Железный лев

Часть 1 Глава 3

1842, апрель, 5. Казань

— Дорогие вы мои! — с нескрываемой радостью произнес Лев Николаевич и раскинув руки для объятий направился к главарю этой шайки. Очень уж приметным оказался. — Вы то мне и нужны! Как же вы вовремя!

— Ты чего? — нахмурился старшой и изрядно растерялся, как и все остальные.

Вид у них был вполне обывательский.

Видимо разбоем промышляли по случаю, жили постоянно же с иного. А может и нет. Здесь в бедных кварталах рядом с выходом на Оренбургскую дорогу всяко-разно можно было встретить.

Не понятно только отчего они решились на дело днем.

Так или иначе Лев сделал еще пару шагов вперед и, подойдя совсем близко к главарю, пробил ему в нос своим лбом. От души так, резко и жестко, явно ломая его «нюхательный прибор». Сохраняя при этом на лице максимальную радость и радушие до самого последнего момента и даже далее. Вон — ударил, а все еще улыбается.

Секунда.

И граф жестко ткнул тростью в ступню стоящего справа от него гопника. Сломал или нет — неясно, однако тот заорал не своим голосом и начал заваливаться, явно не в силах устоять.

Еще мгновение.

И новый удар.

Это он, довернув корпусом, «прописал» прямо в челюсть стоящего слева разбойника кулаком, усиленным набалдашником трости. Отчего так и не успевший ничего предпринять работничек ножа и топора просто ушел навзничь в ближайшую канаву.

— Кровь! Наконец-то кровь! — восторженно воскликнул Лев Николаевич, не прекращая улыбаться. — Вы бы знали, как меня достали эти бабы! О! И как мне хотелось пустить кому-нибудь кровь. А тут вы! Разбойнички! Любимые! Дорогие! Это ж настоящая отрада для души!

Разворот.

И заблокировав тростью размашистый удар ножом, Лев ей же и ударил нападающего по лицу, просто провернув ее, когда тот начал отводить руку. Попал по носу, набалдашником. Что-то хрустнуло. И еще один нападающий вывалился из дела, умываясь красным субстратом из крови и соплей.

— Ну куда же вы⁉ Друзья мои! Ну пожалуйста! Не убегайте! — закричал Лев Николаевич остальным членам этой шайки.

Впрочем, гопники не стали его слушать и продолжали самым энергичным образом отступать. В разные стороны, то есть, кто куда.

Все.

Они как-то были не готовы к такому обращению и честно говоря испугались.

Псих же.

Опасный и решительный. Такие всегда вызывали ужас у людей. Тем более, что гопники и подобный им человеческий субстрат никогда не отличался храбростью и решительностью. И эти годы не оказались исключением, на что Толстой и рассчитывал…

Лев Николаевич же осмотрелся и довольно хмыкнул.

«Поляна» осталась за ним. В окнах же любопытствующих мордашек, только-только там торчащих уже не стало. Так-то высунулись словно на театральное представление поглазеть, а тут такое дело.

— Кто же вас надоумил то, болезные? — спросил молодой граф у того хромого.

Но тот лишь перекрестился и попытался отползти.

— Хочешь, я тебе ногу сломаю? В двух местах. Если отвечать мне не станешь. — самым доверительным и ласковым тоном сообщил ему Толстой. — Услышал меня?

— Да, барин, — часто закивал гопник.

— Кого вы тут ждали?

— Никого! Никого! Что мы тебе сделали? Не подходи⁈ Не трогай меня!

— А это разве не вы прозвали меня каким-то обидным словом и собирались ограбить? Теперь уж извольте — мой черед развлекаться. Не слышал басню о волке и ягненке? — продолжал улыбаться Лев. — Ты виноват уж тем, что хочется мне кушать!

— ЧТО⁈

Лев тем временем поднял его нож.

— Ты этим хотел в меня потыкать? Ох и шалун. Хотя интересное «пыряло», на нож Боуи похоже. Мда. Но в любом случае, за желание напасть на меня с этим я отрежу у тебя кусок мяса. Фунта мне хватит. Откуда — сам выбирай. Хочешь с ноги, хочешь — с руки. Но я бы предпочел оттуда, где оно у тебя помягче да повкуснее.

— Спасите! Помогите! — заорал этот бедолага в глазах которого нарастал ужас.

Старшой же их чуть оклемался и бросился было на Льва. Но он еще толком не пришел в себя, отчего по неосторожности наткнулся на удар тростью. Такой легкий взмах «волшебной палочкой» — снизу-вверх на развороте. Словно молодой мужчина собирался пусть волну.

Раз.

И разбойничек начал выть в высокой тональности, завалившись на бок, скрючившись и схватившись руками за отбитые гениталии.

— Премия Дарвина! Первый номинант! — громогласно объявил Лев Николаевич. — Кто следующий? Не стесняйтесь! Смелее! Может быть вы?

Спросил он, поворачиваясь ко второму разбойничку, со сломанным носом, который пытался встать.

Тот промолчал. То ли не услышал, то ли не посчитал нужным как-то отреагировать. Хотя его можно было понять — вон, на карачках стоит с трудом пытаясь собраться с силами и подняться.

— Вы играете в футбол? — изменил свой вопрос Лев Николаевич.

Ответа вновь не последовало.

— Фу. Это так невежливо.

Разгонный шаг и удар.

Хороший такой — внутренней стороной ступни, да в полную силу. Таким пробивают штрафной через все поле. Но этот «мяч» улетел недалеко. Просто отправился с глубоким нокаутом в ближайшую канаву. Шея к его счастью выдержала, хотя он явно не боец в ближайшие… дни. Так как сотрясение мозга он получил точно.

— Я смотрю нам больше никто не мешает, — улыбнулся Лев жутковато оскалившись и вновь направляясь к хромому.

— Стой! Стой! Я все скажу! Все!

— Кого вы ждали? — продолжая являть всем своим видом радушие, поинтересовался граф.

— Никого! Честно! Просто решили закинуть невод — вдруг кто попадается? Мы сегодня и не хотели выходить. Черт дернул!

— Экий колючий ершик вам попался, — хохотнул Лев Николаевич.

— Да кто же знал⁈ В жизнь бы не связались!

— Врешь… Как есть врешь.

— Вот те крест! — истово перекрестился хромой.

— Рабинович, вы или крестик снимите, или трусы наденьте. — хохотнул Толстой. — Какой крест? Ты людей шел грабить! Все твое сродство с крестом только в том, что вас с дружками на нем надобно распять по обычаям древнего Рима. А ты мне тут кресты бьешь. Совсем стыд потерял⁉

— Мамой клянусь! Чем угодно!

И тут раздался свист с топотом.

Лев Николаевич обернулся на звук и недовольно покачал головой. Городовой с группой рабочих бежал. Видимо кто-то сообщил, а может крики услышал и был недалеко.

— Ладно. Будете должны. — тихо, но достаточно разборчиво произнес он.

— Что должны? — не понял хромой.

— Жизнь. Я не люблю, когда меня пытаются ограбить или тем более убить. Как оклемаетесь, пришлете старшего — поговорим.

После чего направился максимально спокойной походкой к тому городовому, отбросив нож в сторону. Сделал шагов и остановился, став ждать.

— Что здесь происходит⁉ — запыхавшись выпалил служилые, когда, наконец, добрался.

— Как звать? — жизнерадостно поинтересовался Лев Николаевич.

— Кхм… — замялся городовой.

Картина, которая открылась перед его глазами была насквозь странная. Четверо «деловых» лежали в неприглядном виде. Словно их отделали кабацкие вышибалы, оторвавшись на всю широту своей души.

А перед ним стоял какой-то незнакомый хлыщ. Молодой. Быть может очень молодой, хоть и рослый. Но явно из благородных, судя по одежде и рукам, не привыкшим к физическому труду. И у него лицо было слегка забрызгано кровью — мелкими такие, чуть приметными капельками. Вывод напрашивался сам собой, однако, он не укладывался в голове городового. Он просто не мог себе представить, чтобы этот хлыщ смог так «отоварить» эту четверку. Да и подельники их явно где-то были.

— Городовой это наш! — выдал кто-то из рабочих. — Федор Кузьмич.

— Федор Кузьмич, что же это у вас тут происходит? — все также улыбаясь, поинтересовался мужчина. — Средь белого дня людей бьют. Непорядок.

— А вы кто такой будете? — нехорошо прищурившись, поинтересовался городовой.

— Граф Лев Николаевич Толстой.

— Оу… хм… — несколько растерялся он.

В его представлении такие персоны своими ножками вот так по подворотням не ходят. Все в колясках. А тут еще и в одиночку.

— А… хм… это… — пытался как-то повежливее сформулировать он вопрос, прекрасно понимая, что этот человек по щелчку пальцев может закончить его службу, просто за счет связей.

— Ты хочешь спросить, что я тут делаю?

— Да, ваша светлость.

— Недавно в Казань приехал. Вот — гуляю, осматриваю город. Любуюсь видами.

Городовой и рабочие от этих слов даже головами закрутили, пытаясь понять какими видами залюбовался аж целый граф. Но ничего так и не поняли. Обычная бедная улочка: видавшие виды деревянные домики и сараи, пара канав, ухабы, ну и так далее. Даже грязная дворняжка имелась, что наблюдала за ними, высунув морду из ближайших лопухов.

— А… И как вам у нас?

— Очень мило. Особенно мне понравились люди. — скосился Лев Николаевич на эту помятую четверку.

Ситуация стала яснее — точно попытались ограбить. Выхватили. Неясно как, но это и не важно. Хотя городовой не понимал, отчего этот молодой граф о том не заявляет. Его слов достаточно, чтобы эту четверку приняли и оприходовали честь по чести. И обычно благородные в те редкие случаи, когда сталкивались с разбойным людьми, верещали дай боже. А этот не выдавал их.

Почему? Городовой не понимал. Поэтому осторожно спросил:

— А вы, Лев Николаевич не видели, кто их побил?

— Когда я вышел, эти злодеи уже скрылись. Я шел оттуда. Вы прибыли оттуда. Очевидно, что они удалились либо туда, либо туда.

— А… — скосился городовой на хромого разбойничка, не решаясь его спросить.

— Да я не разобрал. — осторожно ответил тот на невысказанный вопрос, косясь на молодого графа. — Приложили. Упал. Верно убежали, как барин сказывает.

— Вы уже разберитесь, Федор Кузьмич, — произнес Лев Николаевич, протягивая тому руку.

Городовой понятливо закивал головой, охотно ответил на рукопожатие.

Дворяне и тем более аристократы обычно относились к сотрудникам подобных «органов» как минимум пренебрежительно. Даже к дворянам. Ясное дело — с каким-нибудь крупным начальником лучше было не шутить. И тому же Бенкендорфу Александру Христофоровичу не подать руки никто бы не решился, а вот простых, рядовых сотрудников постоянно третировали и открыто презирали.

А тут такой поступок.

Да еще к простолюдину, каковым Федор Кузьмич и являлся.

Городовой аж невольно улыбнулся.

И в считанные минуты «организовал» молодому графу экипаж.

— Вы уж доложитесь, как разберетесь. — тихо произнес Лев Николаевич, практически шепотом и на ушко, когда городовой его провожал. И вложил ему в руку серебряный рубль — крупную и хорошо различимую на ощупь серебряную монету[1].

Федор Кузьмич напрягся.

— Я хочу знать, какая сволочь этих дурачков подослала. Этот был задаток. Как доложите — дам в пятеро.

— Эти дурни могли и сами учудить. — осторожно ответил городовой, не убирая монеты и окончательно ее не принимая.

— Тогда я хочу знать о них все. Чем дышат. Чем живут. Под кем ходят.

— Все сделаю. — кивнул визави, наконец-то поняв логику поведения молодого аристократа. И ловким движением убрал монету так, словно ее никогда и не было.

— И этих балбесов не трогайте. Может и они на что сгодятся.

Городовой кивнул, сошел с подножки на землю, и коляска тронулась.

— Странный барин, — заметил один из рабочих.

— Да не то слово. — хмыкнул Федор Кузьмич, покосился на побитую четверку и хмыкнул: — Эко он их отходил.

Все окружающие промолчали, сделав вид, что ничего не слышали.

Лев Николаевич же выдохнул.

Ему прямо явно полегчало и пришло осознание, что все не так уж и плохо и поле для маневра у него остается. Да и вообще нужно куда-то спускать пар, который в этом молодом, полном гормонов теле, буквально прет из ушей. Или драться почаще, или любовницу в самом деле какую-нибудь завести, или еще что.

Во всяком случае — не дурить.

Хотя и сложно сие. Разум разумом, а гормоны порой чудят — мама дорогая. Окружающие понимают и принимают это — молодые аристократы и не такое устраивают. Дело-то привычное. Но ему самому было стыдно. Да и глупо так подставляться. И с той же Анной Евграфовной требовалось поговорить. Приватно и серьезно, чтобы расставить все точки над «ё» или над «i», так как в местной графике эта буква все еще присутствовала…

[1] Квалифицированный рабочий в 1840-е зарабатывал 12–15 рублей в месяц.