Эхо 13 Род Которого Нет. Том 1

Интерлюдия 4 — Император

Утро в столице давно перестало быть временем сна. Для него — точно. С первыми сумерками уходящей ночи дворец просыпался в своём привычном ритме: шорохи шагов по коврам, короткие фразы дежурных, мягкое гудение силовых линий в каменных арках. Этого достаточно, чтобы не забывать, сколько всего держится на нём одном.

Он уже не помнил, когда в последний раз по‑настоящему спал. Организм давно перестроился: час-полтора без сновидений — и хватит. Остальное время занимают дела. Зал заседаний, карта рубежей, стол с папками. Вьюга имперской рутины не затихает ни зимой, ни летом.

Кабинет встречал холодным светом — высокие окна резали предутреннее небо на ровные полосы. На подоконнике — чайник, который он никогда не просил, но который каждое утро оказывался здесь сам собой. Император поднёс чашку, вдохнул пар и поставил обратно. Горечь — не для этого часа. Сейчас нужна ясность.

Он прошёлся по кабинету медленно, не торопясь. Старые доски пола тихо отзывались на шаги; где-то глубоко, в кладке, тянулись невидимые нити охранных плетений — их тонкий гул он различал так же легко, как дыхание рядом. Дворец был живым, доверенным организмом. И он — его нервной системой.

На столе ждали три стопки. Он на миг задержал взгляд на каждой из них и протянул руку к первой.

Южные провинции Империи всегда были полем особой игры. Здесь, ближе к торговым путям и морским портам, деньги текли быстро, а вместе с ними текли и амбиции. Местные аристократы сохраняли верность трону, но верность эта часто шла рука об руку с жадностью. Корабли с пряностями, металлом, артефактами и вином приходили в порты каждый день, и каждая бочка, каждый ящик могли стать началом маленькой войны между кланами.

Император знал, что в южных землях иногда заключают сделки, о которых предпочитают не докладывать в столицу. Тайная канцелярия регулярно приносила ему аккуратно запечатанные досье — «мини-измены», как он их про себя называл. Не заговоры и не измена в полном смысле, но шаги в сторону, за черту дозволенного. Кто-то прятал налоги, кто-то переправлял редкие артефакты на чёрный рынок, кто-то слишком тесно общался с купцами из соседних держав. Формально всё это можно было раздавить одним приказом, но он выбирал моменты, когда стоило ударить, а когда — позволить жадности увести их в сторону от более опасных мыслей.

Северные территории внутри Империи были другой историей. Здесь власть Императора признавали так же бесспорно, но расстояния и суровый климат делали каждое распоряжение долгим в пути. Местные военные командиры и старшие роды привыкли действовать самостоятельно, полагаясь на свои силы. Не бунтовали, но иногда трактовали приказы так, как выгоднее им. Где-то создавали дополнительные сборы «для укрепления рубежей», где-то задерживали поставки в центр, объясняя это погодой или всплесками Эхо.

Император не питал иллюзий: и на юге, и на севере его слово оставалось законом, но сама жизнь на окраинах подталкивала людей к тому, чтобы искать лазейки. И он знал о каждой из них. Не потому, что хотел всё контролировать до мелочей — а потому, что позволял себе решать, что лучше: закрыть глаза сегодня, чтобы ударить завтра, или пресечь немедленно, чтобы не дать плесени пустить корни.

Внутренние сводки. Дворянские ссоры, пересуды, множество линий «чести» и ни одной правовой опоры. Два графства не поделили охотничий лес; третий уже приготовил «арбитраж» — в виде батальона дружины, который «случайно» стоит рядом. Он затёр карандашом три фамилии, черкнул цифру — процент выкупной ренты, — и передвинул папку в правую стопку: к исполнению.

Заметка академии. Число абитуриентов по пути магии снова просело. Как всегда: просадка в провинции, рост в столице. «Эхо не любит деревню», — так любят говорить те, кто никогда не видел, как в деревне рождаются сильнейшие. Но академия жила цифрами, а цифры редко дышат здравым смыслом.

И — статистический лист: уникальные маги. Три новых за квартал. Один — иллюзионист с феноменальной точностью, второй — транслокатор с ограничением на массу, третий… третий всё ещё «потенциал», без шансов на быстрый рост. «Уникальные» — слово, от которого аристократы начинают говорить шёпотом, а рынки — вскакивают и бегут. Он держал на них глаз. На всех.

Он подвинул первый блок в сторону и взял второй.

Империя стояла в центре мира не только на карте, но и в политике. Любое движение в соседних сверхдержавах отдавало эхом в её залах. На западе — СВЕТ, Союз Великих Европейских Территорий, богатый, изысканный, но жадный до власти. Они торговали, спорили, плели интриги так же легко, как дышали. Церковь у них была сильная и влиятельная, а амбиции распространялись далеко за пределы собственных границ. Император держал с ними тонкую игру: открытые порты и закрытые двери, торговые соглашения и тайные контрмеры против их шпионов.

На севере — старый, но всё ещё горячий король. С ним приходилось балансировать, чтобы не превратить сухопутную границу в линию фронта. Их дружба была как лёд под солнцем: внешне прочная, но достаточно одного неверного шага, чтобы трещины пошли по всей поверхности.

На востоке лежало Царство Вознесения — колосс, чей император любил играть в вечность и считал время своим союзником. Их маготехника поражала воображение, но за каждым артефактом скрывалась политика, а за каждой сделкой — невидимый крючок.

И, наконец, острова Ямато — скрытные, как море в штиль. Торговали выборочно, заключали союзы на века, но в любой момент могли исчезнуть в собственных водах, оставив партнёров в одиночестве.

Император знал: внешняя политика — это шахматы без конца. Ни одна фигура не покидает доску навсегда, и даже пешка, исчезнувшая с края, может вернуться ферзём.

За пределами границ Империи жизнь шла своим чередом — шумной, но предсказуемой. Почти всегда.

СВЕТ, как обычно, пытался играть в длинную партию. Их торговые дома и церковные ордена время от времени отправляли в дальние города Империи тихих людей с правильными лицами и безупречными легендами. Задача у них всегда была одна и та же: выследить и вывести за границу уникальных магов, способных переломить баланс в любой будущей войне.

Император не раз усмехался, читая сводки о проваленных миссиях. Уникальных магов в Империи было достаточно, и их потеря не обрушила бы державу. Но дело было не в том, чтобы не стать слабее, — а в том, чтобы СВЕТ не стал сильнее. Каждый такой маг, уведённый за границу, был не просто потерей, а подарком сопернику. И именно поэтому имперская сеть контрразведки работала без устали: каждый шпион, каждый посредник, каждый купец с лишними вопросами о местных школах попадал под незаметный контроль. Не для того, чтобы закатать в камень, а чтобы знать, кто и зачем пришёл.

Северное Королевство жило по другим правилам — точнее, по воле одного человека. Старшего- Короля, который прожил почти две тысячи лет, но вёл себя так, будто ему всё ещё двадцать. Он снова полез к Разлому. Снова. И снова потерял сознание, зайдя слишком глубоко. Его едва вытащили обратно — пришлось подключать сильнейших магов, которые вообще способны проникнуть в зону, где он рухнул. Таких в Северном Королевстве немного, и каждый из них — на вес золота.

Император читал эти отчёты с неизменным выражением лица, но внутри знал, что это безрассудство рано или поздно закончится плохо. Северяне вытаскивали своего лидера буквально на верёвках, рискуя при этом сами. Он не понимал — или не хотел понимать — что Разломы не прощают даже сильнейших.

Император делал вид, что это его не касается, но прекрасно понимал: если однажды они не успеют, Север окажется в руках того, кто решит играть в политику совсем другими методами. И тогда баланс на границе изменится за одну ночь.

Чёрный рынок. Доклад управления: цепочки поставок, новые мастерские за чертой, свежая партия нелегальных имплантов, ушедшая через два порта, которые, как всегда, «не причём».

Он не любил этот пласт работы. Не потому, что грязь — грязь была везде, где текут деньги и кровь. А потому, что без этой грязи многого бы не стало. Слишком много судеб на нём держалось — и не только тех, кто носит перстни с гербами.

Двадцать процентов гвардии — люди из простых. Бывшие портные, учителя, повара, дети караванщиков. Никто из них не вступил бы в строй на равных с дворянами, не будь у них возможности усилить тело. Легально — цены ломают позвоночник, ещё до операции. Нелегально — риск, но шанс. Он видел их досье — глаза, в которых горит благодарность тем, кто дал возможность. Чёрный рынок дал, да. Но кто позволил ему жить?

Он позволил. Дозированно. Столько, чтобы хватало тем, кто достоин, и не хватало на бунт. Если опустить цены, аристократия завоет, заявляя, что «их кровь обесценили». Если задрать — гвардия просядет. Везде нужны весы. Он взял карандаш и черкнул ремарку: «Порог цены — оставить. Квоту на столицу — снизить. Допустить провинциальные партии с выборочной проверкой».

Чуть в стороне лежала записка из Совета Церкви: очередной запрет на «небогоугодные» усовершенствования плоти. С печатями, подписью архонта, ссылкой на старые постановления. Он перелистал, не спеша. Каждое второе слово — «грех», каждое третье — «скверна». В конце — привычная просьба «обратиться к свету». Он положил лист обратно.

Церковь была здесь всегда — слишком давно, чтобы её можно было вытеснить за один королевский указ. Он бы, может быть, и рад. Как на Севере — два посольства, остальным — за ворота. Не будет. Здесь они пустили корни в фонды, в училища, в семьи. Они бы пережили даже его, если бы он позволил. Но он не позволял.

Иногда церковь делала за него то, что не должна делать армия. Выжигала гниль там, где официальная рука оставила бы слишком заметный след. Он не любил это признавать вслух. Но порядок держится не только на светлых словах.

Дверь тихо качнулась.

— Ваше Величество, — склонился дежурный, — утренний брифинг.

— Войдите.

Трое. Канцлер — бледный, аккуратный до смешного; начальник охраны — квадратный, словно из камня; глава Тайной Палаты — взгляд серый, как сырое железо.

— Южные пошлины, — начал канцлер, — готовы к корректировке. Я бы предложил…

Император услышал, как звучит «я бы предложил», и улыбнулся едва заметно. Все «я бы предложил» мира давно уложены у него в голове по полкам.

— Не стоит трогать пошлины, — сказал он и слегка постучал пальцем по столу. — Сдвиньте расписания караванов, увеличьте контрольный интервал на переправе. Дайте им подумать, что получают скидку, пока платят столько же.

Канцлер кивнул с видимым облегчением. Любил решения, в которых много слов и мало крови.

— По чёрному рынку, — осторожно вступил глава Тайной Палаты, — мы идентифицировали новую линию поставок имплантов через западные территории. На линии — двое баронов и один купеческий дом. Разрешите…

— Разрешаю наблюдение, — оборвал Император. — Вмешиваться — только если пойдут в столичные учебки с партиями. Провинции — не трогать, пока не сорвут план набора в гвардию.

Тот кивнул, запоминая формулировки.

— Охрана дворца, — начал начальник охраны, — просит утвердить обновление боевого протокола на случай всплеска Эхо в пределах внешней стены…

— Утверждено, — произнёс Император. — Но караулы во внутреннем дворе — без артефактных клинков. Пусть помнят, что дворец — не поле боя. Здесь достаточно пары сильных, которые умеют думать.

Он отпустил их быстро. Такие разговоры не должны затягиваться. Политика — это не только длинные столы и речи. Это правильные, короткие решения в нужные минуты.

Кабинет снова наполнился тишиной. Он подошёл к окну; глубоко внизу свет просыпавшегося города ложился на камень мягким молоком. С крыши летела стайка белых птиц — кто-то снова кормил их у чёрного входа. Хорошая привычка, если не забываешь, что птицы все равно улетят. Люди — нет.

Он коснулся пальцами холодного стекла и вдруг — не впервые — ощутил знакомую пустоту в груди. Не тоску, не щемящую боль, а именно пустоту — как от отсутствующей двери. Там, где когда‑то была опора, осталась гладкая стена.

Иногда в такие минуты возвращались короткие фразы. Не свои. Сказанные в другое утро, в другой комнате, другим голосом.

Забудь их. Вычеркни. Не поднимай.

Тогда он не понял, зачем. Не понимал и теперь. Он просто сделал, как было сказано. Во имя порядка. Во имя будущего. Иногда власть — это умение выполнять чужую просьбу так, как будто это твоя воля.

Он отвёл взгляд от окна, прошёл к полке, где стояла старая карта Империи — ещё до перемен. На краю — пожелтевший от времени лист с незаполненной ячейкой. На месте, где должен был быть герб. Он не любил смотреть на этот край. Но и снимать его со стены не велел. Пустые места учат вниманию лучше, чем полные.

V

Вторую половину утреннего часа он провёл над меньшими бумагами. Но именно они чаще ломают зубы тем, кто привык разрубать узлы одним махом.

Распоряжение о распределении степеней риска для гвардейских выпусков. Он поставил подпись, добавил сноску: «Выравнивать состав классами экипировки, не допускать дисбаланса «старых» комплектов в одном дивизионе».

Отчёт по Академии: спор преподавательницы‑магессы и наставника пути силы. Он усмехнулся. В академии вечная война: что равнее — удар кулаком или слово заклинания. Он черкнул под итогом: «Выдать лаборатории дополнительную квоту расходников, тренировочным залам — обновить эхо-метки». Равновесие покупается не аргументами, а железом и мелом.

Письмо от старого герцога, любителя длинных лент. Три страницы о «падении нравов» и «жадности купцов», две — о «великой миссии благородства», и лишь в самом конце — просьба продлить льготы на вырубку дубовой рощи «для восстановления фамильной усадьбы». Он повернул перо и каллиграфически вывел: «Льготу не продлевать. Для усадьбы — использовать материалы из фонда восстановления».

Записка купеческого дома: жалоба на налоговую инспекцию. Он не любил читать жалобы, в которых больше красноречия, чем смысла. Но в конце была таблица. Он проверил диагональ — и нашёл. Не там, где мечут глазами те, кто пишет запросы, а в столбце «мелкие сборы». Он поставил рядом крючок, добавил одно слово: «Переучёт». Иногда достаточно сдвинуть один камень, чтобы звук изменился по всей арке.

Краткая сводка по всплескам Эхо в окраинных губерниях. Три случая за неделю. Малые. В одном — затихло само, в другом — церковники успели сжечь очаг до прибытия дружины, в третьем — выпадение из реальности на двенадцать секунд в радиусе сада. Он отметил зону — вероятно, локальный прорыв разлома, придётся ставить пост.

Он поймал себя на том, что не торопится к последнему конверту. Не по суевериям — он отучил себя от них столетия назад. Просто знал: хорошие новости не приходят с чёрным сургучом. Плохие — тоже не всегда. Но важные — почти всегда.

VI

Часы на стене отбили половину. Он провёл ладонью по столешнице и только после этого взял в руки конверт. Сургуч треснул так, как трескается ледок на лужах ранней осенью — звонко и сухо.

Листы — один, второй, третий. Подкопчённые, как будто их держали близко к лампе, проверяя водяные знаки. Он прочёл первый абзац и не удивился: дублирование канала, отметка об уровне допуска, привычные подписи.

Второй — сухие формулировки: обзор ситуации в столице, оговорка о «необычно высокой активности в северных провинциях» (северные всегда «необычно высокие», даже когда спят), ссылка на закрытый отчёт о поставках артефактных клинков в два частных дома (он знал — в один клинки так и не доедут).

Третий — заметка от Академии, но из серии «всё равно вы захотите знать»: маг, проявивший рост вне канвы, «не соответствует описанию известных линий». Такие приходят раз в десятилетие. И такие редко доживают до второго.

Он переложил листы так, чтобы край не цеплялся, и вернулся к первому. В самом низу — приписка: «Имеется дополнительный лист. Передан курьером. Открыть лично, без свидетелей».

Он поднял глаза — и увидел, что дежурный уже стоит в проёме, как тень.

— Здесь, — сказал тот негромко и положил тонкий, почти невесомый лист с двойной печатью.

Император кивнул. Пальцы автоматически прошли по краю, проверяя не плетение — печать. Иногда старые методы надёжнее новых. Он сломал ленту.

Слова были простыми. Как ножи. Без затей, без лишних витков.

Он прочёл их до конца и молча положил лист на стол.

Кабинет — тот же, но тише. Чай — остыл, как будто давно. На улице под окном крикнула птица — и замолчала. В глубине дворца едва слышно качнулся маятник.

Он провёл ладонью по краю стола, словно проверяя, не дрогнул ли мир. Не дрогнул. Мир редко дрожит от слов — он дрожит от того, кто умеет ими пользоваться.

Мысли не побежали — они встали на свои места спокойно, по накатанной. Он вспомнил пустую ячейку на старой карте. Вспомнил голос, сказавший тогда: «Забудь их. Вычеркни. Не поднимай». Вспомнил, как не спрашивал «зачем», потому что иногда правильный вопрос — «как». И как сделал всё, чтобы лист с гербом исчез, а память — притихла.

Иногда прошлое возвращается вежливо. Иногда — без стука. Это возвращалось с бумажного шелеста и тонкой линией в самом низу, где обычно не пишут ничего, кроме подписи.

— Ну конечно, — сказал он вполголоса, даже не улыбаясь. — Всё идёт так, как было сказано.

Он взял перо, приподнял верхний лист и ещё раз прочитал последние строки. Пальцы не дрогнули.

Тринадцатый род.

Преемник найден.

Родовая сила — подтверждена.

— Я и не сомневался, что так и произойдёт, — произнёс Император и приложил печать.