Железный лев

Часть 3 Глава 3

1844, май, 1. Казань — Окрестности Казани

Мужчина вышел из особняка, придерживая под мышкой красивую трость.

Новенькую.

Только прислали из Москвы, сделав по специальному заказу.

На вид — изящная, лакированная черного дерева с латунной оковкой снизу и набалдашником в виде головы льва. Внутри же кованая стальная трубка, выточенная на токарном станке и с умом закаленная. При этом верхнюю часть трости можно было отщелкнуть, зажав декоративные выступы. Освобождая при этом полноценный стилет длиной в полторы ладони. Причем крепление клинка не ослабляло всей конструкции, оставляя возможность ее использовать как дубинку.

Дорогое изделие.

Триста рублей отдал. И это еще повезло сторговаться.

Под сюртуком, который приходилось носить ради приличий, Лев разместил нунчаки. Также изготовленные на заказ. Достаточно легкие — полые из латуни, скрепленные короткой цепочкой, каждое звено которой было пропаяно. Вставлял одну палку в левый рукав сюртука, а вторую опускал вдоль корпуса. Для чего сюртук был немного доработан. Ну, чтобы это не бросалось в глаза.

На правой ноге у туфли располагались ножны с небольшим, но вполне боевым ножом. Этакий аварийный вариант, на всякий пожарный.

Ремней, к сожалению, покамест не носили. Но Лев уже подумывал о том, что стоило бы плюнуть на приличия и привести к некоторому удобству этот весь вздор, который ему приходилось носить.

Пистолета тоже не имелось.

Пока.

Заказанные им капсюльные дерринджеры, английской выделки, еще были в пути. И когда придут — неясно. Но и так он чувствовал себя не в пример убедительнее, чем раньше. Со стороны же — франт. Тем более, что за своим видом он следил, памятуя о том, что по одежке встречают. Не дэнди лондонский, но все очень складно и аккуратно. Глянешь и первая мысль — у человека жизнь удалась.

— Лев Николаевич, — произнес знакомый женский голос, когда он выезжал на дорогу со двора.

— Анна Евграфовна, — с наигранной радостью произнес Толстой. — Какими судьбами вы в наш глухой угол заехали?

— Мне хотелось бы с вами обсудить дела.

— Увы, но в ближайшее время я буду занят. Вот — еду приглядеть за строителями и управляющим.

— И как скоро вы освободитесь?

— Для вас, пожалуй, лет через триста.

— Лев! — вскинулась женщина.

— Виссарион Прокофьевич мне все рассказал, — сухо ответил Толстой.

Повисла тяжелая пауза.

Подчеркнуто холодное равнодушие Льва Николаевича, который смотрел на эту женщину, словно на пустое место… словно ее там и нету вовсе. И, напротив, графиня, на лице которой смешался ужас с обидой. Она даже губу прикусила, чтобы не дрожала и не выдавала ее эмоций.

— Честь имею, — наконец произнес граф, приподнимая цилиндр.

— Лев! Прошу! Выслушайте меня!

— Зачем?

— Дайте мне буквально несколько минут.

— Для чего? Я прекрасно вас понимаю. Женщина, которая посчитала себя отвергнутой, способна на любые мерзости. Такова уж ваша природа. Я не в обиде. Но дел более с вами никаких иметь не собираюсь, равно как и общаться. Признаться, я полагал, что вы выше этого…

— Мария Николаевна, она… мне нужна ваша помощь.

— При чем тут она?

— Не ради себя, прошу. Выслушайте меня. Если не хотите расстроить эту милую особу.

Несколько секунд раздумий и граф кивнул, буркнув:

— Следуйте за мной.

После чего чуть тронул тростью кучера и назвал первую в Казани чайную, открытую его усилиями. В которой он постарался воплотить как можно больше всего из быта XXI века. Разумеется, дорогую, прямо скажем — элитную. Иначе мало-мальски адекватный сервис в этих реалиях было не обеспечить.

И располагалась она в соседнем здании с борделем «Ля Мур» — лучшим в городе. Он в него и рублем вложился, и кондомами, и идеями. Неофициально, разумеется. Но кому надо прекрасно знал, кто совладелец лучшего борделя всего Поволжья или даже более того.

Лев для себя старался. На совесть. Потому как быть совладельцем таких мест выгодно.

ОЧЕНЬ.

Не финансово.

Сведения, которые собирали девочки, имели особую ценность, во всяком случае — локальную. Лев Николаевич еженедельно читал сводку, связанную с торговыми делами и всякого рода сплетнями. Кто с кем переспал. Кто у кого что собирается купить. У кого какие проблемы. И так далее.

Впрочем, они с Анной Евграфовной проехали мимо и остановились у чайной «Лукоморье». Вошли. Разместились.

— Странное место, — озираясь по сторонам, сказала она.

— Вам нравится?

— Что-то, право слово, даже не знаю.

— Здание кирпичное, но отделано под сруб. Окна большие, чтобы больше света. Украшение — герои русских народных сказок и поверий. Вон там медведь с балалайкой. А вон — щука волшебная из ведра высовывается. С печи выглядывает Илья Муромец. Видите, какой здоровый?

— А это кто? — указала она на кудрявого человека с пером и блокнотом.

— Пушкин Александр Сергеевич.

— Кто?

— Он самый, Анна Евграфовна. Он самый. Александр Сергеевич ведь не только стихи писал, но и сказки. Видите — он смотрит вон туда — на балку, откуда выглядывает русалка. Со стороны же уборной в него метит Дантес.

— Однако! — хмыкнула графиня.

— Здесь все пространство чайной — единая сказочная композиция. Официанты же приятные глазу девушки — видите какие костюмы? — сказал он, кивая на подошедшую особы.

— Но… не понимаю. Я не узнаю костюма.

— Я, как художник, так увидел молодую бабу-Ягу и решил, почему нет — она же дама толковая, матерая, знает, что нужно добру молодцу: накормит, напоит, спать уложит.

— Все язвите?

— Взгляните на меню.

— Он на русском языке? Фи, Лев! Это же неприлично!

— Неприлично в России разговаривать на французском. Они себе в рот лягушачьи лапки суют и улиток, а мы их языком пользуемся. Стыдно… ей богу, стыдно.

— Все острите? — усмехнулась Анна Евграфовна и начала разглядывать меню.

Большое.

С рисунками еды и описанием.

Лист за листом.

С таким занятным оформлением, под лубок, только нарисованный явно человеком, имеющим за плечами серьезную школу.

— Вам нравится?

— Это… это необычно.

— Я хочу такие же открыть в других городах.

— И вы думаете, эти заведения будут пользоваться интересом у почтенной публики?

— Проверим. — улыбнулся Лев. — Во всяком случае, я уже нашел инвесторов на еще одно.

— И кто же этот безумец?

— Александр Леонтьевич Крупеников помог мне организовать казанских купцов. Им эта чайная понравилась. Они готовы вложится деньгами и поставить такую же в Нижнем Новгороде. Если пойдет, то в Москве, а потом даже в Санкт-Петербурге.

— Вы же понимаете, что весь свет будет против?

— А если нет?

Она усмехнулась, а потом закрыв меню, спросила:

— Что вы мне посоветуете?

— Принесите вот это, это… — начал заказывать Лев Николаевич.

Официантка, стоящая рядом, спешно чиркала в блокнот. Несколько тревожно. Они уже привыкли, что один из владельцев приходит сюда регулярно. Но все равно — начальство…

— У вас занятная трость.

— Мне она тоже нравится.

— Длинный клинок?

— Подходящий. Что вы хотели мне сказать? Время, как вы понимаете, у меня не безгранично.

— Мария Николаевна желает с вами познакомиться и сделать персональный заказ.

— Не интересно.

— Лев!

— Мне это не интересно. Как только я начну получать ощутимую прибыль от нашего предприятия — я подумаю над ее предложением.

— Ей не отказывают.

— Все бывает впервые. — улыбнулся граф. — Можете от меня поцеловать ее в щечку и пожелать всего самого наилучшего. А если станет упрямиться, то… что мне мешает написать ее отцу покаянное письмо и попросить избавить от продолжения этого безумия?

— Вы так не поступите!

— Я обожаю пари. Давайте поспорим? Что вы готовы поставить? Вы пройдете по Невскому обнаженной, если проиграете?

— Ну уж нет! — фыркнула Анна Евграфовна.

— Так что, не сердитесь, но какой с меня спрос? Я передал ей специальное предложение. Она его получила?

— Да. И ей ужасно понравилось!

— А мне ужасно не понравилось, что я до сих пор не получил денег.

— Лев Николаевич, вы забываетесь.

Толстой лишь пожал плечами с совершенно равнодушным видом.

Графиня помолчала, разглядывая его.

Минуту, наверное, или около того. А потом спросила:

— Виссарион Прокофьевич, что с ним случилось?

— Что конкретно вас интересует?

— Незадолго до поездки сюда я его встретила. Мне, признаться, было бы удобнее, чтобы он с вами поговорил. Но он отказался со мной встречаться. И я с трудом смогла его найти уже в Кронштадте, когда бедняга ждал корабля.

— Бедняга?

— А вы видели, в каком он был состоянии? Все бредил какими-то гончими Анубиса и живыми мертвецами.

Лев остался равнодушно смотреть ее даже не шелохнувшись.

— Не хотите пояснить?

— Что именно?

— Он умер на моих глазах. Во дворе залаяли собаки, он бросился бежать с перекошенным от ужаса лицом и шагов через пять упал бездыханно. Сердце. Что это за гончие Анубиса и почему он их так боялся?

— Будьте уверены, любезная Анна Евграфовна, это последнее, что вам должно быть интересно. Вы же не хотите повторить судьбу мерзкого воришки?

Она выпучилась.

— Вы хотите сказать?

— Анна Евграфовна, не задавайте вопросы, на которые я не стану отвечать.

— Так это вы на него наслали этих гончих?

— Не понимаю, о чем вы говорите.

— А это тавро на плече?

Лев лишь улыбнулся и пожал плечами.

— Прошу, ответьте.

— Не обворовывайте меня, Анна Евграфовна. Не надо. Я порой бывает сержусь, и это скверно сказывается на здоровье тех, кто меня расстроил.

Она отшатнулась, с ужасом глядя на собеседника. Да так и осталась сидеть, пока не принесли чая и остального.

— Прошу, пробуйте. Это угощение за счет заведения. А я, пожалуй, поеду. Дела.

С этими словами он встал и удалился.

Болонка же, что сидела рядом с ним, подорвалась следом. Лишь на несколько секунд остановившись, чтобы поглядеть на испуганную женщину удивительно осмысленным взглядом…

Лев был раздражен и зол.

Эта женщина втягивала его в дела, которые ему совсем не требовались. О нравах Марии Николаевны он уже был наслышан и имели лишь одно желание — быть подальше от этой женщины. Тем более в ее околописечных приключениях.

Так, пыхтя от раздражения, он и доехал до реки Киндерка, где его уже поджидал губернатор.

— Вы долго.

— Прошу простить меня. На то были обстоятельства. Ваша супруга принесла печальные известия.

— Что случилось? — напрягся Шипов. — Она в Казани?

— Она сообщила, что мною заинтересовалась Мария Николаевна. Да-да. Та самая.

Генерал промолчал.

С огромным трудом. Хотя молодой граф, казалось, почувствовал телепатически весьма заковыристые матерные конструкции. Все ж таки Сергей Павлович был человеком выдержанным и дисциплинированным. Вон сколько ушей рядом. Кто-то да донесет.

— Что она хочет?

— Я сразу сказал, что это мне неинтересно, и пока мне не заплатят мои деньги, я даже обсуждать это не собираюсь.

— А вы смелый человек, — усмехнулся Шипов.

— Фортуна любит смелых.

— Фортуна ветрена.

— Не слышали эту песню? Меня спасла от смерти бабушка с косою за обещание назвать своей женою? — процитировал Лев строчку из одной шутливой композиции… чьей, правда, не помнил.

— Лёва, Лёва, — покачал головой генерал. — Ладно, рассказывайте, что тут у вас?

— Землекопы формируют тело гравитационной плотины. Вот от сюда до туда. Высотой в сажень. Общая протяженность около семисот саженей. Колеса мы поставим вот тут, — указал он рукой. — Облицуем участок кирпичом, чтобы не размывало. Оборудуем слив.

— На будущий год?

— Полагаю, что так. Мы пока еще возимся с генератором и прочим оборудованием. А сотрудники и учащиеся университета выехали в перспективные места, для изучения минеральной базы. И нам не хватает квалифицированных рабочих рук для опытов.

— Я слышал. Сто семнадцать человек за казенный счет куда-то отправились. — покачал головой Шипов.

— Нам нужно выбрать самый экономически осмысленный способ производства доброй селитры.

— И азотной кислоты.

— Само собой. — вяло улыбнулся Лев Николаевич.

— Пятьсот пудов доброй селитры будет каждый год?

— Опыты, проведенные нами, показали, что да — будет.

— Опыты… — покачал головой Шипов.

— Уже доложились наверх? — наугад спросил Лев Николаевич.

— Уже доложили. А с меня спросили.

— Кто-то из ваших подчиненных отличился?

— Из университета какая-то добрая душа написала в Академию наук. Будь она неладно. Если бы не обстоятельства, то этот доброхот у меня бы уже отправился снег чистить и лед колоть куда-нибудь на побережье Охотского моря. Теперь это дело на личном контроле у императора. Понимаете?

— Что-то последнее время в моей жизни стало слишком много этого августейшего семейства. — тихо ответил Толстой.

— Вы думайте, молодой человек, что говорите.

Лев молча кивнул.

Так-то, конечно, дело очень хорошее.

Лев молча кивнул.

Так-то, конечно, дело очень хорошее.

Россия производила калийную селитру в очень ограниченных количествах — где-то порядка пятидесяти тонн в год. Еще где-то сто пятьдесят тонн закупали на внешних рынках. Из-за чего в случае войны мог случиться очень неприятный момент. Да — черный порох не разлагался со временем и его методично накапливали. Но его и сгорало великое множество в боях. Особенно теперь, когда роль батарейной артиллерии возросла как никогда…

Много тут, конечно, не получится снять, но на два-три пуда селитры в сутки они закладывались. Для начала. Потом они собирались ввести еще несколько небольших плотин каскадом. С тем, чтобы лет через несколько достигнуть производительности не менее десяти пудов калийной селитры в сутки[1], не считая азотной кислоты.

Хорошо.

Обильно.

Если у Льва Толстого и Александра Крупеникова окажется производство, которое выдает СТОЛЬКО калийной селитры, то… его либо отнимут у них, либо оно станет выступать их верным щитом. И, с одной стороны, хорошо, что дело на личном контроле императора. Но с другой… а вдруг что-то пойдет не так? Оно ведь может… С любой стороны же может прилететь. Например, не получится подобрать подходящую щелочь калийную. Или сломается единственная на всю округу паровая машина.

Маленькая.

Что действовала теперь в интересах физического кабинета Казанского университета. ЕЕ Лев Николаевич приспособил под генератор слабосильным, которым через электролит медь чистит. Медленно-медленно. А вокруг хороводы водили Лобачевский и Зинин, очень заинтересовавшись идеей.

Вот сломается она.

Раз — и все.

А сроки горят. Новую же паровую машину едва ли получится раздобыть быстро…

[1] 2–3 пуда в сутки = 730–1095 пудов (11,9–17,9 тонн) в год, 10 пудов в сутки 3650 пудов (59,8 тонн) в год.