Физрук: на своей волне 5

Глава 1

По всей видимости, Лёня внезапно стал самостоятельным стратегом. Причём настолько, что успел забыть, как ещё совсем недавно просил меня вытащить и его, и школу из той глубокой ямы, в которую сам же её и загнал.

Подход, мягко говоря, специфический. Но главное — абсолютно проигрышный и к благу школы точно отношения не имеющий.

Я смотрел на Лёню и по-прежнему видел перед собой не директора, а того самого пацана, за которым присматривал тридцать лет назад. И сейчас этот пацан примерял на себя взрослый тон, который из его рта звучал просто нелепо.

Я помолчал, несколько секунд ритмично постукивая подушечками пальцев по столешнице.

— Лёня, а вот мне кажется, что ты сейчас сказал — и не подумал, что именно сказал, — возразил я. — Я понимаю, что у тебя накопилась усталость, дел у тебя — завались. Ответственность большая и нервы натянуты как струны… но давай поступим иначе.

— Иначе — это как? — спросил директор, пытаясь понять, куда я клоню.

— Иначе, Лёня, это так, что я сделаю вид, будто не услышал тот высер, который только что вылетел из твоего рта. А ты, начиная с этой секунды, повторишь всё заново — но уже по-человечески.

Лёня опешил. Лицо у него вытянулось.

— Ч-чего?!!

Леня хотел возразить, но я не стал ждать, пока у него созреет первая попытка.

— Я достаточно ясно выразился? Или всё-таки переформулировать?

Он машинально потянулся к чашке, но тут же вспомнил, что кофе обжигающе горячий, и отдёрнул руку. Затем начал теребить галстук, явно нервничая. Глаза заметались — он явно не понимал, с какого конца вообще начинать отвечать.

— Я тебе, Лёня, просто для общего понимания напомню одну вещь, — продолжил я, не повышая голоса. — У нас не просто класс. У нас класс очень даже специфический. Это ребята, которым досталась тяжёлая жизнь, у каждого — своя история, свои проблемы и раны, которые они маскируют дурью, грубостью и прочим дерьмом.

Директор молчал, слушал, не перебивая, и это уже было неплохо.

— И поверь мне, — продолжил я, — то, что они вообще стали управляемыми, что их перестало колбасить из стороны в сторону — это, Лёня, не твоя заслуга. Ни в какой форме.

Директор поправил галстук внимательно слушая.

— Это прямая заслуга Марины. Их классной руководительницы, которая вкладывается в них так, как ты даже не замечаешь. И если Марины не будет, — продолжил я, не оставляя ни намёка на двусмысленность, — то я тебе практически гарантирую, что парни и девчата из 11 «Д» сорвутся с катушек быстрее, чем ты успеешь подписать приказ об её увольнении.

Я замолчал, и Лёня правильно понял, что теперь его очередь говорить.

— Владимир, я прекрасно понимаю, о чём вы, — начал он. — Но… у нас есть определённые причины, по которым мне пришлось пойти на такое непопулярное решение. Я же не просто так попросил её написать заявление об увольнении. У каждого решения есть свои предпосылки, и мы тоже должны с ними считаться…

Он говорил негромко, будто опасался, что любое неверное слово может меня взорвать. Но я молчал, внимательно слушал, не перебивал, и это придало ему смелости. Директор сделал короткий вдох и продолжил.

— Я прекрасно понимаю риски, — сказал он. — И понимаю, что это решение вызовет крайне негативную реакцию среди школьников. Но именно поэтому я и подчеркнул, что у нас с вами разные должности. И… мне известно больше о внутренних проблемах школы. О тех, что не лежат на поверхности. Но это не означает, что их нет.

Вот это уже было ближе к делу.

Наконец-то Леонид произнёс что-то, что хотя бы намекало на конкретику, а не упиралось в общие фразы.

Внутренние проблемы школы. Те, о которых я якобы не знаю. Ну, если не знаю — тем более интересно услышать, каким именно знанием директор так гордо размахивает и почему оно вдруг оправдывает увольнение классного руководителя ключевого класса.

— Лёня, ты мне голову сейчас не пудри. Скажи просто, по-русски и внятно — на кой чёрт ты собрался её увольнять? Ты бы лучше помог девчонке, учитывая её непростую ситуацию. Ты же, Леонид, при всём к тебе уважении, не Сталин, — я хмыкнул, — и формулировка «нет человека — нет проблемы» — это, мягко говоря, точно не про тебя.

— Владимир…

— Я Владимир, а ты не ломай мне тут комедию. Давай конкретно: что это за такие проблемы у школы, которые можно решить только увольнением учительницы?

Лёня отрывисто закивал, показывая, что вопрос услышал и отмахнуться не выйдет.

— В общем… Владимир Петрович… у меня сейчас попросту не хватает финансирования, чтобы, скажем так… выплачивать зарплату…

— И поэтому тебе нужно уволить Марину? — Чтобы сэкономить для школьного бюджета… что? Сколько это сэкономит-то, Лёня? — я приподнял бровь, пытаясь вспомнить свою учительскую ставку. — Двадцать тысяч рублей? Или девятнадцать, если премий нет? — усмехнулся я.

Всё, что он сейчас сказал, звучало нелепо даже по меркам нашей хронически голодной школы.

Лёня чуть ссутулился, но продолжил:

— Ну… на самом деле, Владимир, я принимаю комплекс мер, направленных на стабилизацию ситуации с отсутствием финансирования, — важно сказал он.

Я снова покачал головой.

— Лёня, мне это всё, честно говоря, не особо интересно. Но если ты считаешь, что увольнением Марины сможешь стабилизировать школьный бюджет, то я могу подсказать тебе ещё один вариант. И этот вариант уж точно полезнее для школы. Как минимум.

— И… какой же это вариант? — спросил директор, будто бы искренне заинтересовавшись.

— Ну, например, уволить трудовика, — предложил я.

Прозвучало так, словно я говорил об очевидном, давно назревшем и широко известном решении. Лёня вздрогнул так резко, словно я предложил списать со счетов не трудовика, а лично его. Глаза округлились. Он явно не ожидал такого хода.

Хотя по мне — вариант идеальный. Трудовик у нас, дай бог, ведёт один урок в неделю. Толку от этого балбеса — что с козла молока. И при увольнении даже никто не заметит, что отряд потерял бойца. Просто потому, что этот боец ходил где-то в параллельной реальности и в педагогике участвовал чисто номинально.

Я уже по выражению лица Лёни понял, что он сейчас начнёт оправдываться. Например, включать бюрократию и искать любые причины, по которым именно этого человека трогать нельзя. Ну что ж, даже интересно стало — какие аргументы он родит.

— Владимир… ты просто не понимаешь, — начал директор, нервно потирая переносицу. — У нас ведь всё проходит строго по ставкам. Ставку учителя труда мне заменить совершенно некем…

Звучало это так, будто он собирался защищать трудовика до последнего.

— Никто не захочет к нам на эту работу идти, — продолжал Леонид. — Это уж точно. А вот ставку по литературе и русскому вполне сможет заменить наша замечательная Антонина Михайловна. У неё есть право преподавать эти предметы…

Я смутно вспомнил, что Антонина Михайловна — это учительница математики.

— Антонина Михайловна уже преподавала русский вместе с математикой, — пояснил Лёня. — Это было до того, как Марина пришла в школу.

— Ну так один урок труда в неделю я тоже смогу преподавать, — заверил я с лёгкой улыбкой. — И если в школе действительно такие большие проблемы с финансированием, то на общественных началах. В смысле бесплатно, Яковлевич.

Честно говоря, желания вести какие-либо уроки у меня было ровно ноль. И уж уроки по труду — тем более. Но если стоит вопрос о сохранении должности за Мариной, то почему бы и нет?

Да и если быть откровенным, можно сформулировать иначе. Даже если в школе вообще перестанут проводить уроки труда, ученики, мягко говоря, многого не потеряют. Нынешний трудовик занимается чем угодно, кроме труда.

Мне показалось, что вариант, который я предложил директору, был практически идеальным. Он закрывал вопрос от начала до конца: Марина остаётся, бюджет не страдает, трудовик идёт в свободное плавание. И всем становится лучше.

Хотя, судя по выражению лица Лёни, идеальность решения он видеть не спешил.

По тому, как надолго Лёня замолчал и тщательно подбирал слова у себя в голове, я внезапно понял, что дело тут не только, и даже не столько, в финансировании.

Лёня, насколько я успел его узнать, выдавал себя паузами. В том смысле, что чем длиннее они становились, тем проще угадывался настоящий корень проблемы. Сейчас пауза висела такая, что конца ей в принципе не намечалось.

Наконец директор заёрзал на стуле и заговорил:

— Владимир Петрович… есть ведь ещё и другие нюансы, по которым я не могу взять и просто так уволить нашего уважаемого трудовика. Потому что всё-таки…

Он не успел договорить.

В этот момент дверь кабинета распахнулась настежь. Стучать никто не собирался, не-а — здесь не было и малейшего намёка на воспитание.

Краем глаза я сразу заметил, что в предбаннике не было секретарши. Девчонка, видимо, куда-то отошла, и сообщить позднему гостю о том, что директор занят, было некому.

— В общем, Лёня, — заговорил появившийся в дверях мужчина, даже не удосужившись посмотреть, кто ещё находится в кабинете, — я уже знаю, что ты поговорил с Вадимом, и наша смета вырастет процентов на сорок от изначально заявленной суммы…

Вёл гость себя так, будто решения в этой школе принимает он, а не директор.

И этого человека я узнал сразу.

Нежданный гость осёкся на полуслове. Кстати, голос я его узнал сразу, поэтому ничуть не удивился, когда в дверях кабинета материализовался «уважаемый» трудовик.

На его лице застыла самодовольная улыбка. Глаза блестели уверенностью. Но стоило ему заметить меня, сидящего напротив Лёни, как выражение лица стремительно сменилось. Улыбка исчезла настолько быстро, будто её сдуло сквозняком. Вместе с ней испарилась и вся уверенность вместе с нагловатой расслабленностью. Трудовик дёрнулся, сбился с шага, словно споткнулся.

— Так… я, кажется, не вовремя зашёл. Потом зайду, — пробормотал он, уже пятясь назад.

И, не дожидаясь ни слова от директора, ни моего взгляда, хлопнул дверью.

В появлении трудовика как таковом не было ничего необычного. Но появиться вот так, бесцеремонно, как местный помещик, разговаривающий со своим крепостным директором школки, — это уже было любопытно.

А уж реакция… вот она была действительно красноречива. Если у человека есть привычка входить без стука — значит, он делает это часто. И если он привыкает говорить с директором, как с подчинённым, — это значит, он себе это позволял неоднократно.

Наконец, если при виде меня трудовик так резко съёжился… то это значит, что он точно задумал что-то нехорошее.

Я перевёл взгляд на Лёню. Директор выглядел так, будто его поймали с поличным. Он явно не ожидал, что трудовик заявится при мне в кабинет.

А ещё мне стало понятно имя второго «визитёра», который заходил в кабинет до меня, — Вадим…

Интересно. Очень интересно.

Разговор между Лёней и этим «Вадимом» явно был не из лёгких. И речь тоже шла о смете. Как подсказал теперь трудовик, о смете, которая выросла на сорок процентов. Это я тоже услышал.

Сорок процентов — это явно не про «ошиблись в вычислениях». Нет, здесь про то, что «кто-то начал жадничать» или «кто-то решил прикормить своего человека».

Я сразу припомнил слова Сони про то, что у трудовика есть свой бизнес. И всё вдруг сложилось так чётко, как если бы кто-то включил свет в тёмной комнате.

Я медленно выдохнул, глядя на закрытую дверь.

Так вот, что-то мне подсказывало: речь здесь шла явно не о смете каких-нибудь гвоздей или дощечек для уроков труда…

Что ж, на досуге надо будет обязательно всё выяснить. Что за договорённости у директора с Вадимом и при чём здесь трудовик, который, судя по его манере заходить без стука, чувствовал себя в этом кабинете куда свободнее, чем любой педагог.

Всё это было интересно, но пока — непонятно.

Я медленно перевёл взгляд на Леонида.

— Я так вижу, ты не только меня и Марину на ковёр вызвал, да? — сухо спросил я.

Мне даже не пришлось на него давить — он сам свалился в оправдания.

— Владимир Петрович… — Леонид моментально перешёл на официоз, будто между нами вдруг выросла стена. — Вы всё неправильно поняли. Наши… э-э… дела никак не касаются той ситуации, которую мы сейчас обсуждаем.

Директор торопливо и сумбурно пытался вывернуться и объясниться. Из всех сил старался убрать из воздуха нехорошие намёки. Однако получалось у него это так плохо, что мне даже жалко его становилось. Почти.

Оправдания его были смехотворны.

Что тут скажешь… если раньше у меня были лишь тонкие намёки и предположения, что директор мутит какие-то свои дела. И для этих дел ему нужен трудовик — человек, который по сути только формально числится в школе. То теперь сомнений у меня практически не осталось.

Леонид явно на короткой ноге с этим мутным типом, и связь у них явно куда глубже, чем обычные рабочие отношения.

Можно было, конечно, прямо сейчас, по горячим следам, прижать Лёню к ногтю. С ходу попробовать выбить из него побольше информации. Но я этого делать не стал. Слишком мало я пока знаю и слишком много вопросов, ответов на которых у меня нет. Поэтому пока что я даже не смогу понять — врёт мне Лёня или говорит правду. В такой ситуации давить — только хуже сделать. Он либо заткнётся, либо начнёт городить такую чушь, что потом ещё разбираться и разбирать придётся.

Поэтому методы дисциплинарно-воспитательного характера придётся чуть-чуть отложить. По крайней мере до тех пор, пока не станет окончательно понятно, вокруг чего весь сыр-бор. И что именно связывает трудовика, директора и того товарища, который заходил к Леониду и бил кулаком по столу.

Вот тебе и Лёня… человек, которому я безоговорочно доверял, можно сказать, по умолчанию. Хотелось бы верить, что я сильно ошибаюсь, что всё не так, как выглядит. Но чувство было слишком стойким: из Лёни выросло конкретное говно. Говно, которое за эти годы пожрало всё, чему я когда-то учил того пацана.

— В общем, Леонид Яковлевич, раз мы уже с тобой перешли обратно на «вы», — я легонько хлопнул ладонью по столешнице, возвращая его внимание. — Надеюсь, я достаточно ясно изъяснился. Марина никакого заявления писать не будет. Ни по собственному, ни по твоему желанию, ни по желанию хоть кого-либо.

Лёня молча слушал с кислой физиономией.

— И если тебе, голубчик, олимпиада не нужна, то я уже пообещал и ребятам, и Марине, что мы её выиграем и отстоим школу.

Я встал со стула, упёрся в столешницу кулаками.

— Так что тут, как говорится, без вариантов, — процедил я. — Своё слово я привык держать.

Леонид молчал. Смотрел куда-то в пустоту. А что он мог сказать? Я застал его в самый неудачный момент, когда трудовик сболтнул лишнего. И вся конструкция Лёниной «официальной версии» с бюджетными дырами рассыпалась.

Разговаривать дальше с ним мне не хотелось ни на грамм. Смысла в этом было ровно ноль. Внутри же у меня росло спокойное, тяжёлое желание. Такое, отцовское. Прописать ему леща, чтобы мозги встали туда, где им положено быть. Рука чесалась, но я удержался.

Я уже собирался выйти из кабинета, когда Лёня вдруг ожил. И следующие его слова… вот они действительно стали для меня полной неожиданностью.

— Владимир Петрович… вот вы начали говорить первым, когда зашли ко мне в кабинет, — сказал директор. — А я ведь именно затем и позвал вас, чтобы мы с вами наедине обсудили вопрос про нашу олимпиаду.

После этих слов я вновь сел, показывая, что готов выслушать. Директор явно тянул время, собирался с духом.

— В общем… — продолжил он, но тут же осёкся.

— Я весь внимание, — заверил я, давая ему понять, что он может продолжать.

— Да, да… — кивнул Лёня быстро. — Просто я вынужден вас известить, что у нас нет финансовой возможности поддержать подготовку к олимпиаде для нашего 11 «Д» класса.

Признаться, услышать такое я точно не ожидал. Лоб у меня сам собой нахмурился, но я промолчал, ожидая, что он скажет дальше. Это было бы разумно — прежде чем вставлять свои пять копеек, дать человеку договорить всё, что он собирается выложить.

— И… в связи с этим я бы хотел обсудить с вами в принципе саму целесообразность проведения такого масштабного по школьным меркам мероприятия, — выдал директор.

После этих слов он наконец поднял голову. Взгляд его перестал метаться. Теперь он смотрел прямо, пытаясь понять мою реакцию — будет ли она спокойной, взрывной или я просто развернусь и уйду.

И ровно в эту секунду было видно —

Лёня явно надеялся, что если он озвучит проблему «как есть», то я пойму, приму и сам предложу отменить олимпиаду.

Вон оно откуда ветер дует… выходит, что на олимпиаду у Леонида денег, оказывается, тоже «нет».

Занятно. То есть на смету, которую ему якобы увеличивают на сорок процентов благодаря мутным схемам, деньги нашлись. А вот на детей, на спорт и на саму олимпиаду — вдруг дыра. Блин, такой удобный Бермудский треугольник, в котором бесследно исчезают любые суммы.

Я прокручивал, собирая мозаичную картину происходящего. Тем временем Леонид, не подозревая, что я уже мысленно связал все нити, продолжал вещать.

С его слов выходило, что из-за «огромной бюджетной дыры» он при всём желании не может выделить ни копейки на покупку мечей, формы, реквизита и прочего, что нужно для олимпиады. Прямо трагедия вселенского масштаба.

— Ну а при таком раскладе нас даже просто до самой олимпиады в принципе не допустят, Владимир Петрович, — вздохнул Лёня, и вздох этот был таким театральным, что я почти ожидал, как он сейчас возьмётся за сердце.