Железный лев

Часть 2 Глава 3

1842, ноябрь, 3. Санкт-Петербург

Николай Павлович стоял у окна Зимнего дворца и наслаждался щебетом птиц, глядя на Неву.

Птицы, разумеется, находились внутри помещения. Вон в клетке сидели.

Да и Неву отсюда было не так уж и хорошо видно. Окна-то выходили на Адмиралтейство, а не сразу к реке. Из-за чего эту серую и мрачную махину удавалось охватить взглядом лишь частично[1].

Раздался стук в дверь.

Тихий.

Осторожный.

Можно даже сказать деликатный.

— Войдите.

— Прибыли Лев Алексеевич и Егор Францевич. Ожидают в приемной.

— Зови. Обоих.

Вошли.

Доложились.

Николай, наконец, повернулся к ним и присев на подоконник произнес:

— В Казани был пожар. Слышали?

— Разумеется, — ответил Перовский.

Министр финансов молча кивнул. Он после апоплексического удара чувствовал себя плохо и особого тонуса не имел. Оттого стал вялый. Но Николай за него держался, доверяя его опыту. Даже несмотря на то, что Егор Францевич почти постоянно просился в отставку.

— Сергей Павлович прислал свои предложения. Они сводятся к выделению ему денег на расширение улиц и переход к безусловному кирпичному строительству. Потому как деревянное слишком уязвимо к пожарам.

— Не слишком ли жирно для Казани? — задумчиво спросил Лев Алексеевич.

— Сергей Павлович считает, что начало массовой кирпичной застройки в Казани вызовет создания новых кирпичных заводов и не только. Через что снижение цен на строительные материалы и развитие экономики всего Поволжья и Покамья.

— Мне бы его оптимизм, — вяло улыбнулся Егор Францевич. — Дельцы просто поднимут цены на кирпичи, как только на них возникнет спрос.

— Это Сергей Павлович тоже упомянул, предложив таких вешать.

— Что простите? — закашлялся министр финансов.

— Вешать. — улыбнулся император. — Соглашусь, предложение радикальное, но здравое зерно в нем имеется. Он пишет, что, если сразу о том объявить, что тех, кто решит завышать цены или снижать качество станут вешать как разбойников, это просто будет не нужно делать. Люди испугаются загодя. Максимум одного-двух вздернуть, если усомнятся.

— Согласен, — улыбнулся министр внутренних дел, — есть в этом предложении здравое зерно. Но я, признаться, не ожидал от Сергея Павловича таких слов. Он же даже в Польше вел себя в высшей степени культурно. А тут такое…

Егор Францевич согласно кивнул.

— Что на Шипова нашло?

— Или кто… — скривился Николай Павлович. — Вы что-нибудь слышали о юном графе Льве Николаевиче Толстом?

— Нет, — честно ответил Перовский.

— А это не из-за него в нашей Академии наук переполох? — нахмурив лоб, спросил Канкрин. — Признаться, не помню уже точно, но, кажется какой-то Толстой фигурировал как соавтор статей Лобачевского. Говорят, что Михаил Васильевич Остроградский чуть не преставился. Бегал в бешенстве красный как вареный рак.

— Да? — удивился Перовский. — А я даже не слышал.

— Это едва ли кому-то было интересно вне узкого круга ценителей математики и близких к ней наук. Так что не корите себя.

— И как вам эти статьи? — поинтересовался император.

— Признаться, я не читал. Силы уже не те. Тот журнал я отложил, но пока не добрался. Медики требуют больше отдыхать. А дела министерства почти все силы и свободное время мое забирают.

— Егор Францевич, — по-доброму, можно даже сказать ласково, произнес Николай Павлович, — понимаю, что вам тяжело. Но с вас и так сняли всю рутину.

— Стар я… и болен. Как выжил — не ведаю. Но мыслю — недолго протяну. Понимаю ваши волнения, но… я слишком немощен и боюсь вас подвести.

— Давайте оставим сейчас сей разговор.

— Как вам будет угодно. — с почтением поклонился Канкрин.

— Итак, пожар в Казани. — вернулся к главной теме беседы император. — Сергей Павлович в своем письме прямо пишет, что эти идеи не его, а того самого юного графа.

— Николай Павлович, простите меня великодушно, но вы действительно хотите, чтобы мы сейчас обсуждали то, что предложил какой-то юнец? Егору Францевичу нездоровится и лишний раз его терзать…

— Вон письмо, — махнул император на стол. — С краю два листа. Берите их и читайте вслух. А вы, Егор Францевич, присядьте.

Перовский выполнил распоряжение императора.

Прочитал.

И удивленно на монарха уставился.

— Это какая-то шутка?

— Берите вон те листы и их читайте. Там характеристика, данная Шиповым на этого юношу.

Министр внутренних дел так и поступил.

Потом глянул на императора и произнес:

— Не верю.

— Чему именно вы не верите?

— Всему этому. Мне кажется, что Сергей Павлович нас разыгрывает.

— Остроградского он уже весьма недурственно разыграл, — едко усмехнулся Канкрин. — Однако, признаюсь, шума сейчас в обществе математиков немало. Все только и говорят о Лобачевском.

— И кто за всем этим стоит? — спросил Лев Алексеевич.

— Я надеялся, что это вы мне об этом расскажите, — улыбнулся Николай Павлович. — Впрочем, это второй вопрос. Я хочу знать все, что там в Казани происходит. Но осторожно.

— Разумеется, — кивнул Перовский.

— Теперь же возвращаемся к первому вопросу. Как поступать с предложением Шипова?

— В казне нет денег на все это, — сухо произнес Канкрин.

— Но пожар! — воскликнул Перовский. — Мы не можем оставить их без помощи.

— Хорошо. Я найду миллион.

— Это же меньше четверти от того, что Сергей Павлович просит. Кем я буду в глазах жителей Казани⁈ — воскликнул Николай Павлович.

— Тем, кто подарил им миллион рублей. — все так же сухо ответил Канкрин. — Разве кто-то еще может себе позволить оказать им подобную помощь?

— Егор Францевич… — покачал головой император.

— Вы всегда можете дать мне освобождение от должности и поставить кого-то более покладистого.

— Ну уж нет, — фыркнул монарх. — А что скажете про лотерею?

— А здесь я, пожалуй, поддержу Шипова, если он ее возьмет под свою ответственность.

— Вы серьезно⁈

— Ежели лотерея станет популярной, то сможет хоть как-то поддержать наш многострадальный бюджет. И тогда я первый поставлю свечку за здравие того, кто ее предложил. Главное, нам самим держаться от нее подальше на случай мошенничества и прочих неприглядных вещей. Я бы рекомендовал ответить, что мы ее не станем замечать, пока дела будут вестись с приличием.

— А вы что скажите? — обратился император к Перовскому.

— Кто я такой, чтобы спорить с самим Канкриным о деньгах? — примирительно поднял руки Перовский. — Он как всегда — само благоразумие.

— Тогда так и поступим. Его Францевич, будьте так любезны, обеспечьте передачу Шипову обозначенной суммы. А вы, Лев Алексеевич, разберитесь с той чертовщиной, которая творится в Казани. Ну и той историей, что приключилась между Остроградским и Лобачевским. Признаться, я немало всем этим озадачен…

В то же самое время в Казани молодой Лев Николаевич также стоял у окна.

Так получилось.

Было прохладно и тихо.

Братья же, с которыми он делил комнату в особняке, находились на учебе. Старшие в университете, младший — в гимназии. Пелагея Ильинична всех пристроила к делу. Он же сам пользовался преимуществом свободного посещения. Экзамены все за первый год он уже сдал и теперь прибывал в тревожном ожидании новой комиссии.

Как поступят профессора — вопрос.

Так-то в интересах университета затянуть его обучение. Просто для того, чтобы он как можно дольше оказывался привязанным к нему через обязательную службу. Но и минусы имелись — никому из профессоров не хотелось иметь на занятиях такого проблемного студента. Который в любой момент может поднять руку и не только для того, чтобы в туалет отпроситься, но и поправить профессора прилюдно. А то, что Лев на такое может пойти, никто не сомневался. Да и даже если он станет вести себя исключительно корректно все одно — его нахождение в классе на занятиях будет подрывать авторитет преподавателей. Уже только одним фактом своего нахождения там.

Вот и выходило, как в старом анекдоте: и хочется, и колется, и мама не велит.

— Единство и борьба противоположностей. — фыркнул он смешливо.

И покосился на учебные материалы.

Он готовился.

Серьезно и вдумчиво готовился к сдаче экзаменов второго года. Заодно поглядывая на третий.

Поначалу-то он думал, что будет сложно. Но нет.

«Бауманки» хватало за глаза, чтобы вытягивать. Более того, грешным делом он уже думал, что и школьной программы в целом бы хватило. Хотя и пришлось бы попотеть, чтобы разобраться в местной манере подачи многих вещей чуть больше. Но… за минувшие полтора века школьников нагрузили не в пример больше.

Впрочем, это было не так уж и важно.

Главное — он тянул.

Все вопросы.

И сейчас, получив от секретаря Николая Ивановича прошлогодние билеты экзаменационные за второй и третий год понимал, что и тут никаких проблем не возникнет. Если только не увлекаться и не болтать лишнего. А то после той комиссии Лобачевский организовал проверку предположения, касательно смещения в красный спектр цветовой гаммы более далеких галактик. И Льва уже несколько раз дергали на беседы. Судя по всему, у них что-то получилось, и они готовили очередную научную статью. А он там снова соавтор…

В дверь постучался и вошел Ефим. Тот самый слуга, который отправился за Львом на тушение пожара. Он после того приключения старался быть поближе. Или сам проникся, или дядюшка приставил, чтобы присматривал. А может, и все разом.

— Ваше сиятельство, там… это посетитель к вам пришел.

— Ко мне? Может быть, к дяде или тете?

— Непременно к вам. Александр Леонтьевич. Купец и бывший городской голова.

— Крупеников?

— Он самый.

Лев Николаевич не стал заставлять ждать посетителя и быстро спустился к нему. Впрочем, без лишней спешки. Чай не мальчик.

— Рад вас видеть, Александр Леонтьевич, — максимально ровным и даже в чем-то равнодушным тоном произнес Толстой. — Вы по какому-то конкретному делу или просто решили меня проведать?

— Я хотел бы с вами поговорить по поводу краски.

— Какой краски? — наигранно переспросил Лев Николаевич.

— Ну как же? В мае вы к нам ее заносили.

— В мае? Ах, в мае! Это было так давно, что я, признаться, даже и позабыл. И что же?

— Мы ей очень заинтересованы.

— Мы это кто? А где же ваш старший братец? Мне казалось, что Петр Леонтьевич должен такие вопросы решать.

— Обстоятельства заставили его принять постриг, а потом и обет самого строгого послушания за ради спасения души. — с максимально скорбным видом ответил Крупеников. — Так что в семье нашей старший теперь я.

— Даже так? — задумчиво переспросил Лев Николаевич. — Полагаю, что он лично обратился к архиепископу… через его секретаря, чтобы тот подсобил ему в столь непростом деле.

— Так вы знаете? — еще сильнее скис Александр Леонтьевич.

— Сильно его били?

— Позвольте мне воздержаться от ответа.

— Если вы хотите начать со мной отношения с чистого листа, то я готов выслушать вас. Мои информаторы — мое дело. Но что вы, как мой будущий партнер и товарищ, хотите мне сказать?

Александр Леонтьевич нервно дернул щекой.

Перед ним стоял рослый юноша. Но внешность была очень обманчива. Местами, конечно, в нем пробивался юношеский максимализм. Однако по Казани ходили уже слухи, будто тут речь совсем в ином и этот граф от природы довольно жесток.

Пару секунд помедлив, Крупеников вздохнул и начал свое повествование, полностью оправдав ожидания своего собеседника. Петр Леонтьевич оказался сильно возмущен поступком молодого человека и решил его проучить.

Для начала он оплатил выходку Эдмунда Владиславовича.

Ту самую, в которой он нанял разбойников, чтобы те Льва банально избили.

Не вышло.

И тогда в воспаленный мозг Петра закралась жуткая идея. Воспользоваться своими связями в администрации архиепископа. Специально для того, чтобы ославить Льва как одержимого и дальше, несколькими планомерными ударами уничтожить его репутацию.

Не вышло.

Зато у архиепископа вышло.

Он все ж таки взял за причинное место своего секретаря. Который и признался, что был должен Петру приличную сумму. Вот он и «подмахнул» ничего не значащую бумажку. Ведь Лев все равно ни на какую отчитку не согласился бы.

Владыка шутки не понял.

Совсем.

Поэтому и Петр Леонтьевич, и секретарь отправились в один очень интересный монастырь. Где они приняли не только постриг, но и обет очень строгого послушания. Включающий полное отречение от мирского. Отчего ни переписки, ни посещения им не полагались. Только много труда, молитвы и питание одним лишь черствым хлебом да водой.

И это еще губернатор не успел вмешаться.

Следствие пусть и не сразу, но успело дознаться о том, кто дал денег тому злополучному поручику. И если бы Петра Леонтьевича приняли не люди архиепископа, причем очень жестко, то к нему пришли бы полицейские…

— Суров Владыка, но справедлив, — произнес максимально торжественно Лев Николаевич и чинно перекрестился.

— Я пытался отговорить Петра, — тяжело вздохнув, добавил Александр Леонтьевич, — но он слово удила закусил и понес.

— Бывает. Ладно. Давайте поговорим про дела. Вы проверили ту краску, которую я вам передал?

— До последней капли использовали на опыты. Отличная краска! Сколько вы ее можете нам поставить, в какие сроки и по какой цене?

— Все зависит от того, сколько вы можете вложиться.

— Простите?

— Полагаете, я поверю, что вы не изучили все мои возможности? Вот. Улыбаетесь. А потому точно знаете — производить ее мне негде. Поэтому я готов предложить вам сделку — вы вкладываете деньги, я организую производство и подбираю человечка управляющим. Приглядывая за ним.

— А прибыли?

— Пополам. И оформление предприятия — тоже. А если вы найдете способ, как выйти с этой краской в Санкт-Петербург, и сможете ее туда переправлять сами, то я готов предложить вам сорок на шестьдесят по прибылям. Но владение пополам.

— Сколько и чего вам нужно, чтобы изготавливать бочку[2] этой краски каждый месяц?

— А давайте посчитаем, уважаемые кроты. — произнес Лев Николаевич вставая.

— Что, простите?

— Давайте пройдем в мою комнату, где удобный стол и есть бумага с карандашом. И я прикину: сколько чего нужно…

[1] Малый (рабочий) кабинет Николая I находился на первом этажа Зимнего дворца в его северо-западном крыле и выходил окнами на Адмиралтейство. Представлял собой вытянутую маленькую комнату, которая, впрочем, не сохранилась.

[2] По указу 1835 году бочка, как мера жидкости, она же «винная бочка» устанавливалась в 40 ведер или 491,976 л.