 60 %. Руда лежит практически на поверхности. Рядом — запасы марганца, необходимого для легирования стали. Координаты зафиксированы. Начинаю поиск залежей угля и флюсового известняка в радиусе 200 верст». Это была основа моей будущей металлургической империи.

Допельгангер-2 (Юрист): Внешность — незаметный клерк в котелке. Местоположение — Берн, Швейцария. Задача — регистрация сети подставных холдинговых компаний. Через них я буду скупать акции, патенты, переводить деньги, не привлекая внимания к семье Орловых и к себе лично. Отчет: «Компании ‘Veritas Holding AG’ и ‘Progressus Global’ зарегистрированы. Открыты счета в швейцарских банках. Готов к приему и распределению средств».

Допельгангер-3 (Промышленный шпион): Внешность — немецкий инженер. Местоположение — Мангейм и Каннштатт, Германия. Он уже успел невидимо посетить мастерские Карла Бенца и Готлиба Даймлера. Отчет: «Технологии примитивны. Двигатели маломощны, ненадежны. Трансмиссии — кошмар механика. Производство штучное, кустарное. Угрозы не представляют. Однако патенты на общие принципы оформлены. Рекомендую патентовать не двигатель в целом, а ключевые узлы: моноблочную конструкцию, систему смазки, конструкцию коробки передач». Ценнейшая информация.

Допельгангер-4 (Вербовщик): Местоположение — порты Нью-Йорка и Бостона. Внешность — ирландский священник. Задача — присматриваться к людям. К отчаявшимся, но сильным и умным ирландцам, итальянцам, немцам, бегущим от нищеты в Старом Свете. Он не вербовал их сейчас. Он составлял списки. Людей, которых через пару лет, когда мои города начнут строиться, можно будет пригласить, предложив им условия, от которых они не смогут отказаться. Дом, работа, достойная жизнь. И немного магии для здоровья и лояльности.

Остальные шесть копий занимались тоже не менее важными задачами: изучали мировые рынки сырья, скупали всю доступную техническую литературу в Лондоне, Париже и Филадельфии, анализировали политическую обстановку в Европе.

Мои пальцы летали по бумаге. Я не чертил, как инженер, выверяя каждую линию линейкой. Я рисовал. Эскизы, схемы, разрезы появлялись на листе с фотографической точностью. Вот общий вид двигателя. Вот разрез блока цилиндров. Вот схема кривошипно-шатунного механизма. Вот простейшая двухступенчатая коробка передач планетарного типа, тоже привет от Генри Форда. Все это сопровождалось короткими, емкими пояснениями и расчетами.

Через сорок минут передо мной лежало пять листов, исписанных и изрисованных с обеих сторон. Это была не просто идея. Это был готовый бизнес-план, техническое задание и проектная документация в одном флаконе.

Я аккуратно сложил листы и положил их во внутренний карман сюртука. Затем подошел к карте Империи. Мой палец нашел Санкт-Петербург. Затем нашел Урал, где сейчас «работал» мой геолог. Затем скользнул на юг, к портам Черного моря, и на восток, вдоль строящегося Транссиба.

«Мастерская — это только начало, — подумал я. — Это инкубатор. Как только я докажу отцу, что технология работает, я потребую большего. Мне нужны будут земли на Урале. Я построю там свой металлургический комбинат. Мне нужны будут земли под новые города-заводы. Мне нужно будет изменить саму структуру промышленности в этой стране».

Я покинул кабинет и направился в свою комнату. Нужно было переодеться. Встреча со Степаном Иванычем, главным приказчиком отца, требовала соответствующего вида. Я больше не мог быть просто мальчиком Сашей. Я должен был стать Александром Дмитриевичем Орловым, пусть и юным, но промышленником.

Контора «Торговый дом Д. А. Орлова» занимала весь второй этаж солидного здания на Невском проспекте. Внутри царил деловой гул: скрипели перья, щелкали костяшки счетов, сновали мальчики-посыльные. Меня провели в небольшой, но добротно обставленный кабинет в самом конце коридора. За столом, заваленным гроссбухами и счетами, сидел Степан Иваныч.

Это был сухой, худощавый старик лет шестидесяти, с седыми бакенбардами, в безупречно чистом воротничке и очках в тонкой металлической оправе. Он служил еще моему деду и знал все дела семьи Орловых лучше, чем «Отче наш». Его взгляд, когда он посмотрел на меня поверх очков, был полон скепсиса, неодобрения и плохо скрываемой жалости. Для него я был блаженным барчуком, которому спятивший от горя отец выдал деньги на игрушки.

— Доброго утра, Александр Дмитриевич, — произнес он скрипучим, как несмазанная дверь, голосом. — Дмитрий Алексеевич уведомил меня о вашем… предприятии. Садитесь.

Я сел в кресло для посетителей.

— Доброго утра, Степан Иваныч.

— Дмитрий Алексеевич велел мне оказывать вам всяческое содействие в пределах выделенной суммы в тридцать тысяч рублей, — продолжил он, подчеркнуто официальным тоном. — Все расходы будут проходить строго через меня по предоставлении смет и счетов. Итак, что вам угодно для начала? Арендовать сарай? Купить молоток и пару пудов гвоздей?

В его голосе сквозила откровенная издевка. Он ожидал, что я начну мямлить что-то невразумительное.

Я молча достал из кармана сложенные листы и положил их перед ним на стол.

— Для начала, Степан Иваныч, мне нужно вот это.

Он с недоумением взял листы и начал их рассматривать. Его брови поползли вверх. Скепсис на его лице сменился крайним изумлением. Он переводил взгляд с детализированных чертежей на меня и обратно, словно не мог поверить своим глазам. Он, конечно, не был инженером, но как человек, десятилетиями имевший дело с мануфактурами, заводами и поставками оборудования, он мог отличить дилетантский набросок от профессиональной работы. А то, что лежало перед ним, было сделано на уровне лучших инженеров Европы.

— Это… что это? — прохрипел он, ткнув пальцем в чертеж двигателя.

— Это, Степан Иваныч, то, что принесет дому Орловых миллионы, — спокойно ответил я. — Это двигатель внутреннего сгорания. А это, — я указал на другие листы, — план застройки пустыря за Невской заставой и смета на первый этап работ.

Он вцепился в смету. Его глаза забегали по строчкам. Он видел не просто список покупок, а четко структурированный документ.

«1. Расчистка и планировка участка — наем 20 рабочих на 1 месяц.

2. Закладка фундамента под главный цех (100х50х40 метров) и вспомогательных построек (склад, контора).

3. Заказ и доставка строительных материалов (кирпич, лес, цемент).

4. Заказ станочного парка (предоплата 50 %):

— Токарный станок ‘Loewe’, Германия.

— Фрезерный станок ‘Wanderer’, Германия.

— Сверлильный станок ‘Pratt & Whitney’, США.

— Вагранка малая, Тульский завод.

5. Наем и авансирование подрядчика по строительству (указано конкретное, известное в городе имя — артельщик Потапов).»

Каждая строка была подкреплена цифрой, и итоговая сумма пугающе точно приближалась к тридцати тысячам. Степан Иваныч снял очки и протер их платком, словно это могло прояснить ситуацию. Он посмотрел на меня долгим, изучающим взглядом.

— Александр Дмитриевич… — начал он медленно, подбирая слова. — Это… это очень серьезные документы. Кто вам их готовил? Какой инженер? Вы должны назвать мне его имя. Дмитрий Алексеевич должен знать, кому он доверяет такие деньги.

— Я готовил их сам, Степан Иваныч, — ответил я так же спокойно. — Сегодня утром, после завтрака.

Старик замер. На его лице отразилась целая гамма чувств: от недоверия к возмущению, и от него — к плохо скрываемому испугу. Он счел меня не просто сумасшедшим, а сумасшедшим, который еще и издевается над ним.

— Не нужно смеяться над стариком, юноша, — его голос задрожал от обиды. — Такие чертежи и расчеты — это неделя работы для целого инженерного бюро! Я видел сметы от немцев, от англичан! Они выглядят именно так!

— Я не смеюсь, — я наклонился вперед, и мой голос стал тише, но весомее. — Давайте проверим. Видите вот этот узел? Это планетарная передача. Она работает по принципу вращения сателлитов вокруг центральной шестерни. Это позволяет получить две передачи вперед и одну назад при минимальном количестве деталей, что критически важно для надежности и стоимости. А видите вот эту спецификацию на чугун для литья моноблока? Я указал точное процентное содержание углерода и легирующих присадок — марганца и кремния. Это позволит получить отливку без внутренних напряжений и микротрещин. Вы можете отправить этот запрос на Путиловский завод. Их инженеры подтвердят мои расчеты.

Я говорил о вещах, которые были на десятилетия впереди текущего уровня техники, но говорил так просто и уверенно, что это обезоруживало. Степан Иваныч смотрел на меня, как крестьянин смотрит на грозовую тучу, не понимая ее природы, но чувствуя ее мощь. Он был человеком цифр и фактов. И факты, изложенные на этих бумагах, были неопровержимы. Они были слишком логичны, слишком детальны, слишком *профессиональны*, чтобы быть бредом. Но и поверить в то, что их автор — двенадцатилетний мальчик, он тоже не мог. Его рациональный мир трещал по швам.

— Хорошо, — наконец выдохнул он, сдаваясь. Его плечи опустились. Он больше не спорил. Он принял новую реальность, какой бы дикой она ни была. — Хорошо, Александр Дмитриевич. Что мне делать?

Тон сменился. Из снисходительного надзирателя он превратился в исполнителя.

— Первым делом, — я начал загибать пальцы, — отправьте телеграмму в Гамбург, нашему торговому агенту господину Шульцу. Вот список станков, производителей и предельные цены. Пусть немедленно заключает контракты. Условия оплаты — пятьдесят процентов аванс, пятьдесят — по факту доставки в петербургский порт. Срок поставки — не более трех месяцев. За каждый день просрочки — неустойка один процент от стоимости заказа.

— Один процент? Да немцы на такое никогда не пойдут! — по инерции возразил он.

— Пойдут, — отрезал я. — Сейчас в Германии перепроизводство. Они дерутся за каждый заказ. Предложите им это. Если откажутся, телеграфируйте в Бирмингем, англичанам. Их станки чуть хуже, но для начала сойдут. Далее. Вызовите сюда артельщика Потапова. Сегодня же. Я лично поговорю с ним и объясню задачу. Договор с ним должны подписать до конца недели. Задача — к первым заморозкам возвести коробку цеха под крышу.

— Потапов — лучший в городе. Он завален заказами на год вперед…

— Скажите ему, что заказ от дома Орловых. И что мы платим на десять процентов больше его обычной ставки, но требуем тройной скорости. Деньги он получит. Если сделает все в срок — получит премию в размере месячного заработка всей его артели. Он согласится.

Степан Иваныч слушал, и на его лице изумление сменялось чем-то вроде профессионального азарта. Он видел не фантазии, а жесткую, прагматичную, даже жестокую деловую хватку. Хватку, которую он привык видеть у Дмитрия Алексеевича. Он нажал на кнопку звонка на своем столе. В дверях тут же возник молодой клерк.

— Голубчик, неси бланк для телеграмм. В Германию, срочно! — скомандовал старик, а затем снова посмотрел на меня, и в его взгляде уже было нечто новое. Не страх и не жалость. А уважение. Испорченное ужасом, но все-таки уважение. — Что-нибудь еще, Александр Дмитриевич?

— Да. Найдите мне толкового чертежника. Не гения, просто аккуратного исполнителя. Мне нужно будет перенести эти эскизы на ватман по всем правилам. И еще. Мне нужен пропуск на все заводы и мануфактуры, принадлежащие отцу. Бессрочный.

— Будет сделано, — кивнул Степан Иваныч. Он уже не задавал вопросов. Он просто записывал.

Машина завертелась.

Я покинул контору с чувством глубокого удовлетворения. Первый бастион был взят без единого выстрела. Я не просто получил доступ к деньгам. Я получил в свое распоряжение ключевого человека в империи отца, его самого доверенного и эффективного администратора. Теперь Степан Иваныч будет работать на меня.

Возвращение домой было как погружение из мира ясных цифр и четких планов в вязкое болото человеческих эмоций. В холле я столкнулся с Николаем. Он посмотрел на меня с нескрываемой ненавистью.

— Ну что, наигрался в Наполеона? — злобно прошипел он. — Отец опомнится, и очень скоро ты полетишь из своей мастерской обратно за учебники, сумасшедший.

Я прошел мимо него, не удостоив ответом. Его злоба меня не трогала. Он был как моська, лающая на бронепоезд. Он просто еще не понимал масштабов происходящего.

В гостиной матушка и сестры пили чай. При моем появлении разговор смолк. Матушка посмотрела на меня с тоской и тревогой, будто я был тяжело болен. Татьяна опустила глаза, а Ольга, самая прагматичная из сестер, оглядела меня с любопытством, смешанным с опаской. Она, кажется, единственная начинала понимать, что дело не в болезни, а в чем-то ином.

Я молча прошел в свою комнату. Моя старая детская, с игрушками и книжками про путешествия, теперь казалась мне тесной и чужой. Я сгреб с большого письменного стола все лишнее, освобождая пространство.

Через час посыльный из конторы доставил мне большой рулон чертежной бумаги, готовальню и толстую папку с подробными картами Санкт-Петербурга и его окрестностей.

Я развернул на столе карту пустыря за Невской заставой. Кривой, неудобный участок земли, зажатый между речкой и задворками других фабрик. Бесполезный для всех. Но не для меня.

Я взял карандаш. Моя рука легко и точно начала наносить на карту новые линии. Вот главный сборочный цех. Вот литейный. Вот склад готовой продукции. А вот здесь пройдет подъездная железнодорожная ветка, которую я пробью через год, выкупив соседние участки. А вот тут, на берегу, я поставлю небольшую электростанцию — еще одно мое «изобретение», которое обеспечит мои заводы дешевой энергией и сделает меня независимым от городских сетей.

Я работал до глубокой ночи, игнорируя призывы к ужину. Мой разум был кристально ясен. Восемь потоков моего сознания работали параллельно, решая десятки задач одновременно. Пока одна часть меня проектировала редуктор для токарного станка, другая анализировала состав речной воды для системы охлаждения, третья составляла список потенциальных поставщиков меди и каучука, а четвертая просчитывала политические риски грядущего десятилетия.

Когда за окном окончательно стемнело, и город погрузился в сон, я отложил карандаш и посмотрел на свою работу. Передо мной лежал уже не просто план мастерской. Это был зародыш. Первая клетка нового индустриального организма, который должен был разрастись, опутать своими артериями всю Российскую Империю и изменить ее навсегда.

Ход первый был сделан. Впереди — вся партия.