Эхо 13 Род Которого Нет. Том 1

Глава 21

Мотор пикапа заглох, и тишина у заводских ворот показалась странно плотной. Не той, что бывает на пустой дороге, а настороженной, напитанной ожиданием. Я открыл дверь, шагнул на потрескавшийся асфальт и сразу упёрся в стену из людских спин.

Толпа сгрудилась плотным полукругом у центральных ворот. Первые ряды — военные в камуфляже, стоящие плечо к плечу, за ними — журналисты с камерами, штативами, микрофонами и планшетами. Объективы тянулись вперёд, выискивая лучший ракурс. Разговоров почти не было — только глухой фон перешёптываний, из которого невозможно выхватить ни одного слова.

Я сделал пару шагов вперёд и сразу понял — пробиться сейчас невозможно. Даже если бы захотел, пришлось бы буквально проталкиваться через строй, а каждый шаг попадал бы в чей-то кадр.

— Максим Романович, что это вообще? — спросил я вполголоса.

— Не знаю, — он чуть склонил голову, уголки губ дрогнули в намёке на усмешку. — Но предполагаю… сейчас будет весело.

В этот момент в центре толпы, прямо перед воротами, я заметил наспех сколоченный помост из поддонов. Сырые доски, свежие сколы, кое-где торчали гвозди — делали в спешке, лишь бы успеть к началу. На него поднялись трое.

Двух я узнал мгновенно. Барон — Игорь Иванович Румянцев и граф — Сергей Петрович Корнеев — имена, знакомые по контракту, который я недавно читал. Шесть лет назад они взяли завод в долгосрочную аренду и с тех пор держали его на полном ходу, вытягивая из него всё, что можно. Сейчас стояли бок о бок, словно два победителя на пьедестале.

Третий выглядел иначе — в нём не было ни намёка на аристократическую выправку. Лицо узкое, глаза мелкие и круглые, как бусины, бегали из стороны в сторону, выдавая привычку всё оценивать и прикидывать на ходу. Надменность во взгляде выдавала не меньшее самомнение, чем у барона и графа, но иного сорта — чиновничьего, пропитанного запахом взяток и мелких интриг. В руках он держал пухлую папку с бумагами, прижимая её к боку так, будто та стоила больше, чем всё вокруг.

Граф шагнул к самому краю помоста, ладони развёл в стороны, взгляд уверенно скользнул по толпе:

— Дамы и господа, мы собрались здесь, чтобы сообщить вам великую новость. За многие годы здесь не происходило столь значительных событий. Да, шесть лет назад у нас был крупный прорыв, — он повернулся к барону, — но тогда это были монстры второго, третьего, четвёртого ранга. Их было много, но ни один не стоял рядом с тем, что произошло сейчас.

Он сделал паузу, дождался, когда тишина стала почти осязаемой, и продолжил:

— На этот раз мы столкнулись с чудовищем восьмого ранга. И общими силами войск графа Сергея Петровича Корнеева и дружин барона Игоря Ивановича Румянцева мы смогли его одолеть.

Эхо вокруг дёрнулось, словно его резко ударили. У Максима Романовича оно звенело низко и холодно, у Толика-Кабана — грубо, как натянутая до предела струна, готовая лопнуть. Остальные дружинники тоже не скрывали внутреннего напряжения.

Я знал, что их бесит. Эти двое вообще не были там. Не видели боя. Даже не собирались туда приходить. Если бы хоть кто-то донёс им, что в том разломе падала восьмёрка, они бы ворвались и смели мою армию с дороги, только чтобы заполучить тушу. Потому что сорок пять тысяч просто так на земле не валяются.

Толпа взорвалась гулом. Журналисты начали наперебой спрашивать:

— Что это за монстр?

— Где именно он появился?

— Как вам удалось его убить?

Граф поднял руку, возвращая себе внимание:

— Все подробности вы получите после нашей пресс-конференции. Их предоставит императорский оценщик, который принимал тушу и оформлял выкуп.

В этот момент я уловил сбоку тихое, почти неслышное бормотание Максима Романовича:

— А теперь понятно, зачем ты мне сказал это взять с собой…

Он явно не думал, что я это услышу. Но услышал. И мне хватило одного взгляда на его лицо, чтобы понять — продолжение будет.

Граф выдержал паузу, оглядел толпу и понизил голос, будто делился важным и личным:

— Вы все понимаете, какой угрозой мог быть монстр восьмого ранга. Такой противник способен уничтожить не только наш маленький регион, но и нанести непоправимый урон деревням, городкам… Даже столице нашего края, Красноярску.

Барон кивнул, вставляя нужный акцент:

— Представьте: он дошёл бы до Красноярска, и тогда бы мы говорили уже о разрушениях, которые восстанавливались бы годами, если не десятилетиями.

— Но мы этого не допустили, — вновь взял слово граф. — Вместе, мы как истинные аристократы, смогли обеспечить безопасность всего региона. И мы хотим, чтобы эта победа вошла в историю. Потому что в Красноярске, если и появлялись монстры восьмого ранга, то это было… — он сделал вид, что задумывается, — …пару веков назад.

Толпа зашевелилась. Журналисты кивали, фиксируя каждое слово, кто-то уже шептал в камеру вводку для репортажа.

Граф выпрямился, и в его голосе появились металлические нотки:

— Именно поэтому, учитывая, что этот монстр появился на землях, примыкающих к роду, которому принадлежит завод… Мы намерены ходатайствовать о выкупе этих заводов.

— На официальных основаниях, с достойной оплатой, — добавил барон. — Мы и так поддерживали их работу последние шесть лет, держали на своём обеспечении. Это логичный шаг — передать их в руки тех, кто реально заботится о безопасности этих мест.

Граф сжал перила подиума и почти торжественно завершил:

— Сегодня мы не только говорим о нашей победе. Мы говорим о событии, которое войдёт в летопись Красноярска.

И вот тут всё стало на свои места. Теперь понятно, зачем они собрали здесь такую толпу журналистов, зачем сгоняли камеры и объективы со всего края. Такой случай, как появление восьмого ранга, и так бы не остался незамеченным — слухи долетели бы до самой столицы Империи. Но им было мало. Они хотели, чтобы это событие осветили на всю Империю, чтобы их имена врезались в каждую новостную ленту.

И теперь понятно, что им нужно на самом деле. Они хотят полностью отжать завод. Вот только зачем? Те две-три тысячи рублей, что они выплачивают мне в месяц за аренду, для них копейки. Судя по всему, в ресторане за вечер они могут оставить больше.

Я машинально скользнул взглядом в сторону стоянки. Две дорогие машины — без сомнений, их. Стоят как памятники чужой наглости и самоуверенности.

Интерлюдия: Вечер прошлого дня.

Оглушающая тишина старого кабинета напоминала не покой, а подготовку к чему-то важному. Тяжёлые шторы поглощали дневной свет, и лишь камин разбрасывал по панелям из красного дерева золотые отблески. На массивном столе — бокал коньяка и несколько тонких папок.

Граф Сергей Петрович Корнеев сидел во главе стола, чуть наклонившись вперёд. Он листал один из отчётов, как будто там были цифры, известные ему ещё до того, как бумага попала на стол.

— Оборот за двадцать лет, — сказал он, не поднимая глаз, — порядка двадцати, может, двадцати пяти миллиардов. В год — около миллиарда двухсот.

Барон Игорь Иванович Румянцев, стоявший у камина, позволил себе короткую усмешку:

— Сорок процентов — чистая прибыль. Пятьсот миллионов, плюс-минус.

— И даже по той четверти процента, что мы… великодушно внесли в договор, — продолжил граф, медленно вращая бокал, — это около миллиона двухсот тысяч в его карман ежегодно.

Барон тихо хмыкнул:

— Сейчас он живёт на две-три тысячи в месяц и не дохнет. Даже дружина у него есть. С такими деньгами он… зашевелится.

— После этой мелочи у нас остаётся примерно полмиллиарда, — граф положил лист на стол. — Тридцать шесть миллионов — мои. Пятнадцать — твои. Всё остальное уходит герцогу.

Барон пустил кольцо дыма в сторону камина:

— И это только белая бухгалтерия.

Граф поднял взгляд.

— Герцог проведёт через завод всё, что нужно провести. Артефакты, осколки, редкие части. На бумаге — лом. На деле… — он чуть качнул бокалом, и янтарная жидкость поймала отблеск огня, — рынок, о котором не пишут в газетах.

Барон кивнул, и в его взгляде мелькнуло что-то вроде понимания.

— Значит, — негромко сказал граф, — нужен повод. Что-то, что даст нам завод официально… без лишних вопросов.

— И чтобы он сам решил, что это лучший выход, — добавил барон.

Граф чуть усмехнулся и вернулся к бумагам, как будто разговор уже был завершён.

И тут раздался телефонный звонок. Несколько коротких слов разговора.

— А вот и повод. — ухмыльнулся граф.

Пресс-конференция наше время

Граф сделал полшага вперёд, выпрямился и обвёл взглядом толпу:

— Мы хотим, чтобы всё прошло честно, открыто и по закону. Наше предложение — не принуждение, а забота о безопасности края и о достойной жизни владельца земли.

Барон Румянцев кивнул, подхватывая:

— Мы не стремимся оставить барона Мечева без средств. Напротив. Мы предлагаем щедрую компенсацию — триста пятьдесят тысяч рублей.

Граф чуть улыбнулся, как будто это была редкая и благородная уступка:

— И не разом, чтобы не перегрузить казну, а равными выплатами в течение пяти лет.

— Так он сможет без спешки устроить свою жизнь, — продолжил барон, словно речь шла о старом друге. — Купить жильё в столице, обеспечить себе спокойствие.

В толпе послышался одобрительный гул, журналисты закивали, кто-то уже записывал формулировки. Слово «щедрый» явно было услышано и отложилось в их блокнотах.

Я же стоял в стороне и смотрел на них, понимая, что всё это — театральная постановка. И что за их «честностью» и «заботой» скрывается куда более хищный расчёт, о котором они, разумеется, не скажут ни слова перед камерами.

Граф чуть отстранился от микрофона, будто обдумывал что-то, затем медленно вернул взгляд к журналистам и сдержанно улыбнулся.

— Впрочем… — он сделал короткую паузу, — зачем нам вообще мелочиться цифрами?

Толпа притихла. Даже те, кто записывал, подняли глаза.

— Я только что подумал… У меня в Москве есть квартира. — Он говорил неторопливо, смакуя каждое слово, будто описывал сокровище. — Хорошее место, почти центр, рядом метро, транспорт. И участок при ней — около пяти соток, ухоженный, с садом.

Он слегка развёл руки, словно предлагая залу самим оценить масштаб жеста.

— Думаю, это куда достойнее, чем тянуть выплату годами. Барон Мечев сможет обосноваться в столице и вести жизнь, как подобает человеку его положения.

Барон Румянцев сдержанно кивнул, подтверждая услышанное, а граф закончил мягким, но отчётливо поставленным тоном:

— Мы будем с интересом ждать ответа барона на это… щедрое предложение.

В толпе пронёсся одобрительный ропот, кто-то даже зааплодировал, журналисты поспешили зафиксировать каждое слово. Для людей, не знающих их истинных замыслов, это выглядело как безупречный жест великодушия: отдать вместо денег московскую квартиру с участком.

Но я-то знал цену.

Если смотреть по рынку и по бумагам, что я успел пролистать, такой завод в его нынешнем состоянии стоит… ну, триста, может, четыреста пятьдесят тысяч. А квартира в Москве, в шаге от центра, да ещё с пятью сотками земли? Это семьсот, восемьсот, а то и миллион. Такие варианты уходят с рынка на аукционах, за них дерутся.

И чем больше я прикидывал, тем сильнее свербила мысль: слишком уж щедрый подарок, чтобы быть просто жестом. Слишком красиво обёрнуто, чтобы не скрывать яда внутри.

Металлический холод коснулся ладони — что-то круглое, тяжёлое. Я машинально сжал предмет и позволил Эхо скользнуть внутрь. Ошибка.

Звуки, лица, даже собственное тело растворились, будто их никогда не было. Я оказался в тьме, вязкой и бездонной, где нет ни верха, ни низа.

И в этой тьме я чувствовал, но не глазами, а чем-то иным, чужим.

Сначала — липкий страх, тихий, почти привычный, вплетённый в каждое движение. Влажный запах разложения, не отталкивающий, а успокаивающий. Голод. Постоянный, как тень.

Я — маленький, невидимый, спрятанный в трещинах камня, жду. Жду, пока мир вокруг не замрёт, пока не станет безопасно выйти к телу, тёплому или уже холодному, и рвать, глотать, жить ещё немного.

Время теряло форму. Голод — насыщение — тьма укрытия. И снова голод.

С каждым разом я становился тяжелее, сильнее. Уверенность медленно вытесняла страх. Я больше не ждал — я шёл.

И всё же где-то внутри, глубже силы, оставалось что-то вроде… тени. Она была запахом. Звуком. Вибрацией в воздухе, приходящей издалека. Разлом.

А потом она стала ближе. И ближе. Пока не наполнила весь мир. И я побежал. Не потому, что был голоден, а потому что внутри распахнулась та же бездонная пустота, что в первые дни жизни.

Я бежал, но она шла за мной.

…Вспышка — и всё исчезло.

Я распахнул глаза, тяжело втянул воздух. Сердце било в висках. Предмет всё ещё лежал в ладони. Это было ядро. Ядро того самого монстра.

И вместе с его страхом во мне всё ещё звучала тихая дрожь от Разлома.

Я моргнул — и понял, что на меня смотрят. Все. Но я не мог сразу объяснить, что со мной произошло. Картины, запахи, чувство чужой жизни — всё это ещё крутилось внутри, как сон, из которого проснулся, но не уверен, что до конца.

Интерлюдия

Максим

Утром всё началось с одной фразы.

Яков, как всегда, стоял безупречно прямой, с тем спокойствием, за которым никогда не угадаешь, думает ли он о политике или о том, что приготовить на ужин. Он протянул мне небольшой мешочек.

— Возьмите с собой ядро монстра. Когда поймёте, что всё подходит к финалу, вложите его в руку господина. Остальное… вы сами поймёте.

Я не стал задавать вопросов. С Яковым это бесполезно — если сказал «поймёте», значит, пойму.

…Понял я только сейчас.

Мы стояли в толпе, когда эти двое на помосте уже разогрелись до пафоса. Я увидел, как господин слегка сжал кулак — знак, что терпение на исходе. Именно тогда я шагнул ближе и незаметно вложил в его ладонь предмет из мешочка.

Холодное, гладкое, почти живое на ощупь ядро. Он машинально принял его, даже не взглянув. А через пару секунд…

Сначала его чуть повело, словно от удара, но он удержался. А потом я увидел то, что, казалось бы, невозможно увидеть.

От него во все стороны начали расходиться нити. Тёмные, глубокие, словно сотканные из густой тени, они тянулись прочь, переплетались, извивались, как живые. Струны Эхо.

Я знал о них. Все люди знают. Но никто — никто — не видит их в таком виде. Даже маг, когда плетёт заклинание, видит только собственную вязь, только в своём восприятии. Снаружи можно заметить лишь результат — шар пламени, вспышку света, ледяной клинок. Но не само плетение.

А тут его видел каждый. И каждый понял, что это не магия в привычном виде. Что-то другое. Более древнее. Более сырое.

Вокруг стало тише. Даже барон и граф на миг осеклись. А я, глядя на эти струны, впервые за много лет почувствовал, что и вправду не всё в этом мире я способен просчитать.

Пресс-конференция Аристарх

Когда я окончательно пришёл в себя, я уже готовился к тому, что сейчас со всех сторон посыплются вопросы. Люди в толпе переглядывались, некоторые журналисты уже перехватывали микрофоны, военные начали чуть выдвигаться вперёд, чтобы «прикрыть» своих хозяев.

Но в этот момент всё оборвал глухой, ровный гул. Он шёл откуда-то сбоку, накатываясь неторопливой, но неумолимой волной. Головы повернулись сами собой — и журналисты, и солдаты, и даже барон с графом.

Взгляд, который ещё секунду назад был прикован ко мне, сместился в сторону.

Я тоже обернулся.

И тогда всё стало ясно. Чёрный, словно поглощающий свет, матовый кузов. Ни эмблемы, ни герба, ни номера. Только чистые линии, строгие, как приказ. Даже на расстоянии чувствовалось, что это не просто машина, а символ. Символ власти, к которой не подходят без вызова.

Я прекрасно понимал, почему на ней нет номеров. Никто в здравом уме её не остановит. Те, кто следят за дорогами, в такой момент предпочитают внезапно уйти «на перерыв» или найти себе срочную работу в другом конце города.

Толпа начала расступаться, словно сама собой.

Барон чуть приподнял подбородок, но уголки губ на мгновение дрогнули. Граф — тот и вовсе стал неподвижным, как статуя, только взгляд его стал внимательнее, жёстче.

А у меня внутри вспыхнула мысль, что всё, что происходило до этого — их пафосные речи, спор за завод, даже моё падение в темноту вместе с ядром — возможно, всего лишь прелюдия к тому, что сейчас выйдет из этой машины.