Железный лев

Часть 2 Глава 5

1843, май, 9. Казань

Лев Николаевич отхлебнул вкусного, ароматного кофе и уставился в окошко.

Здоровенных стеклянных витрин покамест не практиковали, однако, это «остекленное отверстие» выглядело достаточно большим, чтобы через него можно было любоваться стенкой соседнего здания.

В Казани пока не имелось ни одной чайной или кафе в традиционном понимании этого слова. Просто не завелись еще.

Так вышло.

Поэтому Толстой захаживал в наиболее приличные трактиры, выбирая их не только за кухню, но и за контингент. Чтобы дивных встречалось поменьше, и буйных. Из-за чего места, в которых обитал местный бомонд, он сторонился в той же степени, что и простые рабочие кабаки.

Кроме того, он выискивал такие заведения, в которым можно было расположиться хоть как-то обособленно. Специально для бесед. Он ведь часто проводил переговоры или обсуждал рабочие вопросы во время таких посиделок.

Требования немалые и за них приходилось платить. Например, видами…

— Лев Николаевич, рад вас видеть, — произнес подошедший стряпчий.

— И я вас, Виссарион Прокофьевич. Как вы добрались?

— Спасибо, хорошо.

— Ногу не растрясли? — кивнул Толстой на его правую заднюю конечность, которую он сильно ушиб неделю назад, из-за чего все еще страдал, прихрамывая. Все выглядело так плохо, что молодой граф даже думал о привлечении каких-то медиков, дабы до воспалений или еще какой пакости не доводить.

— Бог миловал. Отпускает помаленьку. Уже мало-мало хожу. Даже на трость опираюсь не каждый раз.

— Славно. Ну что, чайку для начала?

— Пожалуй, — улыбнулся стряпчий, после чего открыл свою папку и протянул ему то, что лежало сверху. — Вот, вам письмо просили передать. От Михаила Васильевича Остроградского.

— Ого? Занятно. — принимая пухлый конверт, в котором явно было не меньше пары десятков листов. Взвесил его в руке и с приятным удивлением положив рядом на столике. Это было его второе послание с того самого дня, как он покинул Казань.

И да, показательной порки «провинциального выскочки» не случилось. Хотя все в городе ждали именно этого. Лев Николаевич и Михаил Васильевич просто продолжили обсуждать вопросы, связанные с компрессионными и турбинными пулями, а также баллистикой. При гробовом молчании комиссии. Озадачив этим шагом даже Лобачевского, который готовился защищать своего ученика.

А тут такое странное поведение…

Лев вошел.

Поздоровался с комиссией.

Достал листки какие-то. Протянул их Остроградскому. Тот пробежал по ним глазами и понеслось… через несколько минут эти двое уже стояли у доски и что-то черкали мелками, оживленно обсуждая. Конструктивно, что примечательно и продуктивно. Остановившись лишь два часа спустя.

А через неделю во дворе университета устроили этакий импровизированный полигон. Сделав на нем сотню выстрелов из гладкоствольного пистолета. Со станка. Сначала круглыми пулями, потом укороченными компрессионными, а под конец и турбинными. Фиксируя не только кучность и настильность, но и пробивную силу, а также скорость заряжания.

Здесь уже участвовал весь преподавательский состав физико-математического факультета, а также кое-кто из студентов.

А потом Остроградский откланялся и уехал обратно в Санкт-Петербург со своей свитой. И, казалось, с концами. Но нет. Некоторое время спустя от него пришло первое письмо. Большое и интересное.

Теперь уже второе.

И разумеется, Лев Николаевич не манкировал и не игнорировал профессора и вдумчиво ему отвечал, стараясь не медлить…

— Вы его встречали лично?

— Да, — кивнул Виссарион Прокофьевич. — И на словах он просил передать, чтобы вы не упорствовали с булавками, а брали откупные. В дело вмешались ОЧЕНЬ влиятельные люди. С такими лучше не ссориться.

— Они же хотят меня ограбить!

— Так случается, — серьезно кивнул стряпчий. — Я навел справки и скажу вам так. Если они попросят бесплатно все отдать — отдавайте. Смело. А лучше подарите. Будьте уверены — ЭТИ люди в состоянии вам сломать всю жизнь. И то, что они предлагают вам деньги, в сущности, большое одолжение. Но если вы станете ломаться, они изменят свое отношение.

— Все настолько плохо?

— ОЧЕНЬ.

— Это наши ребята?

— В каком смысле?

— Булавками заинтересовался кто-то из России или это британские дельцы? Ну или, может, еще какие?

— Наши.

— Занятно… И сколько получится вытащить денег из этой истории?

— Тысяч восемь, может, десять. Вряд ли больше. За вычетом моей доли и издержек, разумеется. Анна Евграфовна просила передать, что она оставляет свою долю вам в этом деле. Ей неловко, что все так получилось и этим она пытается загладить свою вину.

— А у нее самой как там дела складываются? Все же ситуация неловкая. Оставила мужа и уехала в столицу, где открыла свой салон… Ей не досаждают?

— У Анны Евграфовны все хорошо, — покладисто ответил стряпчий. — Даже лучше, чем она ожидала. Сильно лучше.

Лев Николаевич едва заметно скривился.

Виссарион Прокофьевич был ее человеком, которого она и оплачивала. И, судя по всему, Анна хотела ему как-то насолить за отказ от «углубленной дружбы». Вот и стращала «опасными людьми». А может, и действительно их натравила. Обиженная женщина может учудить все что угодно.

А в том, что это ее происки, он был уверен. Просто потому, что в его понимании никто из серьезных игроков не мог ТАК заинтересоваться новыми булавками, чтобы решиться на наезды. Тем более, на аристократа со связями, а не на мелкого ремесленника или разночинца.

Оно разве того стоит?

И утвердительно на этот вопрос граф себе ответить не мог…

— Как продвигаются наши дела с другими женскими штучками? — чуть помедлив, уточнил молодой граф. Чем вызвал немалое смущение у стряпчего.

А зря.

Дело-то житейское и крайне полезное…

В какой-то момент Льва посетила мысль о том, что иметь в союзниках жен, матерей и дочерей влиятельных лиц — очень выгодная стратегия. Ведь днем, в публичном поле мужчины, конечно, всякое могут болтать. Но потом же они возвращаются домой, где в случае чего, им мозги скушают ложечкой.

А как расположить к себе дам? Причем так, чтобы разом и многих.

Варианты, конечно, имелись. Разные. Но, поразмыслив, молодой граф решил по пути облегчения им жизни, начав с того, что «выдумать» лифчик. Благо, что в прошлой жизни насмотрелся на эти изделия в избытке. А уж сколько раз он их снял на ощупь… не перечесть. Поэтому какое-никакое, а представление о них имел.

Этого, безусловно, было мало для того, чтобы он стал человеком-легендой среди дам.

Прям совсем.

Он хотел большего. Ну и предложил свой вариант… женской прокладки. И если при разговорах о лифчиках стряпчий еще как-то держался и не смущался, то прокладки его загоняли в какой-то ступор. Особенно когда юный собеседник начинал рассказывать что-то про физиологические процессы в женском организме…

Конечно, какие-то варианты прокладок существовали с древности. Но беда заключалась в том, что в здешних реалиях женщины не носили еще трусов. Аристократки и просто состоятельные баловались панталонами, то есть, короткими штанишками, притом довольно свободными в области гениталий. Остальные же — и того не имели, ограничиваясь нижними юбками.

И куда крепить прокладки?

Как?

Ну Лев и предложил Анне Евграфовне решение в виде мягкого тканевого пояса на бедра, к которому на четырех завязках и цеплять сей конструкт. Простой, опять же. Два слоя льна и вата между ними. Хочешь — потоньше, хочешь — потолще.

Графиня заинтересовалась.

Сидела на той встрече как рак красная, но вцепилась в идею. И увезла ее с собой в Санкт-Петербург. Где стала просто гвоздем программы в канун Рождества, взбаламутив столичных дам…

— У Анны Евграфовны уже открылось ателье, в котором очередь на полгода вперед. — вкрадчиво произнес Виссарион Прокофьевич. — Из-за чего дамы пытаются перебить заказы…

— Погоди, — перебил его Лев. — И сколько я получу денег с этого ателье, допустим, через месяц?

— Графиня пока все, что выручает, вкладывает в расширение ателье. А также в наем сотрудниц. Белошвеек, прежде всего. Еще и свои деньги вкладывает. Опасается, что ее просто растерзают.

— Иными словами, денег в ближайшие месяцы мне не ждать?

— Я бы предположил, что год или даже годы. — очень тихо ответил стряпчий. — Мария Николаевна заинтересовалась.

— Признаться, я не вполне понимаю, почему эта Мария Николаевна важна, да еще настолько, что Анне Евграфовне придется отказаться от выплаты мне моей доли?

— Потому что она дочка Николая Павловича. Любимая.

— Николая Павловича?

— Да. Николая Павловича.

— А кто это?

— Государь наш.

— Кхм… — поперхнулся Лев.

Вот уж чего-чего, а лишнего интереса к своим делам со стороны монаршей семьи он желал меньше всего. Нет, он никогда не держался оппозиционно к власти, считая это бессмыслицей. Однако отчетливо понимал — сейчас еще не время выходить на этот уровень игры. Запаса прочности-то нет. И любая ошибка может ему очень дорого обойтись. Вплоть до необходимости спешно бежать из страны.

— Я не вижу радости на вашем лице, — вполне искренне удивился Виссарион Прокофьевич. — Вы даже не представляете, на что идут иные люди, чтобы их товаром заинтересовались близкие родственники самого Государя.

— Я в этом плане не тщеславен, — пожал плечами Лев Николаевич. — Тем более что каких-то явных выгод я в этом не вижу. Только лишние убытки.

— Это вы зря, — очень серьезно произнес стряпчий. — За булавки вам решили заплатить эти деньги только потому, что Мария Николаевна заглянула в ателье к Анне Евграфовне.

— А Анна Евграфовна не может рассказать Марии Николаевне о том, что ее «эти мужланы» притесняют?

— Вы играете с огнем. — осторожно произнес стряпчий.

— Подайте мне лист бумаги и карандаш.

Он выполнил просьбу.

И молодой граф Толстой нарисовал силуэт дамы. Очень схематичный. Обозначив пояс, чулки, трусы и лифчик. А потом рядом на листе все пояснил и описал. Резинок для белья не имелось пока в наличии, поэтому Лев Николаевич предложил сделать кружевные трусики с боковыми завязочками. Что даже лучше для тех целей, под которые это все требовалось.

— Вот, — повернул он лист стряпчему. — Передайте Анне Евграфовне, что это специальное предложение для Марии Николаевны. Особое шелковое нижнее белье для встреч с любимыми мужчинами. Кружевное.

— Боже… боже… — покачал головой Виссарион Прокофьевич. — Вы серьезно хотите предложить великой княгине?

— Полагаете, что ярко-красный цвет кружевных чулок ей не подойдет? Она же черноволосая, не так ли? И с бледной кожей? Вот. Тогда почему нет? Говорят, что она властная и пылкая дама. А это весьма сообразно с таким цветом.

— Лев Николаевич… я… даже не знаю, что вам ответить. Это даже не игра с огнем… это какое-то безумие! А если ЭТО не понравится Государю? Вы понимаете, что он вас в порошок сотрет?

— Насколько я знаю, Николай Павлович весьма здравомыслящий и добрый человек.

— Вас кто-то ввел в заблуждение. — криво усмехнулся стряпчий. — Вы разве не слышали, как он обошелся с… — стряпчий запнулся.

— С кем? — улыбнулся Лев Николаевич. — С декабристами?

— Кхм…

— Или как их принято называть? Участники Союза спасения и прочих обществ? Вы ведь о них?

— Да, — озираясь, ответил Виссарион Прокофьевич.

— А как он с ними поступил? Гуманно и человеколюбиво.

— Как вы так можете говорить⁈

— Что хотели эти люди?

— Я… боюсь, что здесь не время и не место для таких разговоров. — осторожно ответил он.

— Это люди хотели захватить власть, прикрываясь красивыми лозунгами. Их лидеры видели себя во главе страны, планируя убить Николая Павловича, и, вероятно, всю его семью. По уму всех участников, которые решились выйти, надобно было повесить. А всех, кто их поддерживал… хм… там есть варианты в зависимости от степени участия. В общем — не ценит наш либерал безграничного человеколюбия Николая Павловича. Он настоящий душка. Если бы на его месте оказался Петр Алексеевич или его родитель незабвенный, то всем этим деятелям самое малое головы поснимали. А в той же просвещенной Англии по старым-добрым традициям так и вообще — потрошили. Казнь у них такая предусмотрена за такое. По закону.

Стряпчий потрясенно глядел на юношу.

— Что вы так на меня смотрите? Борьба за власть опасна. Там порой убивают. Так что будьте уверены: Николай Павлович натурально пушистый котенок по сравнению с тем, как бы растерзал этих деятелей по-настоящему решительный правитель. Не жесткий, нет. Просто решительный. Ибо первое право любой власти — это право на самозащиту. И если власть не реализует его, то она прекращает свое существование.

Виссарион Прокофьевич смотрел на сидящего перед ним юношу и впервые видел настоящее лицо собеседника. Не ту вежливую или даже шутливую маску, а истинный его облик. Глаза. Его выдали глаза… и взгляд. Так не мог смотреть юноша. Стряпчий встречал такое только у опытных военных, что годами не вылезали с Кавказа, живя войной и имея на своем счету не десятки, а уже сотни лично убитых противников.

А тут — юнец.

Как?

Этого ведь быть не может… просто потому, что не может. А значит, ему все это просто мерещится…

Лев Николаевич же, словно почувствовав, продолжил развивать тему:

— Я порой слышу все эти стишки и разоблачающие статьи про ай-ай-ай. И меня это веселит, Виссарион Прокофьевич. Это так наивно. Все это ничто против одного точного выстрела в голову[1]. — произнес граф и, подавшись вперед, спросил: — Что нужно всем этим идиотам? Убить императора? Так это вопрос правильной суммы, занесенной в правильную кассу. Павел Петрович не даст соврать, а до него иные. Вот только полные глупцы те люди, которые думают, что это способно изменить хоть что-нибудь. В лучшую сторону, во всяком случае. Посмотрите на Францию. Сто лет назад — она была безоговорочным гегемоном Европы с самой сильной экономикой, армией, флотом и культурой. А сейчас? Бледная тень самой себя.

Лев сделал паузу, глядя в упор на собеседника взглядом голодного волка. А потом, едко и зло усмехнувшись, подвел итог:

— Все эти перевороты приводят лишь к тому, что бедные становятся беднее, а богатые — богаче, и при них остаются сильные, которые держать им власть. Вы спросите, что же меняется? Так я отвечу. Имена богатых и, отчасти, сильных. Это все не более чем борьба за власть и влияние. И в 1825 году идеально все разыграли. Проиграли бы эти балбесы? Заварилась бы общественное осуждение их наказания. Что мы и видим. Ведь какие лозунги! Какой душевный порыв! Выиграли бы? Погрузили бы страну в Смуту. Я бы стоя поаплодировал тому мерзавцу, что все это придумал и провернул. Возле его виселицы. Сразу бы как его вздернули.

— Я боюсь, что… я… мне нужно подумать. — хрипло ответил стряпчий.

— Разумеется. Думать, в принципе, полезно. И желательно умом, а не сердцем или иными для того непригодными частями тела. Кстати, — сменил он тему, — прощу вас передать Анне Евграфовне еще и вот это. — произнес молодой граф и поставил на стол небольшой кофр.

— Что там? — растерянно спросил стряпчий.

— То, что еще сильнее поднимет ее влияние в Санкт-Петербурге.

— Я поверенный в ваших делах, и вы мне не говорите? — удивился стряпчий.

— Там тонкие одноразовые кондомы. Это такие штуки, которые надевают на уд перед соитием. Они защищают от заразы срамной и оберегают от нежелательной беременности.

— Если Священный синод узнает — проблем не оберешься.

— В сопроводительном письме, — похлопал граф по кофру, — я пояснил Анне Евграфовне, что стоит ссылаться на «посылки из далекой Индии». Что, дескать, там живет некое диковинное животное, слепая кишка которого и идет на изготовление этих изделий.

— А на самом деле?

— Это неважно. Я хочу снять сливки с этого товара. И отпускать их первое время по весьма впечатляющим ценам, которые себе смогут позволить только самые богатые любители разврата. На эти средства я поставлю мастерскую, может быть даже маленький заводик. Как следствие, «добыча диковинного зверя увеличится», а цена на изделия из его слепой кишки снизятся.

— Понятно… — как-то странно произнес Виссарион Прокофьевич.

— Ну что вы переживаете? — улыбнулся Лев. — Вы мой поверенный в делах. И уж вам-то я отсыплю этого добра по надобности. Но только для личных нужд.

— Вы не так меня поняли, — попытался оправдаться стряпчий, но граф молча достал из своего несессера небольшую коробочку из картона и поставил ее на стол.

— Держите.

— Что это?

— Здесь полсотни изделий. Из индивидуальной упаковки доставать каждое из них только перед делом. Иначе масло сотрется. Ясно?

— Ясно. — как-то растерянно ответил стряпчий и подвинул коробочку себе поближе.

— А теперь давайте перейдем к другим делам…

[1] Здесь и далее дан фрагмент, написанный под композицию «Уважай нашу власть» Павла Пламенева. Из-за чего возможны аллюзии.