Железный лев

Часть 3 Глава 8

1844, август, 29. Москва

Алексей Степанович слегка взбудоражено шел за слугой, освещавшим коридор подсвечником всего с одной толстой свечой. Окна были закрыты, однако, ее огонь трепыхался очень тревожно. Хомякову буквальные каждые пятнадцать-двадцать шагов казалось, что он сорвется с фитиля и потухнет.

Но нет.

Каждый раз пламя проявляло завидную цепкость.

И вот, наконец, толкнув дверь, слуга вошел в помещение, в котором, как и почти везде в этом особняке, в великом множестве располагались коробы, сундуки и прочее, так как владелец готовился к переезду. Да в таком количестве, что между ними оставались лишь проходы. Вот там-то и располагались люди, а также подсвечники.

— Мы уж думали, что с вами что-то случилось.

— Прошу простить мое опоздание. Но незадолго до отъезда ко мне приезжал Александр Иванович Герцен. И у нас, надо сказать, произошел очень занятный разговор.

— Опять вы с ним спорили?

— Ради этого он едва ли приехал ко мне домой. Герцен, знаете ли, публику любит. Красоваться. Нет. Дело совсем не в этом.

— А в чем же?

— Господа, я очень надеюсь, что мои слова не покинут пределов этого зала. — произнес он и только после того, как все присутствующие кивнули, продолжил. — Вы все знаете, что он время от времени получает деньги в пожертвование. Как многие из наших мыслителей.

— И пустобрехов! — раздраженно выкрикнул кто-то из второго ряда.

— То же верно, — согласился Хомяков, хотя и поморщился — ему явно не нравилась такая оценка. — Впрочем, сейчас это неважно. Александр Иванович, как он сам признался, получал деньги от одного господина, желавшего сохранять свое инкогнито, но всецело поддерживал его взгляды. Более того — подогревал их как мог, в первую очередь, материально. И даже заказывал раскрытие интересующих его тем на самые животрепещущие вопросы. И вот совсем недавно он буквально потребовал от него довольно грубую и жесткую статью про Лобачевского и Толстого. Что, дескать, они пустобрехи и воры, укравшие все у Гаусса. А тот по доброте душевной им и простил.

— Как «неожиданно», — скривился Константин Сергеевич Аксаков. — А разве не этим Герцен занимается все время, обливая помоями Россию?

— Да. Однако в этот раз Герцен решил не лезть на рожон.

— Отчего же?

— Я вам все уже рассказывал о состоянии бедного стряпчего, бывшего стряпчего. А его мы видели вместе с Александром Ивановичем оба.

— Неужели он испугался? — хохотнул кто-то.

— А что такого? — возразил Хомяков. — Вы не видели того стряпчего. Будьте уверены — вы тоже бы испугались. Но это — неважно. Увернулся Герцен от этой статьи и увернулся. Он находчивый человек и, полагаю, такое щекотливое обстоятельство возникает у него не первый раз. Однако тут его что-то зацепило и пошел по математикам проверять слова мецената. И довольно быстро выяснил, что ничего не сходится. Вообще ничего. Гаусс тот оказался самым ярым сторонником идей Лобачевского в Европе. И он ничего не забыл и не простил. У него даже статья есть, в которой он упоминает то, что сам работал над этим вопросом. Но совсем мало, освещая свои наработки. И оттого просто в восторге от того, как далеко сумел продвинуться Лобачевский со своим учеником.

— Неужели Герцена это остановило? — усмехнулся Аксаков. — За ним водились и более мерзкие делишки. Ну соврал. Чего же такого? Для него обычное дело.

— О! В этот раз его это еще как остановило. Он просто понял, что молодой граф его в порошок за такое сотрет. Уж будьте уверены — гуманизм и человеколюбие не про него. Он насквозь ветхозаветен. Око за око, глаз за глаз. Еще и проценты спросит, набежавшие за время ожидания.

— Такой юный, а уже впал в ересь жидовствующих? — хохотнул кто-то.

— Большой мой совет — не надо его провоцировать. — максимально серьезно произнес Хомяков.

— Вы, мой друг, как мне кажется, этого юношу боитесь больше, чем Дубельт или Палкина.

— И вам советую. Он нам не враг, нет. Скорее союзник в нашем деле. Но… скажем так, его взгляды на жизнь… хм… очень суровы и циничны. Так что заклинаю вас от того, чтобы болтать глупости всякие. Даже промеж нас.

— И что он сделает? Вызовет на дуэль? — хохотнул тот же болтун.

— Едва ли. Поляк, служащий при Казанской гарнизоне, в салоне имел неосторожность назвать его «русским псом», за что тут же получил в зубы, вылетел в окошко. А потом его ждал перевод в глухой угол и смерть в монастыре. Скоропостижная. Петр Леонтьевич Крупеников — торговый царь Казани, решил юного графа проучить. Я так и не понял причину этого противостояния, но, так или иначе, он подослал чужими руками к Толстому лихих людей, чтобы те его хорошенько избили. И что же? Граф сам голыми руками отходил этих ухарей так, что подоспевшая полиция оказалась вынуждена их тащить на горбу. А потом Лев Николаевич докопался до того, кто их отправил и теперь у Крупениковых другой глава. Этот же скончался. Стряпчий же обманул его и украл денег. В итоге вернул украденное, а сам скончался от разрыва сердца, пытаясь спешно покинуть Россию. И убегал он так, словно за ним гнались все силы ада. Но и это еще не все. Поговаривают, что из-за этого милого юноши сама великая княжна Мария Николаевна под домашним арестом. Вы уверены, что хотите дразнить и задирать такого человека?

— Бешеный какой-то.

— Никого спокойнее его я не встречал. Просто он не прощает. Никому и ничего. Точнее, прощает, но так… специфично. Мне он заявил, что безусловно простит своего врага, сразу, как того его отпоют и закопают. У него если и есть сердце, то оно совершенно холодное… словно хладное железо.

— Железный лев, — хмыкнув, произнес Аксаков. — Если верить этой россказни про драку с лихими людьми.

— Я в полиции уточнял. Он два раза в такие в драки попадал. А не верить полиции в таких делах… Ради чего им врать? Кстати, он еще и отличился на тушении страшного пожара в Казани, за что его жалованным перстнем поздравили.

— Ну точно — железный лев! — решительно воскликнул Аксаков. — Но чем он нам полезен?

— Тем, что, в сущности, разделяет наши взгляды. Только будучи человек материальным, циничным и приземленным, считает то, чем мы занимаемся, бессмысленной мышиной возней.

— Вот прямо так!

— Прошу простить мне мое обобщение. Он не ругал нас всех скопом.

— Тогда что же он ругал?

— Наш поиск мессианской роли России. Он считает, что воспевание мессианства — путь в могилу для всей страны. Ибо мессия жертвует собой ради других. Всегда. А так как мы не сын божий, то и воскрешения с вознесением едва ли произойдет до Страшного суда. Так что итог один — мы умрем, просто умрем. Лев Николаевич же предлагает нам другой подход. И уже начал претворять его в жизнь. Он в Казани открыл чайную «Лукоморье». Самое дорогое заведение города, в котором все оформлено в духе русских народных сказок и подается только русская кухня.

— А почему самое дорогое?

— Он считает, что дворянская молодежь слишком слаба умом, чтобы трезво оценивать действительность. А потому нужно давать ей возможность бравады перед друзьям-приятелями и юницами своим достатком. По его мнению, такой подход должен сделать эту чайную элитным заведением города.

— И что? Сделало?

— Особого наплыва нет, но в чайной видели губернатора с архиепископом. Причем неоднократно. И даже Дубельта.

— ЧТО⁈ А он как там оказался?

— Приезжал в Казань с инспекцией, если верить официальным заявлениям. А по слухам — разбирался с той историей, из-за которой Мария Николаевна под домашним арестом оказалась.

— И что Толстой? Уже в кандалах?

— Отчего же? Живет как жил. А Дубельт поехал в столицу. Причем Лев Николаевича видели с ним несколько раз. И они вполне доверительно общались.

— Это ведь шутка? — прищурился Аксаков.

— Нет.

— Вы уверены?

— Я сам видел их общение. Мы же со Львом Николаевичем в переписке. И он меня в эту чайную и приглашал. Вот мне и довелось видеть их беседу издали, в конце которой они даже пожали руки. Кажется, ему очень понравилось то, как молодой граф придумал ДОСААФ. Да, признаться, я сам оказался под впечатлением. Юноши, прошедшие всего через год упражнений под рукой Толстого, укрепляются весьма впечатляюще. Да еще и на кулачках становятся злыми и не только. Лев Николаевич удумал какую-то «дворянскую ногайку» — две палки вот такой длины, соединенные цепочкой. Страшная вещь. Такой и голову проломить можно, и руку сломать… а ведь он еще и кованые их делать начал. Сам изготовил себе первым из доброй стали…

Все присутствующие в зале молча переваривали эти слова… новости. Впрочем, Хомяков не стал затягивать эту паузу и продолжил.

— Лев Николаевич приглашает всех нас в эту чайную с тем, чтобы в Москве открыть такую же. Он считает, что такие простые меры многократно лучше наших философских поисков.

— Всех?

— Всех, кто пожелает поучаствовать в деле. Требование только одно — не обманывать друг друга и не обворовывать. Если товарищество, то из товарищей, а не шакалов. Да и вообще, я думаю, что всем вам будет полезно с ним познакомиться. Он опасен. Очень опасен. Но он наш шанс. Например, он сейчас ищет желающих для создания межславянского языка и пока собрали лишь крошечную группу энтузиастов из Казанского университета. И поддерживает их материально. Каково⁈ Он действует! И это завораживает!

— И пугает.

— Есть такое дело, — улыбнулся Хомяков. — Как сам пошутил Лев Николаевич, носорог подслеповат, но при его массе тела это не его трудности. А время — важнейший из ресурсов, ибо не возобновим.

— А Герцен? — спросил Аксаков, меняя тему, которая стала излишне раздражающей для него.

— А что Герцен?

— Вы начали рассказывать связанную с ним душещипательную историю и оборвались. Так что он? Неужели просто хотел поделиться?

— Александр Иванович сейчас стоит на распутье: или бежать из России, или сменить вектор деятельности. Потому как этот путь рано или поздно приведет его в могилу. Он очень опасается вступать в открытый конфликт с Толстым, а он, судя по всему, неизбежен. Те, кто стоят за его меценатом, сохраняющим инкогнито, по его мнению, тесно связаны с Лондоном. Во всяком случае, он замечал именно островной акцент в его речи. А они, как вы понимаете, не успокоятся и не отступят.

— Никогда бы не подумал, что он такой трус.

— За вами просто не гнались гончие Анубиса, на лопатке не стояло клейма Хозяйки пепла, а вы сами медленно не превращались в живой труп. — произнес один и присутствующих, молчавший до того.

— Что⁈ — с недоумением переспросили остальные.

— Я был знаком с Виссарионом Прокофьевичем. И незадолго до смерти он просил у меня денег. Под обет молчания, который с его смертью утратил смысл, он рассказал о тех горестях, какие его постигли. Равно как и о том, что Лев Николаевич — настоящее чудовище и могучий колдун.

— Он умом тронулся! Какой колдун⁈ Он же юнец!

— Быть может, Виссарион Прокофьевич и помутился умом, но я помню его глаза… его лицо. Никогда в жизни не видел людей, более убежденных в своих словах. А как он пугался малейшего лая… На эшафот идут с меньшим страхом.

— Колдун… — медленно произнес кто-то. — А может, это и объясняет его везение и успехи? Поймал с дюжину чертей, которые ему прислуживают, и в ус не дует.

— Господа, прошу внимание. — произнес Хомяков. — Ну какой из Льва Николаевича колдун? Просто хороший человек, который иногда расстраивается. И для души служит алтарником при архиепископе.

И демонстративно так оглянулся прислушиваясь. А потом жестами, показал присутствующим, чтобы они глупостей не болтали…

— Наш Алексей Степанович явно переутомился, — резюмировал Аксаков после того, как встреча закончилась.

— Не будем делать поспешных выводов, друг мой. Вот съездим в Казань, познакомимся с этим колдуном. Посмотрим на его чайную, тогда и решим.

— А Герцен?

— С ним непременно нужно поговорить. Демагог он талантливый. Нужно понять — как далеко он готов зайти в этом примирении. Так-то его амбиции невероятны. Выше Ивановской колокольни. Поэтому я пока его не понимаю.

— Как по мне, так пусть остается там, где сидит. Просто аккуратно уклоняется от вредных для нашего дела статей. А мы уж ему поможем.

— Отчего же?

— Не доверяю я ему.

— А если он сбежит из России.

— И черт с ним тогда. — пожал плечами Аксаков.

— Он-то с ним, но ведь из-за границы станет пакостить. У него много поклонников, которые считают его великим и заглядывают ему в рот. Вы думаете, что он не станет писать всякого рода пасквилей, порочащих и клевещущих на Россию?

— А как же гончие Анубиса?

— Там они, как мне кажется, ему станут не так страшны…