Джо Стил

VIII

Поскольку ни Левину, ни АСГС ничего лучшего на ум не пришло, они решили обжаловать смертный приговор "четвёрке верховных судей" у Джо Стила. Левин также опубликовал своё письмо в газетах. В нём он просил президента пощадить жизни "преданных государственных служащих, чьё несогласие с ним по ряду пунктов было, возможно, ошибочно принято за неприятие государственной политики".

Указывая на письмо в "Вашингтон Пост", Эсфирь сказала Чарли:

— Думаешь, от этого будет какая-нибудь польза?

Он вздохнул и покачал головой.

— Неа. Могла быть, если бы они просто продолжали принимать решения, которые ему не нравятся. Но, вся эта история с госизменой… Он не похож на того, кто так просто их отпустит.

— Ой, перестань! — сказала она. — Как ты можешь этому верить? Как вообще хоть кто-то может этому верить?

— Я тебе так скажу: я не знаю, чему верить, — ответил Чарли. — Майк тоже считает, что всё это — чушь. Но его там не было. А я был. Призналась бы ты в чём-то столь же ужасном и неизбежно ведущем к смертному приговору, о чём тебе прекрасно известно, если бы ты этого не делала… хотя бы часть из этого?

— Видишь? Даже тебе трудно всё это переварить. — К облегчению Чарли, жена не стала давить сильнее. Вместо этого, она вновь указала на газету и сказала: — Как считаешь, что Джо Стил намерен с этим делать?

— Я думаю, он ничего не будет делать, пока весь бардак в Луизиане не стихнет, и лишь Богу известно, сколько это продлится, — ответил Чарли.

Исходя из признания Джорджа Сазерленда, генеральный прокурор Вышински получил ордер на арест отца Коглина и Хьюи Лонга. Священник-подстрекатель смиренно отправился под стражу, демонстрируя собравшимся вокруг мичиганской радиостудии журналистам закованные в наручники руки, и процитировав двадцать третий псалом: "Господь — Пастырь мой; я ни в чем не буду нуждаться. Он покоит меня на злачных пажитях и водит меня к водам тихим, подкрепляет душу мою, направляет меня на стези правды ради имени Своего. Если я пойду и долиною смертной тени, не убоюсь зла, потому что Ты со мной; Твой жезл и Твой посох — они успокаивают меня"^[77].

Прозвучало очень мило. Но за решёткой он, всё равно, остался. Ни один судья не выпустит его под залог или выдаст предписание о habeas corpus. Когда-нибудь Джо Стил и Энди Вышински пошлют его под суд или отправят под трибунал. Пока же…

Пока же Хьюи Лонг изо всех сил поднимал бучу. В отличие от отца Коглина, Царь-рыба не стал сидеть на месте и ждать, пока его осудят. Едва он услышал о том, как Сазерленд назвал его имя, он бросился в национальный аэропорт Вашингтона, зафрахтовал "Форд Тримотор" и вылетел в Батон-Руж.

Там его никто не арестовал. В Луизиане перед Царём-рыбой преклонялись даже федеральные власти. Именно из Луизианы Лонг бросил вызов Джо Стилу и остальным сорока семи штатам.

— Если этот лживый бесчестный дурак, засевший в Белом Доме хочет новой "войны с агрессией янки", он её получит! — ревел сенатор. — Он может выстрелить первым, но американский народ выстрелит последним — в него лично! Все, кто против Джо Стила должны быть со мной!

Чего он не осознавал, так это того, что, когда речь заходила о выборе между ним и президентом, большинство населения за пределами Луизианы стояло за Джо Стила. Да, Джо Стил был холоден и хитёр. Это было известно всем. Но большинство людей считало, что у него была голова на плечах. За пределами Луизианы Хьюи Лонг считался кем-то средним между шутом и буйнопомешанным психопатом.

Когда Джо Стил выступал по радио, говорил он здравые вещи.

— Никто не собирается начинать новую Гражданскую войну, — сказал он. У него имелось своё название недавних неприятностей, как у Хьюи Лонга имелось своё. То, которым воспользовался Джо Стил, было более распространено среди американцев. Он продолжил: — Но законам нужно подчиняться. На арест сенатора Лонга выдан ордер. Он будет применён в самое скорое время.

Следующее выступление Царя-рыбы по радио заключалось в выкрикивании одной фразы: "Не поймаешь! Не поймаешь! Ня-ня-ня!". Чарли слушал его выступление и неохотно кивал в восхищении.

— А он дерзкий, не отнять.

— Лучшее, что он может сделать — это выставить Джо Стила на посмешище, — сказала Эсфирь. — Тогда никому не захочется, чтобы правительство применяло силу.

Чарли считал точно так же.

Хьюи Лонг колесил по Луизиане и выступал с речами. Ему было нужно поддерживать всех в тонусе — если против него выступит его собственный штат, значит, его песенка спета. Путешествовал он с таким количеством охраны, которого хватило бы, чтобы начать маленькую войну. Против федеральных сил они бы не выстояли, но всякую шушеру разогнали. И они совершенно точно держали Луизиану в тонусе.

Всё это не пошло на пользу сенатору, когда тот выступал около городской ратуши Александрии. Снайпер, сидевший, минимум в полумиле оттуда, сделал всего один выстрел. Пуля калибром.30–06 вошла Царю-рыбе в левое ухо и вылетела, вынеся с собой половину мозгов. Умер он раньше, чем упал на мостовую.

Его телохранители сошли с ума. Часть из них побежала в том направлении, откуда был сделан выстрел. Другие начали стрелять в ту же сторону. Третья часть, в припадке горя, ужаса и ярости разрядила револьверы в толпу, которая собралась послушать Лонга. В результате стрельбы и последовавшей давки погибли двадцать человек, включая одиннадцать женщин и восьмилетнюю девочку.

Убийцу никто не поймал. Через несколько дней за обедом Луи Паппас заметил Чарли:

— Мой брат — комендор-сержант в морской пехоте.

— Правда? — произнёс Чарли с полным ртом ветчины с сыром.

— Ага. В 1918 году он был во Франции, правда, тогда он был всего лишь рядовым первого класса. Он говорит, что знает кучу ребят из Корпуса, способных сделать то, что сделал тот парень в Луизиане^[78].

— Да, ну? — сказал Чарли. Фотограф кивнул. Чарли продолжил: — Он утверждает, что билет на тот свет Хьюи выписал кто-то из отставников?

— Не. С чего ему такое говорить? Его там не было. — Луи ел ливерную колбасу с луком: бутерброд, от которого даже скунсы поджали бы хвост. — Просто так может быть.

— Как это так? — спросил Чарли. Затем он обратился к бармену. — Эй, можно мне ещё колы, пожалуйста?

Майк понимал, почему Стэн усадил его на поезд до Батон-Руж освещать похороны Хьюи Лонга. Он — репортёр, имевший репутацию противника Джо Стила. Если бы он пошёл в своей теме дальше, то это была бы уже лишь вишенка на торте, а нужен был новый торт. Джо Стил со своими подельниками уже с трудом его терпели. "Я — расходный материал", — не без гордости подумал Майк.

Похороны напомнили ему ни много ни мало, как в тех же банановых республиках провожали мёртвых военных диктаторов. Весь Батон-Руж был задрапирован чёрной тканью. Флаги США были приспущены. Иногда они висели вверх ногами — старый, очень старый морской сигнал о бедствии.

Возле Капитолия штата выстроилась очередь из порядка пары сотен тысяч одетых в чёрное людей, чтобы проститься с телом Лонга. Новенький Капитолий построили в бытность Царя-рыбы губернатором Луизианы. Старый, готический кошмар, будто сошедший со страниц романа сэра Вальтера Скотта стоял пустым и заброшенным в нескольких кварталах южнее и чуть западнее у самого берега Миссисипи. Вместе с другими журналистами Майк преодолел сорок восемь ступенек — по одной для каждого штата с надписью его названия и даты вступления — и прошёл через пятнадцатиметровые бронзовые двери в ротонду.

Гроб с Лонгом стоял в самом центре ротонды. Он был двуслойным, бронза поверх меди и имел стеклянную крышку, чтобы люди могли рассмотреть одетое в смокинг тело. Подушки, на которых покоилась голова Лонга, были аккуратно сложены с правой стороны, дабы никто не мог разглядеть разбитую правую часть его головы.

Скорбящие шли нескончаемым потоком, богатые и бедные, мужчины и женщины, белые и даже несколько негров. У некоторых был такой вид, словно они считали, что появление здесь пойдёт им на пользу. Немало человек были искренне опечалены кончиной своего эксцентричного лидера.

Как минимум четверо скорбящих обратились к журналистам со словами: "Это сделал Джо Стил". Майк ничуть не удивился бы такому раскладу, но для доказательства своих слов им нужно было взять стрелка. Пока что этого не случилось. Дух ленивости и напыщенности в Луизиане вынуждал Майка сомневаться, что они вообще смогут его поймать.

Похоронную церемонию вёл проповедник геенны огненной, серы и проклятий.

— Нас лишили солнца нашего! Нас лишили луны нашей! Вашингтон украл звёзды с неба нашего! — провозглашал этот человек. — Господь да покарает тех, кто подло убил его и кто замыслил его убийство! Они падут в озеро огненной лавы, где будут жариться вечно! Хьюи Лонг будет смотреть на них с небес и смеяться над их страданиями. Он будет смеяться, ибо он будет переведён в края блаженства!

— Верно, отец! — выкрикнули из толпы, словно дело происходило на бдении в церкви методистов-катальцев^[79].

— Усатому змию в Белом Доме не спастись, ибо слово Господне право и все дела Его верны, — продолжал священник. На это он получил ещё больше откликов, а от злого глухого ворчания волосы на затылке Майка становились дыбом. — Нет, не избежать ему суда Божьего за лживые обвинения в адрес льва Луизианы, которые и привели к смерти сенатора Лонга. Кровь на его руках, кровь, говорю я вам!

Майк отстраненно подумал, каким образом змий — пусть даже усатый — в Саду Эдемском, мог иметь руки, окровавленные или нет. Проповедник продолжал прямо обвинять Джо Стила в организации убийства Хьюи Лонга. Было ли это вызвано расчётом или страхом? Была ли хоть какая-то разница?

Кое-кто в толпе не был столь сдержан.

— Повесим этого сукиного сына прямо в Белом Доме! — возопил один человек, его слова тут же подхватили остальные и превратили в лозунг. Майк никогда прежде не видел, чтобы похороны превращались в бунт, и надеялся сохранить свои записи неповреждёнными.

Царя-рыбу похоронили на лужайке напротив Капитолия. Цветов было столько, что хватило бы на проведение Парада роз^[80] и ещё половина останется. Делая запись о наиболее примечательных цветочных конструкциях, Майк задумался, во сколько всё это обошлось. Определенно, сотни тысяч, если не миллионы. А пришли деньги напрямую из карманов жителей охваченной Депрессией Луизианы.

Чтобы передать статью пришлось ждать до полуночи. В Батон-Руж не имелось достаточного количества телеграфных и телефонных проводов, чтобы обеспечить нужды всех журналистов, что напали на городок. Отправив статью в Нью-Йорк, Майк нашёл для себя три порции крепкой выпивки — что не составило трудности^[81] — и отправился спать.

Единственной причиной, почему у него не сложилось ощущение возвращения из-за границы, было то, что восточный поезд из Луизианы не останавливался для проверки паспортов и багажа. "И всё-таки, нет, это другая страна", — подумал Майк. С тем же успехом он мог побывать на иной планете.

На Пенн-стейшн его встретила Стелла.

— Как прошло? — спросила она.

Майк задумался над её вопросом.

— Скажу тебе так, — наконец, произнёс он. — После поездки на эти похороны мне стало неудобно от того, что я против Джо Стила. В смысле, неудобно от того, в какой компании мне приходится быть.

— Достаточно неудобно, чтобы остановиться?

Майк снова задумался. Затем покачал головой.

— Не, это грязная работа, но кто-то же должен ей заниматься. И кто-то должен делать её как следует, потому что они-то точно не успокоятся.

Джо Стил никак не комментировал смерть Хьюи Лонга до тех самых пор, пока сенатора от Луизианы не опустили на два метра под землю.

— Я сожалею о гибели сенатора Лонга от рук другого человека. Министерство юстиции будет тесно сотрудничать с властями Луизианы в поисках убийцы сенатора и предании его заслуженному правосудию. Со времен Линкольна нам известно, что таким убийствам не место в политической системе США.

— Сначала Рузвельт, теперь Лонг и он такое говорит? — воскликнула Эсфирь.

— Говорит, — устало произнёс Чарли. Они уже затрагивали эту тему. — Мы точно не знаем, что именно произошло в тот раз.

— Мне тебе на пальцах разъяснить? — спросила жена.

— Ты… — Чарли умолк.

Замолчал он, потому что Джо Стил снова начал говорить. Президент взял более продолжительную паузу, чем обычно делал профессиональный радиоведущий; вероятно, он набивал трубку.

— Я также сожалею о скоропостижной кончине сенатора Лонга ещё и потому, что он уже не сможет ответить на выдвинутые против него обвинения. Он получил бы слушания, которые он заслуживал.

— А это ещё, что значит? — сказала Эсфирь.

Чарли зашипел на неё — президент ещё не закончил.

— Вам также известно, что я получил просьбу о помиловании "четвёрки верховных судей", признанных виновными в госизмене в пользу нацистов. Я не жестокий человек…

— Ха! — перебила Эсфирь.

— … однако я считаю, что не могу выполнить эту просьбу. Если бы я поступил иначе, другие вдохновились бы на заговоры против Америки. Приговор, который трибунал нашёл соответствующим их преступлениям, будет приведён в исполнение завтра утром. Я надеюсь, мне больше не придётся одобрять подобные приговоры, но я продолжу исполнять свой конституционный долг по защите и охране Соединённых Штатов. Спасибо вам, и доброй ночи.

— Завтра утром, — проговорила Эсфирь. — Со смертью Хьюи, тратить время даром он не станет, да?

— "Добро б удар и делу бы конец, и с плеч долой, минуты бы не медлил"^[82]. — Чарли много читал Шекспира. Не только потому, что ему нравилось, но ещё и потому, что он считал, будто это отразится на его навыках письма.

Эсфирь продолжила цитату:

— "Когда б вся трудность заключалась в том, чтоб скрыть следы и чтоб достичь удачи, я б здесь, на этой отмели времен, пожертвовал загробным воздаяньем". — Видя его смущённое выражение лица, она хихикнула и добавила: — Я играла леди Макбет в выпускном классе школы. Я и на идише могу процитировать. Ну, какую-то часть.

Не успел Чарли ответить, как зазвонил телефон. Когда он снял трубку, на том конце провода был Лазар Каган. На долю секунды Чарли задумался, мог ли Каган прочесть "Макбет" на идише. Доверенный человек Джо Стила произнёс:

— Вы хотите завтра присутствовать на казни?

Это последнее, чего хотел бы Чарли. Но он всё равно ответил "да". Это часть истории. Даже Аарона Бёрра приговорили не за госизмену. Каган рассказал, где расстрельный взвод исполнит свою работу: по ту сторону реки Потомак в Арлингтоне, между вашингтонским аэропортом и птичьим заповедником Рочес Ран. Если вы хотели устроить нечто подобное рядом со столицей, лучшего места не найти. Аэропорт не сильно загружен, а в заповеднике мог оказаться лишь случайный наблюдатель за птицами, высматривающий уток и цапель.

Чарли не понравилась идея выходить в пять утра. С его точки зрения, подручные Джо Стила восприняли фразу "расстрел на рассвете" слишком буквально. И всё же, подкрепившись тремя чашками дрянного кофе, он прибыл вовремя. Сыграть в такт для журналиста было не менее важно, чем для актёра.

Перед вбитыми в мягкий грунт столбами стояли в ожидании четыре отделения солдат. Чарли пообщался со старшим лейтенантом, что ими командовал.

— Одна винтовка в каждом отделении заряжена холостыми, — объяснял молодой офицер. — Парни могут думать, что лично никого не убили, если пожелают.

Через несколько минут подъехал грузовик с выкрашенными в хаки бортами. Солдаты вывели четверых обвиненных в измене и расставили их у каждого столба. Они предложили каждому завязать глаза; Батлер отказался. Затем они прицепили к грубым хлопковым тюремным робам белые бумажные круги.

— Отделения, на позиции! — резко бросил лейтенант.

Солдаты выполнили приказ. Всё происходило словно в кино.

— Товсь… Цельсь… Пли! — Винтовки взревели, озарившись пламенем. МакРейнольдс издал булькающий хрип. Остальные упали молча.

Лейтенант подождал пару минут, затем проверил пульс МакРейнольдса.

— Умер. Хорошо, — произнёс он. — Иначе мне пришлось бы его добить.

Он убрал "45-й" в кобуру. Следом он проверил остальных судей. Те также были мертвы. Солдаты, что выводили их, завернули мёртвые тела в половинки водонепроницаемого палаточного полотна и погрузили обратно в грузовик.

— Что с ними будет дальше? — спросил Чарли.

— Отправят семьям для погребения, — ответил лейтенант. Полагаю, от них потребуют провести все церемонии скромно, частным порядком. Что будет, если семьи не подчинятся, я не знаю.

— Благодарю. — Чарли записал ответ. — А что вы лично чувствуете от того, что обязаны находиться здесь этим утром?

— Сэр, я выполняю свою работу. Именно так и нужно смотреть на происходящее, так ведь? Мне отдают приказы. Я их выполняю. Завтра займусь чем-нибудь другим.

Как Майк был свидетелем на свадьбе Чарли, так и Чарли был свидетелем на свадьбе Майка. Вместе с двумя сёстрами и кузиной Стеллы, Эсфирь стала подружкой невесты. Как Майк поведал Чарли, родители Стеллы ворчали насчёт подружки-еврейки на католической свадьбе, но ему со Стеллой удалось их уговорить. Чарли не стал рассказывать об этом Эсфири, а родители Стеллы вели себя с ней вежливо, если не сказать, тепло. Для них же лучше. Если бы они сказали что-нибудь насчёт её вероисповедания, она взорвалась бы, словно бомба.

Праздник проходил в зале Рыцарей Колумба^[83], что неподалёку от церкви. Поскольку счета оплачивали родители Стеллы, еда на столе была итальянской. Как и оркестр. Один из трубачей и саксофонист выглядели, будто бандиты с большой дороги. Поскольку Чарли был свидетелем брата, а не журналистом, с расспросами к ним он лезть не стал. По крайней мере, дал понять, что не полезет.

Он поднял за Майка и Стеллу бокал кьянти.

— Здоровья, богатства, долгих лет, счастья, детишек! — провозгласил он. С такими вещами ошибиться невозможно. Все поддержали тост и выпили.

После того как Стелла размазала по лицу Майка кусок праздничного торта, он подошёл к Чарли и сказал:

— Ну и какие, по-твоему, у нас перспективы?

Его щёки горели. Он уже крепко принял на грудь и не только итальянского красного вина.

— Э, у тебя есть работа и милая девушка, — ответил ему Чарли. — Так что ты на голову выше многих из присутствующих.

— Пока не предстану перед очередным сраным трибуналом за измену, — сказал Майк.

— Майк… Сейчас не время и не место, — сказал Чарли.

— Все так говорят. Все постоянно так говорят, блин, — прорычал Майк. — И все продолжат так говорить, пока мы не погрязнем в тех же проблемах и окажемся под прицелом, как те бедолаги в Италии, Германии или России.

Чарли держал в руке бокал с вином. Ему захотелось вылить его на разгорячённую голову брата, но тогда начнутся разговоры. Вместо того, чтобы устраивать неприятности, он произнёс:

— Господи Боже, Майк, ничего подобного не будет.

— Не будет, да? Спроси об этом Рузвельта. И Хьюи Лонга. Хьюи был сумасшедшим, как и те, кому он нравился, а это кое-что о нём говорит. Но, чем всё для него кончилось в итоге? Могилой на лужайке напротив его вычурного, дорогущего громадного капитолия.

— Нас всех в итоге ждёт могила, — тихо произнёс Чарли.

— Да-да. — Майк говорил нетерпеливо и был пьян в хлам. — Но хотелось бы оказаться там позже, а не раньше. Джо Стилу захотелось отправить Лонга туда пораньше, и теперь Царь-рыба лежит в холодной, холодной земле.

— Того, кто стрелял в Лонга до сих пор не нашли. — У Чарли возникло чувство, что он повторяет те же слова, что говорил Эсфири.

— Штурмовики Хьюи и луизианские копы даже жопу свою двумя руками найти не способны, — скривив губы, произнёс Майк. — А когда Джо Стил и министерство юстиции приезжают туда придать им ускорения, думаешь, кто-нибудь рискнёт указать пальцем на большого вождя в Белом Доме? — Он издал горький смешок, достаточно громкий, чтобы на него обратили внимание окружающие.

— Я думаю, Майк, что это твоя свадьба. Ты должен больше внимания уделять Стелле и меньше внимания Стилу.

— Да похер, Чарли, никто не хочет обращать внимание на то, что Стил вытворяет со страной. Все смотрят в другую сторону, потому что ситуация в экономике немного лучше, чем была после обвала. Не хорошая, а немного лучше. А Стил захватывает власть то здесь, то там, и очень скоро он будет держать в своих руках все нити. И, когда он будет за них дёргать, остальные будут плясать.

— Так, почему бы не тебе не пойти потанцевать безо всяких нитей? Как я уже говорил, ты здесь именно за этим. Если хочешь гоняться за Джо Стилом, когда вернёшься из медового месяца — полный вперёд. Пока же, наслаждайся. Dum vivimus, vivamus!

— "Живи, пока живёшь". Удачи! — сказал Майк, затем ухмыльнулся. — Мне порой интересно, что случилось с сестрой Марией Игнацией^[84].

— Надеюсь, ничего хорошего, — сказал Чарли.

Крупная крепкая упорная монахиня была настолько старой, что латынь могла быть для неё родным языком. Она всегда ходила с линейкой и вколотила знание языка в головы и кисти рук обоим братьям.

— А у которой были усы? У сестры Бернадетт? — спросил Майк.

— Не, у сестры Сюзанны. — Чарли был рад обсудить старых учителей.

Когда речь заходила о Джо Стиле, у брата натурально срывало крышу. Всё, что могло отвлечь его от президента, Чарли считал хорошим делом.

Когда чуть позже Чарли вышел на танцпол станцевать с Эсфирью, та спросила:

— Что происходит? Майк как будто завёлся от чего-то.

— Может, слегка. — Если Чарли и преуменьшал ради жены, он преуменьшал и ради себя. — Но мне удалось его успокоить.

В последнем он был уверен. Майк танцевал со Стеллой и выглядел вполне довольным.

— Снова политика? — спросила Эсфирь.

— Ага. Его мнение о Джо Стиле схоже с твоим, только хуже. Ну, ты в курсе.

Чарли казалось, что ему удалось отвлечь Эсфирь, но его жена была сделана из более крепкой породы.

— Есть отличие, — сказала она.

— В чём?

— Что я делаю, если мне не нравится президент? Разговариваю с тобой. Если он не нравится Майку, Майк пишет о нём статью и об этом узнают тысячи, если не миллионы людей. Об этом узнаёт Джо Стил и его люди.

— Они могут об этом узнать, но что они могут с этим сделать? В нашей стране пресса пока ещё свободна, — сказал Чарли.

Эсфирь не ответила. Она позволила ему самому вообразить всё, что мог сделать человек, которому не нравится деятельность какого-то конкретного репортёра. Он был уверен, что вообразил всё гораздо хуже, чем она могла высказать. У Чарли воображение всегда было сильнее, чем ему было бы полезно.

Поэтому, подобно человеку с зажигалкой, он его просто погасил. Порой проще воспринимать мир таким, каким ты его видишь и не беспокоиться насчёт лунного света, химер, привидений и упырей, шебуршащихся в ночи. Даже будь они реальны, поделать с ними ничего нельзя. Майк и Стелла этой ночью будут шебуршать в ночи. Чарли мог надеяться, что с этого они получат массу удовольствия. Мог и надеялся.

Майк, похоже, тоже играл сам с собой в те же самые умственные игры. За всё время праздника он больше не заговаривал о Джо Стиле. Он смеялся, шутил и выглядел как человек, который отлично проводит время на собственной свадьбе. Даже если это было не так, он не позволил никому заметить. Если повезёт, он и себе не даст этого заметить.

Стелла, кажется, тоже отлично проводила время. Однако когда Чарли с ней танцевал, она прошептала ему в ухо:

— Не позволяй Майку совершить что-нибудь безумное, хорошо?

— И как же мне его остановить? — прошептал в ответ Чарли. — И с чего мне из-за этого переживать? Не забывай, ты теперь ему жена, а не подружка.

— Это не означает, что я разбираюсь в газетах. А ты разбираешься. Он должен воспринимать тебя всерьёз.

Чарли громко рассмеялся прямо посреди танцпола.

— Я его младший брат. Он с самого моего рождения не воспринимает меня всерьёз. Если думаешь, что сейчас начнёт, прости, но тебе не повезло.

— Я вышла за него. Поэтому я счастлива. И хочу ещё какое-то время побыть счастливой, если понимаешь, о чём я.

— Конечно. — Чарли не стал развивать тему.

Все хотят какое-то время побыть счастливыми. Если тебе просто хочется стать счастливым, это не значит, что ты получишь счастье. Мало кому вообще получалось получить его. Но эта тема не из тех, на которые стоит указывать невесте в день её свадьбы. Высока вероятность, что вскоре она сама всё поймёт.

Энди Вышински приказал привезти отца Коглина в Вашингтон, дабы тот предстал перед военным трибуналом. Он назначил слушания в фойе здания Окружного суда, там же, где встретила свою судьбу "четвёрка верховных судей".

Во время пресс-конференции Вышински сказал:

— Я бы хотел, чтобы он не совал нос в политику, вот и всё. Я и сам католик. Многие из вас об этом в курсе. Мне претит сама мысль о том, что священник может предать свою страну. Ему следовало бы заниматься божьими делами. Именно для этого и нужны священники. Когда же он начал вмешиваться в дела кесаревы, тут у него и возникли проблемы.

— Когда во время выборов отец Коглин его поддержал, Джо Стил был не против, — сказал Уолтер Липпман. — Не был он против и, когда тот поддержал некоторые его ранние проекты.

Генеральный прокурор дёрнул кустистой бровью. Однако ответил он вполне спокойно:

— Президент также не был бы против, если бы отец Коглин агитировал за Герберта Гувера.

— Неужели? — произнёс Липпман. Чарли подумал о том же самом. Джо Стилу хотелось, чтобы люди были за него, а не топили против.

Однако Вышински ответил "Нет", и говорил он со всей серьёзностью.

— Герберт Гувер — американец, — продолжал он. — Законопослушный американец. Он не из тех, кто бросится в объятия заокеанских тиранов. А отец Коглин — из таких. Именно это мы и продемонстрируем на предстоящем трибунале.

— Он признается, как призналась "четвёрка верховных судей"? — спросил журналист.

— Понятия не имею, — ответил Вышински. — Если признается, дело пройдёт проще. Если нет, мы представим членам военного трибунала все необходимые доказательства.

— А если его оправдают? — не унималась "акула пера".

Обе брови Энди Вышински поползли на лоб. Насколько мог судить Чарли, такая вероятность никогда не приходила ему на ум. Впрочем, он пожал плечами и ответил максимально обтекаемо:

— Если оправдают — так тому и быть, вот и всё. Я считаю, это будет позором, поскольку отец Коглин уже показал, что он враг всего, за что стоят США. Но я не выигрывал все дела в Чикаго, и не уверен, что выиграю здесь.

Трибунал возглавлял прилизанный армейский полковник по имени Уолтер Шорт. Компанию ему составляли капитан ВМС Холси и майор армейских ВВС Карл Спаатс (сам он произносил свою фамилию "Спотс", а не "Спаатс"), а также старший лейтенант армейских ВВС с примечательным именем Натан Бедфорд Форрест Третий. Лишь брови этого человека напоминали Чарли о его предке-конфедерате.

Чарли и Луи проявили здравомыслие, явившись в здание Окружного суда пораньше. Давка была не столь сильной, чем во время слушаний по делу "четвёрки верховных судей". Коглин не был государственным деятелем, и это было не первое слушание.

Одним из защитников отца Коглина был адвокат из АСГС по фамилии Левин. На нем снова был надет чудовищный пиджак и красный галстук-бабочка в синюю крапинку, по сравнению с которым пиджак казался вполне нормальным. Его напарник, одетый в пиджак в тёмно-серую полоску, белую рубашку и с неброским тёмно-бордовым галстуком, повязанным в четыре руки, рядом с ним был практически невидим.

Сидевший за столом обвинения Энди Вышински выглядел самым расслабленным человеком в здании. Он курил сигарету, бросил шутку, от которой его помощник поморщился, и весь мир его совершенно не интересовал. Если он не был готов к тому, что мог сказать или сделать отец Коглин, виду он не подавал.

Ровно в десять часов полковник Шорт ударом молотка призвал к порядку.

— Закрыть двери, — пролаял он военным полицейским и береговым патрульным, стоявшим у входа. — Давайте покончим с этим, чем скорее, тем лучше. — Он указал на маршалов, стоявших в дальнем углу вестибюля. — Приведите подсудимого, ребята.

Он был из тех офицеров, которые не нравились Чарли с первого взгляда. У него были поджатые губы, он слишком много лил бриолина на редеющие волосы и, в отличие от капитана Спрюэнса на предыдущем трибунале, на нём стояла печать поклонника рутинного подхода ко всему.

Ввели закованного в наручники отца Коглина. Ему было за сорок, на его лице была нарисована вся карта Ирландии. За очками в проволочной оправе прятались ярко-голубые глаза. На голове у него была копна торчащих волос, практически грива. Вместо рясы священника он был одет в тюремную робу.

— Назовите своё имя для протокола, — сказал ему Шорт.

— Я Чарльз Эдвин Коглин, сэр.

— Итак, мистер Коглин…

— Я бы предпочёл, чтобы ко мне обращались отец Коглин, сэр.

— Итак, мистер Коглин, — с кислой миной повторил Уолтер Шорт, — вы обвиняетесь в связях с иностранными государствами с целью ослабить и разрушить Соединённые Штаты Америки, и делали это за деньги — иными словами, в преступлении под названием "государственная измена". Что вы можете ответить на эти обвинения, мистер Коглин?

Левин склонился к священнику. Вероятно, он был убеждён в том, что юридическая помощь нужна каждому, потому что Коглин разглагольствовал насчёт подлых алчных евреев-банкиров с тем же вкусом, с каким он распинал Джо Стила. Левину не хотелось, чтобы священник сознавался в выдвинутых обвинениях. Ему хотелось сражаться.

Голосом, едва слышным даже через микрофон отец Коглин произнёс:

— Ради блага тех, кто доверился мне, я прихожу к выводу, что у меня нет иных вариантов, кроме как признать себя виновным, сэр. Я молю трибунал о снисхождении к моим грехам, судить которые может лишь всемогущий Господь.

По вестибюлю пронёсся вздох. Он не был похож на изумление, которое вызвало признание вины "четвёркой верховных судей". Уолтер Шорт столь же энергично воспользовался молотком. Он спросил отца Коглина, является ли его признание добровольным, не принуждали ли его, и хорошо ли с ним обращались за решеткой. На все вопросы Коглин дал ожидаемый ответ.

— Тогда, ладно. — Полковник Шорт казался довольным собой, и тем, как развивается ситуация. Он обратился к другим офицерам. — Мы выслушали признание подсудимого. Нам известны обвинения против него. Есть ли необходимость в трате времени на обсуждение приговора?

Холси и Спаатс хранили молчание. Форрест сказал:

— Есть лишь одно наказание за его деяния — такое, которое гарантирует, что он никогда подобного не совершит.

— Хорошо сказано, лейтенант, хорошо сказано. — Шорт вновь оглядел коллег-судей. — Считает ли кто-нибудь, что он заслуживает меньшего, чем высшая мера? — Если кто-то и считал, он промолчал об этом. Шорт вновь обратился к священнику-радиоведущему: — За государственную измену, в которой вы признались перед данным трибуналом, вы приговариваетесь к смерти путём расстрела, время и место которого будет назначено генеральным прокурором, либо президентом.

Коглин изобразил кивок.

— Мы подадим апелляцию! — выкрикнул Левин.

— Ваше право, — неохотно признал Уолтер Шорт.

— Удачи, — хихикнув, вставил Вышински.

Верховный суд вернулся к работе с четырьмя новыми судьями, назначенными Джо Стилом. Газеты, которым президент не нравился, уже обозвали их "машинками для штампования бумаг". Вряд ли они станут кусать руку, которая способна их арестовать.

— Мы будем обжаловать, — сказал Левин. — Правда должна выйти наружу.

— Правда уже вышла наружу, её признал мистер Коглин, — сказал Шорт. — Посему работа сего трибунала завершена. Заседание окончено.

Он вновь воспользовался молотком.

— Сегодня они справились лучше, — сказал Луи. — Сегодня нам не придётся торопиться с обедом.

— Ага, — сказал Чарли.

До священника ему не было дела. Совершил ли Коглин то, в чём признался — уже совсем другой вопрос. Если Чарли не мог тем или иным способом доказать обратное, что же ему было делать? Следовать решению трибунала, может, и не самый храбрый поступок, зато самый безопасный. Именно так Чарли и писал свои статьи.

Левин обжаловал приговор. Верховный суд также играл осторожно. Он отказал в апелляции, заявив, что не в его юрисдикции рассматривать дела военного трибунала. Неустрашимый Левин попросил Джо Стила о помиловании. Как Чарли и ожидал, президент выступил по радио, сказав, что не может даровать помилование. Чарли не ожидал, что Джо Стил вновь станет цитировать Линкольна, но тот именно так и поступил:

— Должен ли я расстрелять простодушного дезертира, и не тронуть волос с головы коварного агитатора, который побуждает его дезертировать?

Весьма хороший вопрос.

Никакая политическая нестабильность не отложила путь отца Коглина на эшафот. Через несколько дней после отказа Джо Стила в помиловании, Чарли вновь позвонил Каган. На следующее утро, зевая, несмотря на кофе, он отправился в Арлингтон, на открытую поляну около птичьего заповедника Рочес Ран. В этот раз в землю был вкопан только один столб. Лишь одно отделение солдат стояло в ожидании.

Коглин умер по-мужски. Он отказался от повязки. Там, где Джо Стил цитировал Линкольна, он процитировал Евангелие от Луки:

— Прости их, Отче, ибо не ведают, что творят, — произнёс он, кивая в сторону солдат со "Спрингфилдами".

Разумеется, ничего это не изменило. Те, кто привели Коглина, привязали его к столбу. Командовавший расстрельным взводом лейтенант приказал солдатам занять позиции. Он начал отдавать уже знакомые Чарли приказы:

— Товсь… Цельсь…

Вероятно, храбрость оставила отца Коглина под конец, поскольку он начал бормотать "Славься, Дево Мария".

— Ave…

— Пли! — рявкнул лейтенант и разом пролаяли винтовки. Коглин умолк навеки. Демонстрируя знание латыни, молодой офицер добавил:

— Ave atque vale^[85].

Именно эти слова использовал Чарли для заголовка, растянувшегося на всю полосу: "ЗДРАВСТВУЙ И БА-БАХ".