Эхо 13 Род Которого Нет. Том 1

Глава 5 1625 лет

Блядь. Ну конечно. Как всегда — именно в тот момент, когда я почти узнал что-то важное... кто-то, сука, должен был постучать.

Яков посмотрел на меня уже совсем другим лицом. Как он быстро изменился — как актёр. В его взгляде читалось то ли предупреждение, то ли просьба не открывать рот. Это был первый раз, когда я понял: говорить можно не словами. Достаточно взгляда.

— Войдите, — сказал он спокойно, размеренно.

Дверь открылась мягко, без скрипа. Не полностью — сначала появилось лицо парня, затем он вошёл целиком.

Я не сразу его узнал. Но потом — вспышка. То ли боли, то ли чего-то другого. Так срабатывала память прошлого владельца. Щелчок. И я понял, кто передо мной. "Вам спасибо, что приняли меня, и помогли тогда." Это он говорил. Тогда, в другом моменте, в другой жизни. Точнее, в другой сцене моего существования. Но это было. Уже было.

И тут же всплыли чувства парня, который занимал это тело до меня. Он тогда прощался. Не со мной. С ним. С тем, кем я стал — по ошибке или по замыслу.

Сергей не повёл и бровью, увидев меня. Будто знал, что я приду в себя. Хотя в прошлый раз прощался — не со мной. Может, просто поверил Якову. Вспомнился разговор охранников — тогда один из них сказал, что Яков уверен: всё будет в порядке.

Я был уверен: через час весь дом узнает, что я очнулся. Что Яков со мной уже говорит.

Он сделал шаг вперёд, вытянул руку — и я увидел чёрный плотный конверт с официальной печатью.

Я заметил, как у него чуть дрогнуло лицо — впервые. Он посмотрел сначала на меня, потом на Якова, потом снова на конверт.

— Господин Яков... ваше благородие... — сказал он, немного замявшись. — Тут письмо. Только для главы рода... или его заместителя.

Он явно не знал, кому именно его вручать. Я только очнулся — формально глава. Но Яков стоял рядом — как заместитель, и, похоже, куда более функциональный. Сергей не решался пойти дальше.

Яков, не растерялся. Спокойно шагнул вперёд, взял письмо и коротко сказал:

— Спасибо, Сергей. Можешь идти. Мы разберёмся.

Он кивнул, развернулся и вышел, прикрыв за собой дверь. Яков подошёл, закрыл её полностью и лишь тогда снова посмотрел на меня.

Я перевёл взгляд на конверт. Он был чёрный, плотный, с серебряной печатью и... с тонкими струнами Эхо, проходящими по краю. Они были слабыми, но настоящими. Не маг-носитель, конечно, но и не простая бумажка. Четвёртый ранг, не меньше. Что за хрень может быть внутри?

— Это что за конверт, Яков? — спросил я, как и полагается человеку, который стал вундеркиндом не от скуки, а от желания всё знать.

Он повернулся, и я сразу заметил: лицо изменилось. Когда он смотрел на Сергея, это был тот самый добрый дворецкий — мягкий, вежливый, почти тёплый. А сейчас — снова тот, кто разговаривал со мной всё это время. Сосредоточенный, собранный, с тем самым взглядом смотрел на меня как не на господина — как на задачу, которую нужно решить. Актёр, собака такая, снова переобулся в полёте.

— Вы заметили уровень конверта? — вдруг спросил Яков.

— Четвёртый, — ответил я. — Это точно не просто бумага. В ней что-то большее — будто письмо знает, кто его тронул.

Яков кивнул, удовлетворённо.

— Ну раз вы уже заметили, — Яков кивнул с лёгкой, почти одобрительной улыбкой, — давайте поясню.

Он чуть выпрямился и поднял конверт повыше, чтобы серебряная печать поймала свет.

— У каждого предмета есть свой ранг. Всё как у магов — от первого до тринадцатого. Чем выше, тем больше в нём силы Эхо, больше функций, или редкость материала. Иногда — всё сразу. Вон, помните ваш светильник? — Он взглянул на меня. — Сам корпус — первого ранга, а вот ядро — второго. Вот и вся математика: ранг считается по самому сильному элементу.

Я хмыкнул, кивнув. Ну хоть что-то логичное.

— А вот с этим конвертом всё иначе, — продолжил Яков, — бумага у него без ранга. Здесь главное — печать. Это проклятие, зашитое в структуру. Такие вещи делают на фабриках, не вручную. Машины, работающие на переработанных частях тварей из Разломов, пропитывают заготовки нужным уровнем Эхо. Потом церковь закупает такие партии, и при отправке активирует под конкретного адресата.

— То есть, — вставил я, — если вскроет кто-то не тот — оторвёт, к чёрту, руки?

Яков усмехнулся:

— Если бы это был ранг повыше, такая возможность тоже есть. Но с церковными письмами всё немного иначе. У них особая гордость, свои закидоны... Проклятие здесь действует иначе — оно не просто наказывает, оно вгрызается в Эхо. Становится занозой в системе. Чем выше ранг, тем сильнее воздействие. Иногда — до смерти.

Он сделал паузу, потом продолжил, почти как преподаватель:

— Понимаете, каждое такое проклятие не просто так срабатывает — оно заранее записано на печати. У каждой церкви — десятки, сотни таких готовых формул. Их наносят специальные люди, те, кто умеет связывать структуру Эхо с живой материей. Вы могли заметить, как нити Эхо расходятся по всему конверту?

Я медленно кивнул.

— Я понял, как это работает. Когда печать накладывают — вся конструкция становится единым артефактом. Конверт и печать больше неразделимы. И, судя по следам, в основе лежит биоматерия — части тварей из Разломов. Даже после обработки она жива. А значит, способна мимикрировать, связываться, сливаться. Это почти как симбиоз, только под контролем печати.

Я замолчал на секунду, и вдруг понял: я говорил это не думая. Просто знал. Как будто это было во мне изначально. Более того — мне казалось, я смогу это повторить. А может, и усовершенствовать.

Я наклонился ближе, провёл пальцем чуть в стороне от основной нити.

— Вот тут, — пробормотал я, — если струну пустить чуть иначе, ближе к краю... — я провёл взглядом по спирали, — ...то можно не просто задать, кто имеет право открыть письмо, а ещё и записать, кто открыл. Имя, род, даже момент.

Яков кивнул, не перебивая, но я уже видел, как в его взгляде что-то прищурилось — то ли одобрение, то ли осторожность.

— А вот эта нить, — продолжил я, — отвечает за привязку к Эхо. Если её чуть изменить, можно избежать срабатывания проклятия. Или наоборот — усилить его. Например, если вплести вот сюда — оно соединится с моим Эхо, и я не только получу письмо, но и часть его силы.

— Это... — тихо выдохнул Яков, — звучит так, будто вы собираетесь переписать церковную механику с нуля.

— Нет. — Я усмехнулся. — Просто у них руки из жопы. Столько магов — и такие схемы. Даже тут халтурят.

Он усмехнулся в ответ.

Я поймал себя на мысли, что последняя моя фраза прозвучала слишком по-молодому для человека с таким острым складом ума, прагматичностью и возрастом. Странно. Словно тело медленно, но уверенно тянет за собой манеру говорить, жестикулировать, даже подбирать слова. Симбиоз, говоришь... Идёт не только от меня к телу, но и обратно. В какой-то мере — это даже пугает. Или наоборот — заводит. Потому что быть моложе, быстрее, сильнее — это удобно. Это шанс начать заново. Только вот... как будто я начинаю звучать моложе, чем думаю. Это звучало так, как будто мне не сорок... А кстати — а сколько мне лет? Я сразу решил выяснить.

— Яков, — бросил я, не отрывая взгляда от письма, — сколько мне лет?

— Около сорока, по-моему, — отозвался Яков и неожиданно рассмеялся вслух.

— Ха-ха, да ты издеваешься, — фыркнул я, глядя на него с прищуром. — Я не про себя спрашиваю. Я про того, кто был до меня. Сколько лет было этому телу, когда он, ну... того??

Яков не сразу ответил. В его глазах промелькнула едва заметная грусть. Он смотрел на меня — и не на меня одновременно. Взгляд, в котором было всё: признание, печаль, уважение.

— Шестнадцать, — сказал он тихо. — Молодому господину было шестнадцать, когда он пошёл на ритуал.

— Значит, шестнадцать... — повторил я вслух, обдумывая эту цифру. Возраст, с которого я, похоже, стал главой рода. Или должен был. — Подожди, Яков. А вообще… разве в шестнадцать можно уже быть главой рода? В моём мире такого, вроде, не практиковали.

Яков кивнул, даже не удивившись вопросу:

— У нас главой рода может стать и пятилетний ребёнок, господин. Главное — чтобы он смог удержать свою землю. У нас нет формального запрета на власть по возрасту. И, замечу, у нас нет запрета на убийство, если для этого есть основания. Не знаю, как в вашем мире, но у нас вы можете вызвать на дуэль почти любого, кто задел вашу честь, оскорбил род или как-то иначе перешёл черту. Сами понимаете, как это работает — не мне вам объяснять, как живут аристократы. А если вы откажетесь от дуэли — такое тоже бывает — оскорблённый род имеет право объявить вам войну. Так что да, пятилетний может быть главой. Если выживет.

Я перевёл взгляд на него, и, немного помедлив, спросил:

— А в каком возрасте мой предшественник стал главой рода? И почему род до сих пор жив?

Яков опустил глаза, и впервые за всё время в его голосе появилась едва уловимая тяжесть.

— Вы стали главой в десять лет, господин. И если позволите... давайте уже будем говорить о вас. Не будем больше вспоминать прошлого господина. Эти воспоминания... не самые приятные для меня. Они вызывают боль.

Он замолчал на мгновение, затем продолжил:

— Десять лет. Именно тогда вы потеряли родителей. Был большой прорыв монстров из разлома. Ваши отец и мать в тот момент находились в столице. Они пытались вернуться как можно скорее, но путь был долгим, а ситуация обострилась слишком быстро. Пока они добрались до окраин, монстры уже прорвались. Слишком много тварей вышло одновременно — их было не сдержать. И всё же они пытались. Встали на пути не одни — собрали четырех лучших бойцов рода, тех, кто ещё мог держать оружие. Это была не оборона, это была резня на выживание. Все они пали. Один за другим. Но успели. Удержали главную улицу, закрыли проход к центру, дали шанс деревне. Только вот вернуться уже не смогли.

Я помолчал — а потом задал вопрос, который крутился в голове с первой секунды:

— А ты, Яков… ты где тогда был?

Он не ответил сразу. Повернул голову чуть в сторону, будто слушал чей-то дальний голос. И только спустя паузу произнёс:

— Я не успел. Я пришёл только ко второй волне. Уже было поздно. Ваших родителей спасти было невозможно, — сказал Яков, и в его голосе не было ни капли оправданий. Только факт. Только тишина.

Я не ответил. Просто слушал. Эти родители не были моими — и я это прекрасно понимал. Но всё равно фиксировал, как тело будто бы напряглось, как мышцы замерли, как будто внутри вспыхнул чужой, не мой, но знакомый отклик. Это не была боль. Это была реакция. Отголосок.

И в этот момент снова вспыхнули образы. Не ясные, не точные — скорее, плотные тени в тумане. Но узнаваемые. Я знал: это были родители прошлого владельца тела. Отец и мать. Их силуэты, их ощущения, их... присутствие.

Мать. Худая, высокая, с алыми волосами с рубиновым отливом. Прямые, гладкие, будто стеклянные. Даже в воспоминании — ни грамма пошлости. Только точность. У отца был вкус, определённо.

Отец... чёрт. Он был громадный. Может, на самом деле — просто крепкий мужчина, но ребёнок видел его как великана. Почти два метра ростом, плечи, как у шкафов, чёрные волосы. Вспомнилась одна деталь: он всегда был рядом. Даже когда учил меня убивать монстров из разломов — самых мелких, на которых обычно не обращают внимания, — я знал, что меня не сожрут. Потому что он рядом. В этом было ощущение безопасности. Не слепой веры, а уверенности в человеке, который умеет держать удар.

Я не видел их лиц. Образ был — но лица размыты. Может, потому что я не он. А может, потому что даже он их уже начал забывать.

Я перевёл взгляд на Якова. Он продолжал говорить, но теперь — чуть тише, сдержаннее:

— Но я скажу больше: вы в десять лет уже могли вести себя как взрослый аристократ. Даже больше — вы стали примером. Все деньги, что удалось собрать после трагедии, вы направили на восстановление домов подданных. Вы сами настояли на ремонте дорог, на поддержке оставшихся семей.

Он усмехнулся, чуть склонив голову:

— Правда, вас тогда сильно обманули наши «доброжелательные соседи». Схема с арендой заводов... — Яков усмехнулся, но в этой усмешке сквозила едва заметная горечь. — Но уже хорошо, что не убили. Хотя, признаться, это и моя заслуга. Я... немного постарался.

Он улыбнулся, склонив голову чуть в сторону, словно хотел сбавить напряжение. Улыбка вышла мягкой — но слишком выверенной, слишком отточенной. В ней не было настоящей теплоты. Только мастерство.

Я отметил про себя: слишком правильная пауза, слишком уверенный тон, и даже дыхание выровнено. Он не сожалел — он играл роль. Скорее всего, тогда действительно что-то провернули. А может — и подстроили.

Я подался немного вперёд, голос стал мягче, но в нём появилась другая интонация — более академическая, почти лекторская:

— Но сейчас я здесь. И во мне база знаний прошлого мира. Я выучил законы всех крупных стран, особенности систем собственности, налоговые и торговые лазейки. — Я провёл пальцами по столу, будто рисуя схему. — Думаю, я смогу найти способ вернуть себе заводы рода. Не в лоб. Через их же правила. Через их же ошибки.

Я вдруг поймал себя на мысли: вернулась та самая ясность. Не импульсы, не вспышки — а полноценный анализ, как раньше. Как тогда, когда я жил в другом мире, и собирал сложные модели из казалось бы несовместимых фактов. Подросток отступает. Его всплески всё ещё внутри — но они больше не мешают. Наоборот: тело, рефлексы, манеры Барона дополняют логику. Пожалуй, мы с ним договорились. Симбиоз пошёл вглубь.

Если раньше это был конфликт двух сознаний — то теперь… теперь это похоже на обретение нового. Чего-то среднего. Может, двадцатипятилетнего. Но определённо — не ребёнка.

Я кивнул, будто сам себе, и повернулся к Якову:

— Хорошо, Яков. Я тебя понял. С этим мы разберёмся позже. А сейчас — давай вернёмся к роду и к письму. Может, откроем его? Узнаем, когда к нам всё-таки приедут гости. И чего от них ожидать. Расскажи, потому что пока в вашем мире память возвращается медленно. Но я могу тебе сказать одно, что...

— Да, я заметил, — перебил меня Яков мягко, но уверенно. — Ваши души начинают синхронизироваться. Я всё реже вижу в вас моего прежнего господина. И одновременно — всё чаще. Это странно, господин. Но, думаю, это и есть ваш путь.

Яков слегка наклонил голову, потом медленно развернул письмо и начал читать. Но не как секретарь. Он читал, будто зачитывал указ императора. Будто стоял в тронном зале. Голос стал торжественным, ровным, почти театральным:

— Завтра, пятнадцатого октября, в ваше родовое поместье прибудет официальный представитель Церкви Святого Эха для проведения проверки статуса барона Станислава Мечёва... —

— Стоп, — поднял я руку. — Пятнадцатого октября?.. Подожди, это что, сейчас октябрь? — Я чуть нахмурился. — Красноярск, октябрь... Тогда почему здесь так тепло?

Я посмотрел на окно, прищурился. Там был день, близился вечер. Окно было распахнуто, и оттуда тянуло теплом — не просто осенним, а по-настоящему летним. Такое ощущение, будто я не в Сибири, а где-то ближе к югу. Не прям юг — но близко. Не душно, не жарко, но удивительно комфортно — особенно для середины октября.

— Я помню, в моём мире в это время тут был уже почти минус, иней, дыхание превращалось в пар, щёки мерзли. А тут... мягкое солнце, зелень. Влажность будто с юга. Это, простите, что — субтропики? — я усмехнулся, чувствуя, как интонация уходит в привычную, душновато-аналитическую. Аристарх внутри меня потянулся, как кот на утреннем солнце.

Яков выдержал паузу, затем ответил спокойно, будто заранее знал, что я это замечу:

— Что вас удивляет, господин? Где живут люди — там климат всегда мягкий. Особенно в обжитых землях.

— Это как? — я чуть наклонил голову. — То есть весь регион вокруг стабильно тёплый? Даже в октябре?

Яков кивнул:

— Умеренно-тёплый. Почти без резких скачков. Осень, как правило, мягкая, зима — без лютых морозов. Вся Восточная часть Империи давно уже живёт в таком режиме. Равно как и Запад, и Центр. То же касается и других держав.

Я поджал губы, обдумывая. Слишком ровно звучит. Это не может быть просто климатическое чудо. Даже в моём мире при всех возможностях мы не добились такого.

— Значит, вы хотите сказать, что почти весь обитаемый мир... стал удобным для жизни? — Я посмотрел на Якова в упор.

— Практически, — тот ответил без пафоса. — Особенно там, где структура Эхо стабильна.

— То есть... Эхо влияет на климат? — я уточнил, уже зная ответ, но желая услышать, как он это сформулирует.

Яков чуть прищурился:

— Не напрямую. Но после... изменений, климат стал подстраиваться. Под людей. Под биомагическую структуру. Районы — особенно обжитые — получили почти идеальные погодные условия. Города — пригодными для жизни круглый год. Разумеется, есть исключения.

— Север, — подсказал я, получив очередной всплеск памяти. Судя по всему, прежний владелец тела был неплохо образован — по крайней мере, география у него была на уровне. Это дало мне нужную зацепку. Названия регионов, знакомые очертания — я понял: в этом мире топонимы изменились не сильно. В голове всплыли несколько городов, и я подтвердил свои догадки. Да, с географией проблем не будет.

— Именно, — подтвердил Яков. — Северное Королевство, регионы Заполярья, Ямал, крайний Восток. Там по-прежнему зима. Потому что это уже не просто климат. Это аномальные зоны. Объяснение этому никто толком дать не может. Церковь считает, что это Кара Эхо — мол, расплата за жадность северян, что черпают слишком много.

Яков при этом едва заметно усмехнулся, и в этой улыбке читалось больше, чем он хотел сказать. Словно знал, что истинные причины — иные. Но не спешил их озвучивать. Я отметил это про себя: жест, взгляд, тень иронии — всё говорило о том, что версия церкви, мягко говоря, не вся правда. Казалось, он знал больше, чем мог позволить себе сказать вслух. Может, даже знал правду — но скрывал её не от меня, а от самого мира.

— А это правда?.. — спросил я осторожно, с лёгким наклоном головы. — Что это кара Эхо?

Яков на миг задержал взгляд, затем будто невзначай отвернулся к окну. Его голос был ровным, но слишком отточенным:

— Церковь так считает. Говорит о грехах, жадности, нарушениях баланса. Красиво звучит. Удобно.

Он сделал паузу, почти незаметную, но в этой тишине чувствовалась нота… не то иронии, не то презрения — А что есть правда, господин? То, во что верят миллионы, или то, что знают единицы?

Я уловил, как он сместил акцент. Он не ответил — он развернул вопрос обратно. Уклончиво, но не бессмысленно. Значит, правды церковной он либо не разделяет, либо знает другую.

— А учёные? — не отпуская, уточнил я. — У вас ведь они есть. Что говорят они?

На этот раз он ответил быстрее, но уже мягче:

— Они молчат. Разводят руками. Нет логики, нет модели. Разломы есть, но причин для стабильно сурового климата — нет. Всё работает как везде, только климат не меняется. Аномалия. — Он немного склонил голову, будто прикидывая, стоит ли говорить дальше. — Но люди там живут. Даже без Эхо. Приспособились. Эволюция сделала своё. А Эхо… только ускорило процесс. Даже яблони, — он усмехнулся, — научились цвести под снегом. Есть один сорт, редкий, морозный. Очень дорогой. Считается деликатесом. Вся северная знать охотится за ним.

Я медленно кивнул. То, что он говорил, укладывалось в логику. Но... слишком многое требовало уточнения.

— Получается, Эхо влияет не только на магию... — я прищурился. — Оно ещё и меняет климат? Или, скорее, подстраивает его под тех, кто здесь обитает? Под людей, животных, растения?.. Адаптация работает не в одну сторону, а в обе.

И тут я вдруг понял одну странность. Все эти описания — «там, где живут люди», «в обжитых местах», «в зонах с населением»... Яков постоянно делал на этом акцент. Словно Эхо не просто формирует климат, а формирует его только рядом с людьми. То есть, сама привязка происходила не к территории, не к географии, а к человеческому присутствию.

— Яков, — я повернулся к нему, — скажи, а что происходит с климатом дальше? Вот мы сейчас — под Красноярском. Вокруг тайга. И, насколько я понимаю, она тянется на сотни километров. Очевидно, что люди там не живут постоянно. Так климат в этих зонах — такой же стабильный, как здесь? Или меняется?

Яков чуть приподнял бровь, как будто и сам ожидал, когда я дойду до этого вопроса:

— Меняется. Чем дальше от присутствия людей, тем слабее воздействие стабилизированного климата. Возникает то, что мы называем «естественным доминированием». Если в зоне долгое время обитают звери или даже монстры — климат начинает мимикрировать под них. Иногда очень быстро. Особенно, если поблизости обитает мощный монстр с высоким запасом Эхо. Такое существо может задавать климатическую доминанту в регионе, перекрывая влияние всех остальных — даже если это глубинная тайга. В крайних случаях вокруг таких существ возникают целые микроклиматические зоны — от вечной мерзлоты до пустынь, если никто в округе не способен превзойти его по силе Эхо. Там условия могут становиться экстремальными — жара, холод, вечный дождь. Всё зависит от типа существ, их численности и энергии Эхо.

Я кивнул — слишком многое начинало сходиться. Пазлы собирались. Получалось, что Эхо не просто подстраивалось под разумных. Оно считывало сигналы среды — температуру тела, эмоциональные импульсы, структуру поведения — и адаптировало мир под них. Словно сама планета училась жить в симбиозе. Но если рядом не люди — она учится у других.

— А с курортами как? — спросил я, уже с лёгкой усмешкой. — Выходит, если везде комфортно, ездить на юг незачем?

Яков покачал головой:

— Как раз наоборот, господин. Курортные зоны сохранили свою привлекательность. Более того — стали ещё комфортнее.

На лице Якова мелькнула блаженная улыбка — он явно вспомнил что-то личное, возможно, отдых, который случился давно. Улыбка тут же стала чуть грустнее.

— Там всегда тёплая вода — если мы говорим о морях. Или пушистый снег — если о горах. Эхо будто знает, чего от этих мест ждут. Люди приезжают с одинаковым настроем: отдых, покой, восстановление. И Эхо не просто подстраивается — оно усиливает эффект. Создаёт особую атмосферу. Там даже сами монстры другие — менее агрессивные, мягкие, безопасные. Иногда их приручают — держат как питомцев.

Он сделал паузу, чуть опустив глаза:

— Есть мнение, что Эхо делает эти места местами отдыха не случайно. Что система мира как будто оставила нам уголки для передышки. Эмоциональные узлы, в которых человек может восстановиться. Эхо там даже другого фона — успокаивающего, восстанавливающего. Почти во всех регионах есть такие зоны. Где-то это отели, где-то санатории, где-то — целые города. Но попасть туда трудно. Очереди, конкуренция, политика. Ведь отдых — теперь не просто роскошь. Это часть системы равновесия.

— То есть... — я чуть замер, осознавая — и в то же время формулируя вслух, — Эхо улавливает не только наличие людей, но и то, чего они хотят от места, в котором находятся. Их ожидания. Настроения. Воспоминания. И строит климат, структуру, даже архитектуру частично — под это?

Яков слегка склонил голову, как будто подтверждая:

— Да, господин. Мир живёт в ответ. Именно так и устроена наша эпоха.

Я задержал взгляд на Якове. Интонация, с которой он это произнёс, заставила меня насторожиться. Он говорил об этом с какой-то печальной уверенностью, будто за этими словами стояло больше, чем просто философия.

Я решил спросить Дворецкого напрямую — слишком многое не сходилось.

— Климат у вас всегда был таким? Или что-то произошло, что его изменило? — я задержал на нём взгляд. — Потому что, когда вы говорили о Севере, упомянули, что люди адаптировались. Но такая адаптация не происходит за столетия. Это требует миллионов лет. Это эволюция, а не просто привычка. Я могу поверить, что растения мутировали, что-то проросло за пару веков, но чтобы человек стал спокойно жить в условиях вечной зимы?.. Это не просто холод. Вы сами сказали — там по-настоящему сурово.

Яков слегка опустил глаза. Его ответ был коротким, но в нём чувствовалось что-то большее, чем просто знание.

— Нет, господин. Так было не всегда. Всё изменилось после Вспышки. Мир изменился. Мы изменились. И климат — тоже.

Он сделал паузу. Мне хватило времени, чтобы рассмотреть. Дворецкий говорил об этом всём так, словно видел это сам. Словно находился рядом, когда всё происходило. Это ощущалось не как пересказ чужой истории — а как воспоминание. Но не может же быть... На вид ему не больше сорока. Ну, максимум — сорок пять. А вспышка, если верить его словам, изменила мир полностью. Значит, это произошло давно. Достаточно давно, чтобы даже магия не могла замаскировать возраст.

Я перевёл взгляд на светильник. Чёртов светильник — он же не на электричестве, а на магических элементах. А это значит, что вся инфраструктура давно уже работает на Эхо. Значит, прошло не двадцать и не тридцать лет. Такую систему не строят за одно поколение. Это требует веков — как минимум. Даже у нас с электричеством ушло десятилетие на внедрение. А тут — магия. Архитектура. Образование. Повседневность. Всё говорит о том, что прошло столетие. А может — и больше.

А он продолжил говорить:

— Не сразу. Но со временем всё перестроилось. То, что вы видите сейчас — не естественный порядок. Это то, что осталось после.

— Подожди. Какая ещё вспышка? — спросил я, не сводя с него глаз.

Теперь он на миг замолчал. Но в этот раз — не так, как прежде. Раньше его паузы были выверенными, почти техническими — он давал мне время, чтобы переварить, или подбирал слова, как хороший актёр. Сейчас это было иное. Это была его пауза. Его воспоминание. Его внутренний момент. Он не прерывался ради меня — он нырнул в себя. И в этот миг я понял: мы играем. Всё это время — игра. Не битва, не дружба, не диалог. Покер. Он бросал карты — я смотрел на реакцию. Он щурился — я вычислял блеф. Я врал — он знал. Он лгал — я догадывался. Мы оба знали, что это поединок умов. И сейчас я впервые в жизни признал: передо мной игрок моего уровня. Человек, который мыслит так же точно, так же глубоко. И, возможно, так же одиноко.

Он заговорил. Голос изменился. Не просто стал тише — стал другим. В нём исчезла привычная маска. Он решил говорить прямо. Или решил, что я достоин знать. А может, это была его новая ставка. Игра продолжается.

— Была Вспышка Эхо. Катастрофа. Много лет назад. Тогда изменилось всё. Не сразу. Но необратимо. С тех пор наш мир стал другим.

— Точнее, — бросил я между делом. Слово вылетело почти как фраза между ходами. Но прозвучало иначе. Не как вопрос — как команда.

Я хотел просто уточнить. Поддеть. Взять паузу.

Но из меня заговорили двое. Барон, воспитанный приказывать, и я — привыкший давить точностью. Интонация сработала на автомате. Слово стало распоряжением. И сработало лучше, чем я рассчитывал.

Он выпрямился, как на плацу. Резко, чётко, без задержки.

— Пятого мая. После полудня. Тринадцать тридцать три.

Он сам понял, что подчинился. Усмехнулся уголком губ. В глазах мелькнуло лёгкое удивление — и, возможно, уважение. Он признал приказ. Признал того, кто его отдал.

Я почувствовал, как в теле что-то щёлкнуло. Барон внутри подтвердил: «Вот так и надо». И я не стал спорить.

— Ты знал точное время? — спросил я уже спокойным голосом, без нажима, но внимательно. Проверка.

Если он врёт — значит, лжёт и в остальном. Если нет... тогда мне придётся пересматривать всё, что я знал об этом мире.

Он не отвёл взгляда. Ответил спокойно, ровно.

— Я жил тогда.

Молчание.

Я вновь уставился на этот чёртов светильник на столе. Он бесил меня, как и раньше — спокойно, своими линиями Эхо. Я не хотел ни о чём думать.

Это пиздец.

Мужику — тысяча шестьсот двадцать пять лет. А выглядит он лучше, чем я в свои двадцать пять, в прошлом мире.

Да блять… куда я попал?