Физрук: на своей волне 2

Глава 20

С первых слов Лени я понял, что весь спектакль до этого был постановкой. Директор просто играл роль перед завучем, чтобы дать ей выговориться и выставить себя «на стороне порядка». Классика жанра — политика внутри школы мало чем отличается от большой.

— Владимир Петрович, мы оба прекрасно знаем, что наша завуч — женщина взрывная. Ей свойственно… ну, скажем так, преувеличивать некоторые моменты.

Он вздохнул, опустив взгляд в кружку.

— Но по части того, что я услышал… у меня волосы на затылке зашевелились.

Леня внимательно посмотрел на меня поверх очков.

— Неужели это правда, что вы применяли физическую силу к ученикам? Что вы приводили, как она говорит, «совершенно неуместные примеры» нашим детям?

Я молчал, глядя прямо на него.

— Да, завуч человек эмоциональный, — продолжил директор. — Но она болеет делом. И если уж говорит в таком тоне, то, согласитесь, не на пустом месте.

Он помолчал, уселся поудобнее и, сложив руки на столешнице, чуть подался вперёд.

— Не желаете ли вы мне объяснить, что на самом деле происходит? Ведь вы, если мне память не изменяет, номинировались на «Учителя года»…

Я невольно усмехнулся. Вот так всплывают неожиданные биографические подробности о самом себе. Задумался на секунду. Пойти по пунктам обвинения? Разбирать одно за другим, как будто признавая их значимость? Нет.

Тогда я автоматически стану в позу оправдывающегося, а это последнее, что я собирался делать. Оправдываться я точно не собирался. Есть такие золотые слова: сила в правде. Кто прав — за тем и сила.

Хотя многие, и в девяностые, и теперь, всё время пытаются перевернуть это правило. И сделать наоборот: кто сильный, тот и прав. Но я видел, чем это кончается — и на улицах, и в кабинетах, и в жизни… Когда правда умирает, сила быстро становится просто дубиной.

Я продолжил говорить с директором на «ты». Он чуть дёрнулся, не привык, видимо, к такому тону в этих стенах, но не остановил. Принял. Молча кивнул, соглашаясь на формат мужского разговора без показного официоза.

— Вот смотри, — невозмутимо начал я. — Ситуация простая и понятная, как пять копеек. Если убрать все эти ахи, вздохи и обвинения, всё становится предельно ясно.

Леня слушал, не перебивая, лишь слегка кивая, подавая знак продолжать.

— Я, насколько понимаю, ты девяностые застал? — спросил я, глядя ему в глаза.

— Застал, — ответил он, чуть нахмурившись. — Но не понимаю, какое это имеет отношение к происходящему.

— Самое прямое, — пояснил я. — Девяностые научили нас одной прописной истине. Своих бросать нельзя. Ни при каких обстоятельствах.

Я подождал, пока директор переварит смысл, который я вложил в эти слова.

— Надо костьми ложиться, но своих девчат и парней, тех, кто тебе доверился, надо поддерживать, выручать, — продолжил я. — А если учитель не способен стать для своих ребят тем, кто стоит рядом, а не сверху, то значит, он вообще не учитель.

И дальше я начал объяснение, как видел и считал правильным.

— Вот ты сейчас сидишь и слушаешь, как завуч тебе лапшу на уши наворачивает. А ты не задумывался о том, что если всё делать, как она предлагает, то толку от этого не будет вообще никакого?

— Почему? — уточнил директор, насторожившись.

— К чему всё вот это ваше «добро» привело? — ответил я, сдерживая раздражение. — Ваши методики, инструкции, отчётность, бумажки и «планы воспитательной работы»…

— К чему?

— Да к тому, что школу твою собираются закрывать, — отрезал я. — И, поверь, закроют.

Леня вздрогнул, но постарался не подать вида, что его зацепило.

— Владимир Петрович, вы сгущаете краски…

— Да? — я чуть подался вперёд. — Или ты думаешь, что этот твой бизнесмен, который приедет на следующей неделе, реально попытается что-то изменить? Реально даст тебе денег на финансирование?

— Ну… у нас же есть договорённости, — было возразил Леня.

— Договорённости, — хмыкнул я. — Я тебя огорчу. Он приезжает только для того, чтобы потом к нему со стороны прокуратуры или других органов вопросов не было. Когда начнёт землю твою отжимать.

Повисла тишина.

Леня замер, потом нервно провёл рукой по столу, переставляя ручку, и отвёл взгляд.

— Это… серьёзное обвинение, — выдавил он наконец.

— Это не обвинение, — возразил я. — Это факт, который ты сам узнаешь, когда будет поздно.

Директор заёрзал на стуле. Впервые за весь разговор в его лице мелькнула тревога.

— Ты что, не видишь, что у этого твоего «инвестора» рожа криминальная? — спросил я, вскинув бровь. — Он же бандит, таких за версту видно.

Леня молчал. Сидел, глядя куда-то на край стола. Хотелось верить, что он всё понимал. Но вид у него был такой, словно человек внутри себя пытается не признать очевидное.

Я решил не останавливаться — добить нужно было не человека, а его иллюзии.

— Мне тут птичка на хвосте донесла, — продолжил я, — что ваш этот уважаемый бизнесмен — никто иной, как Аля Крещёный. Если это имя тебе о чём-то говорит.

Леня побледнел. Да, он знал. Кто такой Аля Крещёный, он не мог не знать по определению. Мы с Алей в своё время, когда вот этот вот мужик, который сейчас сидел передо мной, ещё был мелким, часто брали его на рыбалку.

Я видел, как Леня попытался сделать вид, будто ничего страшного не услышал. Но пальцы всё-таки сжались в кулак. Старая память не подводила… а я уверен, что после моей смерти дядя Аля стал совершенно другим человеком. В том числе по отношению к этому пацану, которому он когда-то приносил вкусняшки.

— Понимаю, — продолжил я. — Ты, наверное, думал, что всё это давно в прошлом. Что малиновые пиджаки растворились, остались только галстуки и презентации. Но нет, друг мой. Этот человек просто сменил костюм. Малиновый — на серый, а порты заменил протоколами. Вот только сколько волка ни корми, а он всё в лес смотрит.

Я коротко объяснил ему, что бандит навсегда бандитом останется. Только теперь играет по закону, потому что понял, что закон — это новая форма крышевания.

— Так что не строй иллюзий. А что касается твоих обычных норм, то они признали 11 «Д» неблагополучным классом, так?

— Не совсем… — попытался возразить Леня, но я не дал ему договорить.

— Не совсем, — повторил я, перебивая. — А по сути — именно так. Твои эти нормы, бумажки, методички сделали этот класс таким. Вместо того чтобы понять ребят, вы, ты, завуч и вся ваша педагогическая свора поступили по-другому.

— Вы о чём? — у Лени аж защитный рефлекс сработал, и он время от времени переходил со мной обратно на «вы».

— О главном, о том, — сказал я жёстко. — Что гораздо проще поставить на этих ребятах крест, чем попробовать их вытянуть. Проще записать их в «трудных», в «социально запущенных», в «группу риска». Поставить галочку и выдохнуть. А дальше пусть катятся, да?

— Владимир Петрович…

— Я-то Владимир Петрович, — отрезал я. — А вот ты кто, Леня? Пора бы определиться, кто ты такой по жизни — директор или просто человек, который подписывает бумаги, чтобы сверху не ругали.

Леня замотал головой, откинулся на спинку кресла, лицо у него побледнело и пошло пятнами. Но я не останавливался.

— Сейчас вы сделали выбор, — продолжил я холодно. — Вы решили ныть, разводить руками и прикрываться правилами. «Мы не можем, нам не положено, так написано». Ты выбрал наблюдать, как вместе с 11 «Д» вы ставите крест на всех остальных. Потому что если сегодня вы отвернулись от этих парней, завтра отвернётесь и от остальных.

Помолчали. Леня не смотрел на меня, уткнулся лицом в ладони и тихо выдохнул. Я наблюдал, понимая, что за эти несколько минут он, наконец, услышал правду, которую все знали, но боялись произнести.

Леня долго молчал. Я видел, как в его глазах шла борьба между должностью и человеком. Между тем, что ему велят делать бумажки и отчёты, и тем, что он ещё не совсем утратил способность видеть людей за этими бумагами.

Наконец он медленно поднял голову.

— Я понимаю тебя, Володя. Ты горячо говоришь, и в этих словах есть правда. Но у меня есть и обязанности.

Я не отводил взгляда, чувствуя, что сейчас либо он встанет рядом, либо последует отказ.

— Если ты боишься потерять пост, чтобы угодить кому-то сверху, ты уже проиграл. Если же ты думаешь, что можно быть честным и по бумагам, и по делу, то докажи это. Это минимум, который ты можешь сделать как человек и как директор.

В кабинете повисла очередная пауза, в которой слышалось только тиканье часов. Видно было, как мои слова попали в самую больную точку.

— Вы… ты говоришь прямо, — прошептал Леня. — Я… прекрасно понимаю, что ты имеешь в виду…

— Если сейчас ты отвернёшься от ребят, они не получат опору и пойдут по наклонной.

Леня на этот раз не отвёл глаз. В них было что-то от усталого человека, который всё ещё пытается сохранить лицо и не хочет предать совесть.

— Володя, я не могу публично выступить против проверок. Я не могу остановить инвестора. Но я не подпишу распоряжение о твоём увольнении без служебной проверки. И я проведу педсовет для выяснения всех фактов. Ты подготовишь свои аргументы, документы, свидетелей — я дам тебе слово на заседании. Понимаешь?

Я понимал, что директор пытается выкрутиться и переложить ответственность, а заодно закруглить разговор. Я выдержал его взгляд.

— Подготовлю-то я подготовлю, — ответил я. — Если понадобится. Вот только разговор сейчас не об этом.

Леня кивнул медленно, взвешенно.

— Володя… — он на секунду замялся, словно подбирал слова. — Спасибо, что не дал мне закрыться бумагами. Мне это нужно было услышать. Ты прав, нельзя сдаваться.

Такой настрой директора мне уже нравился куда больше.

— Знаешь, — продолжил Леня. — Сначала я подумал, что тот наш первый разговор был… ну, ради красного словца. Что ты не собираешься ничего делать, а просто взял себе дополнительную ставку. Хотел подзаработать, пока всё окончательно не рухнуло. Ну а что, ещё неделю назад никто из этих ребят вообще не появлялся на уроках. Я думал, что школа им до лампочки. Что и ты… ну, просто очередной герой на один день. Но… они начали ходить. Каждый день.

Я внимательно слушал это «откровение».

— Не знаю, как тебе это удалось. Что ты сделал, что сказал… но это факт. Они ходят. И субботник… — Леня качнул головой. — Меньше всего я ожидал, что на субботник придёт именно 11 «Д». Если бы мне кто сказал, я бы не поверил.

Он на секунду задумался, опёрся локтями о стол, сцепив пальцы.

— Так что теперь я вижу, что ты настроен решительно. Ты ведь правда готов идти до конца, да?

Я чуть кивнул.

— А я не умею иначе, — ответил я.

Леня снова молчал, долго. Видно было, что в голове у него уже крутятся мысли о том, что делать дальше. Планировать, думать, выстраивать шаги.

Я видел по глазам, что директору было тяжело. Вся его внутренняя борьба сейчас читалась как на ладони. Он не был плохим человеком, просто за годы работы научился выживать в системе, где выживают только те, кто не высовывается.

Должность директора — это ведь не просто кресло. Это тёплое место, пригретое, аккуратно выстланное отчётами, бумажками, согласованиями и проверками. Тихая гавань для тех, кто хочет прожить жизнь без потрясений. Многие мечтают попасть на это место — и не потому, что хотят изменить школу, а потому, что хотят стабильности.

Я понимал, что если Леня останется в рамках правил, всё у него будет идеально. Никаких проблем… максимум — переведут в другое учебное заведение, повыше, когда эта школа закроется. Может, даже место в управлении или министерстве.

Но после того, что я сказал, директор уже не мог сделать вид, будто не понимает. Леня услышал главное — за каждую «бумажную стабильность» платят чужими судьбами. Судьбами тех ребят, которые ещё только ищут, за что зацепиться в жизни. И если Леня сейчас выберет тишину, то выберет предательство.

Наконец директор, похоже, всё переварил. Он долго крутил ручку между пальцами, что-то взвешивал и прикидывал. Потом выдохнул, будто принял внутреннее решение:

— Я сейчас позову завуча. Попробуем поговорить все вместе. Думаю, мы сможем прийти к какому-то консенсусу.

Слово «консенсус» в его устах прозвучало как-то особенно наивно, будто он сам не до конца верил в то, что говорит. В консенсус с Мымрой я верил примерно так же, как в то, что волк и ягнёнок смогут договориться… Консенсус — это, по сути, соглашение союзников. А завуч союзником мне не была и быть не могла. Мымра — это не человек, с которым ищут общее решение. Это человек, с которым воюют, причём на истощение.

В лучшем случае с ней можно искать компромисс, но и на компромиссы я не иду. Компромисс — это когда обе стороны по чуть-чуть предают себя ради покоя. А я таких игр не люблю.

Глядя на её взвинченное состояние, я понимал, что даже если она вернётся в кабинет, ни о каком «договоримся» речи быть не может. Соню сейчас разрывает желание меня стереть с лица земли. И Леня, похоже, этого просто не видит, раз всё ещё надеется на педагогическую дипломатию и на возможность «всем быть довольными».

Что ж, пусть пробует. Отказываться я не стал — любая попытка урегулировать всё «мирно» в его понимании только укрепит мою позицию потом. Если не попробуешь, то не узнаешь, а если не узнаешь, то потом всю жизнь будешь думать, что компромисс был возможен. Пусть убедится сам.

Леня уже потянулся к телефону, снял трубку — и… замер. Рука застыла в воздухе, губы приоткрылись, но ни слова не последовало. Он сидел с вытянутым лицом, словно в ту же секунду понял, что звонить уже поздно.

Я нахмурился, прислушиваясь. И через мгновение стало ясно, что в приёмной, где сидела секретарша, кто-то начал говорить на повышенных тонах.

Мы с директором переглянулись.

— Что там? — спросил я спокойно, хотя уже догадывался.

— Боюсь… ничего хорошего, Владимир Петрович, — прошептал Леня, аккуратно кладя трубку обратно на рычаг.

И почти сразу из-за двери послышалось:

— Нельзя! Вас не вызывали! — говорила секретарша.

— Ах, не вызывали⁈ — донёсся мужской голос, звенящий от возмущения. — Да я сейчас сам войду, и посмотрим, кто здесь кого вызывает!

Дверь распахнулась, и в кабинет директора вбежал мужик. Широкий, со вздувшимися венами на шее, глаза вытаращены от ярости. Он не церемонился — огляделся и впился в меня глазами.

— Слышь, чмо, это ты Владимир Петрович?

Я вскинул бровь, поднимаясь со стула и понимая, что этот товарищ не намерен вести диалог.

Так и произошло: после моего подтверждающего кивка кабан метнулся прямо на меня с визгом.

— Да я тебя прямо тут на хрен урою!

Вон как…

Я действовал автоматически — никто в таких ситуациях не думает долго. Шаг в сторону, короткий удар в подбородок — и мужик рухнул. Тело повалилось на пол.

Леня вскочил, глаза округлились. Секретарша вздрогнула, в горле застрял невнятный крик.

Я наклонился, проверил пульс у человека на полу — есть, сердце вполне себе бьётся. Он в глубоком нокауте, но дышит ровно, а значит, сознание вернётся.

— Кто это? — сухо спросил директор.

Секретарша, дрожа, выдавила едва слышно:

— Это… это папа Валентина Волкова из 6 «Б»…

Твою же мать, у меня внутри все похолодело.