Джо Стил

IV

Вместе с парочкой других репортёров Чарли Салливан наблюдал, как в Белый Дом на совещание с Джо Стилом входил сенатор Картер Гласс^[31]. Джо Стил созвал Конгресс на срочное заседание. Получение большинства в Палате позволяло добиться своего намного легче.

В Сенате такого большинства у президента Стила не было. Да и многие демократы-южане были более консервативны, нежели республиканцы со всех прочих уголков страны. Картер Гласс, вирджинец, был как раз из таких. Он родился ещё до начала Гражданской войны, и с тех пор практически не изменил своих взглядов. Он в открытую противостоял национализации банков. А поскольку при Вильсоне он был министром финансов, с его мнением приходилось считаться.

Другой репортёр, тощий паренёк с вычурным именем Вирджиниус Дабни, был из «Ричмонд Таймс».

— Ставлю доллар на то, что Джо Стил не сумеет его переубедить, — сказал он, закуривая «Кэмел».

— Отвечаю, — мгновенно ответил Чарли.

В качестве оформления пари, они пожали руки.

Паренёк из Вирджинии находился в злорадном настроении.

— На ваш доллар хорошо отужинаю, — сказал он. — Вы даже не представляете, во что превратился этот старый свиноголовый плешивец Картер Гласс. Да и президент тоже, иначе он выбрал бы кого-нибудь другого, чтобы сдвинуть это дело в Сенате с мёртвой точки.

— Ну, может вы и правы, — сказал Чарли.

— Да я прав, бляха, — перебил его Дабни.

— Погодите, я ещё не закончил. — Чарли поднял руку с раскрытой ладонью, подобно копу, останавливающему дорожное движение. — Вы, может, и правы, но я пока не уверен. Картер Гласс также до сей поры не имел дел с людьми, вроде Джо Стила.

Вирджиниус Дабни выдохнул струю дыма.

— Не имеет значения. Гласс продолжит отказываться. И шуметь он будет так громко, как ему будет нужно. Он будет рассказывать про Троцкого и «красных», а может даже и про Гитлера с нацистами. А потом в очередной раз скажет «нет». Он считает, что у федерального правительства нет на это прав.

— Он из тех, кто считает, что Вашингтон не имеет права указывать встряхнуть конец, как отольёшь, да? — горько усмехнувшись, произнёс Чарли.

— Именно так, — не без гордости произнёс Дабни. — Права штатов в первую очередь. — Судя по тому, как он это сказал, он и сам был сторонником прав штатов. Это был белый южанин. Не все они были такими, но большинство, всё же, были.

Спорить с такими невозможно. Нет, можно, конечно, но это пустая трата времени. Чарли не стал его тратить. Вместо этого он произнёс:

— Сигареткой не угостите?

— Конечно.

Дабни протянул ему пачку и даже поделился спичкой. «Кэмел» были крепче привычного Чарли «Честерфилда», но он не жаловался. В 1918 году он отправился во Францию, но на войну опоздал. Судя по тому, что бойцы курили там, удивительно, что их вообще могли беспокоить немецкие отравляющие газы.

Спустя примерно час и пятнадцать минут, Картер Гласс вышел из Белого дома. Он всегда выглядел слегка побитым жизнью. Ему было уже за семьдесят, и свой возраст он нёс с честью. Теперь же… Теперь же Чарли не был уверен в том, что видел. Если только воображение не сыграло с ним злую шутку, Гласс выглядел так, словно только что получил удар от Примо Карнеры^[32]. Здоровенный итальянец пока не стал чемпионом в супертяжёлом весе, но на конец июня у него назначен бой против Джека Шарки^[33].

— Сенатор Гласс! — выкрикнул Чарли. — Президенту удалось склонить вас на свою сторону, сенатор?

Гласс дёрнулся от этого вопроса, словно ожидал, что Карнера снова его ударит. Он набрал воздуха в грудь, как сбитый с толку человек, пытающийся сохранить равновесие.

— После консультаций с президентом Стилом, я пришёл к выводу, что закон о национализации стоит, эм, того, чтобы его принять. Я намерен проголосовать за него, и буду работать вместе с президентом, чтобы убедить в том же моих коллег. В данный момент, это всё, что я могу сказать. Прошу меня простить.

Он погрёб прочь. До сего момента, Чарли считал надуманным пассаж Т. С. Эллиота, который сравнил мужчину с обглоданным ракообразным. Но если какой-либо мужчина когда-либо походил на выброшенного на помойку краба, то это был Картер Гласс..

Чарли протянул руку.

— Платите.

Вирджиниус Дабни продолжал смотреть на сенатора из своего штата с разинутым ртом.

— Да ёж вашу медь, — тихо произнёс он, обращаясь скорее к себе, нежели к Чарли.

Он достал бумажник, порылся в нём и достал купюру с портретом Джорджа Вашингтона.

— Держ'те. Никогда б не поверил, если бы сам не увидел. У президента есть какое-то сильное моджо.

Убрав доллар, Чарли спросил:

— Что сильное?

— Моджо, — повторил Дабни. — Ниггерский сленг. Означает нечто вроде магической силы. Ничего иного, что способно заставить Картера Гласса перекинуться, я и представить не могу.

— Моджо, да? Надо запомнить, — сказал Чарли. — Но разве я не говорил вам, что Джо Стил всегда находит способы добиться своего?

— Говорили. Я вам не верил. И никто, кто хоть как-то знаком с Глассом, вам не поверил бы.

На разговор с президентом зашла ещё пара непокорных сенаторов. Когда они вышли, то тоже, всеми руками были за национализацию. Чарли не видел их выхода, поэтому не мог сказать, выглядели ли они столь же раскатанными в лепёшку, как и Картер Гласс. Впрочем, он решил, что это весьма вероятно. Джо Стил мог быть весьма убедителен. В конце концов, посмотрите, как он убедил Франклина Рузвельта.

Сенаторы оставались среди живых. Впрочем, своё мнение они меняли, подобно Картеру Глассу. С их шумной поддержкой закон о национализации прошёл через Сенат почти с той же скоростью, как и через Палату представителей.

Джо Стил обратился к американскому народу по радио.

— Наконец, мы движемся в верном направлении, — сказал он. — Меньшинство зарабатывает деньги на несчастьях других. Меньшинство желает остановить прогресс, который поддерживают остальные. С этим законом у нас возникли такие же трудности. Однако я провёл доверительные беседы с теми немногими, кто поначалу не видел всего в правильном ключе. Многие из них взглянули на проблему с иной стороны, и пришли к выводу, что это неплохая идея. Я рад этому. Нам нужно встать за страной и подтолкнуть её, дабы начать работу. Если кто-то будет толкать в неправильную сторону, ничего не выйдет. Впрочем, мы на одной стороне. Отныне это так.

Поскольку вещал он из Белого дома, никто в передаче не мог сказать ему, что он неправ. Вряд ли кто-то вообще мог указать Джо Стилу на неправоту. Он что-то делал, ну, или пытался что-то сделать со всем этим бардаком. Герберт Гувер относился к Депрессии, как в викторианскую эпоху относились к сексу — он не смотрел в её сторону и надеялся, что она пройдёт сама собой.

Этот метод не сработал в викторианскую эпоху, не сработал он и с Гувером. Люди, жившие в то время мертвы, а он проиграл выборы. Для политика подобный исход был хуже смерти.

Даже репортёр, который редко бывал в Вашингтоне, знал, где ели и пили люди, работавшие в Белом доме. Чарли посетил полудюжину таких мест. Он пообщался намного больше, чем с половиной дюжины людей, которые печатали и подшивали документы, читали телеграммы и отвечали на звонки. И все, как один говорили, что не знают, каким образом Джо Стилу удалось переубедить Картера Гласса и других сенаторов, противостоявших национализации банков.

Чарли подмазывал их спиртным. Более того, он подмазывал их деньгами. То были деньги «Ассошиэйтед пресс», поэтому жадничать смысла не было. Не помогло. Люди продолжали говорить, что ничего не знают. Чарли разочарованно взвыл:

— Да, кто вообще, блин, знает-то?

Большинство не знали даже тех, кто знал. Чарли понимал, что это означало — Джо Стил не просто умел держать свои карты поближе к груди. Он был в этом деле настоящим мастером. Пара человек предположила, что Чарли следует побеседовать с Каганом, Микояном или Скрябиным. Он мог бы додуматься до этого и сам, когда забурившись на максимальную глубину, обнаружил, что и там было пусто. Он и в самом деле, до этого додумался. Винс Скрябин по-прежнему пугал его до усрачки. Луноподобное лицо Лазара Кагана было практически нечитаемым, так что, без разницы. Оставался Стас Микоян. Из давних подручных президента он был наиболее доступным.

Маловероятно, что Микоян позвонил Чарли случайно.

— Я слышал, вы пытаетесь кое о чём разузнать, — проговорил армянин, когда с приветами и как-дела было покончено.

— Не думал, что репортёру подобное запрещено, — сказал Чарли.

Микоян рассмеялся. Чарли рассудил, что Скрябин разозлился бы. Можно было гадать о реакции Кагана, либо раздумывать, что именно означала реакция этого еврея. Ага, из всей этой троицы, Стас был самым человечным.

— Не поужинаете со мной этим вечером? — спросил Микоян. — Обсудим всё там.

— Здорово. Куда мне подойти? — поинтересовался Чарли.

— Есть один мясной ресторан, называется «У Руди», на той стороне Девятой, напротив «Гэйети», — ответил Микоян. — Давайте встретимся в восемь?

— Хорошо — сказал Чарли, и, повесив трубку, с весельем посмотрел на телефонный аппарат. «Гэйети» являлся самым популярным в Вашингтоне стриптиз-кабаре. Стас использовал его как географический ориентир, или ему, как и всем, ничто человеческое не было чуждо? Чарли, разумеется, ни разу в жизни не доводилось таращиться на стриптизёршу. Ну, да.

С «У Руди», впрочем, всё в порядке. Его окружала аура тихого фешенебельного местечка. В воздухе пахло жареным мясом и дорогими сигарами. Седовласый цветной официант проводил Чарли в кабинку.

— Мистер Микоян ожидает вас, сэр, — прошептал он.

Стас поднялся, чтобы пожать ему руку. В высоком стакане у него был какой-то тёмный напиток.

— Ром с колой, — пояснил он, заметив взгляд Чарли. — Ром сюда доставляют прямиком с Кубы.

— Здорово, — сказал Чарли совсем как во время телефонного разговора.

Ром был мягким и неразбавленным. Чарли выбрал из меню бараньи отбивные, а Микоян заказал стейк из толстого филея на косточке, слабой прожарки.

Армянин сложил пальцы, глядя на Чарли.

— Я могу рассказать то, что вам нужно, — сказал он.

— Но внутри есть крючок, — сказал Чарли. — В наживке всегда есть зацепка.

— Да, крючок есть всегда, — согласился Микоян. — Любому ребенку старше шести лет это известно. Вы удивитесь, сколько народу в Вашингтоне об этом не в курсе.

— Да? Ну, может, и не удивлюсь, — сказал Чарли. — Рассказывайте, что это за крючок, а я скажу, хочу я продолжать или нет. Если нет, мы мило поужинаем и побеседуем о шансах «Сенаторс»^[34] на чемпионство.

— Полагаю, в этом году шансы довольно неплохи, — сказал Микоян. — Однако справедливо, весьма справедливо. Зацепка в том, что вы не сможете написать то, что я вам расскажу. Президент не против, если вы будете знать. Он всегда говорил, что вы были честны с ним, по крайней мере, гораздо честнее, чем ваш брат. Однако политика похожа на изготовление сосисок — никому не захочется знать, из чего их делают.

— Бисмарк.

— Ага. Он знал, о чём говорил. По большей части.

Чарли задумался.

— Знаете, я ведь могу просто соврать, — заметил он.

— О, конечно. И у вас будет статья. Однако тогда президент будет знать, кому он не может доверять. Так, стоит ли эта статья того, чтобы его предать?

Таким вопросом задаёшься каждый раз, когда заключаешь сомнительную сделку. В голове Чарли всплыл ещё один вопрос: «А хочу ли я вообще оказаться в чёрном списке Джо Стила?». Он совершенно точно знал, что не хочет. Чарли вздохнул.

— Рассказывайте.

Стас Микоян даже не улыбнулся. Он также не стал сразу переходить к сути, поскольку в этот момент официант принёс заказ. Чарли не думал, что найдётся что-либо ещё, что будет настолько хорошо сочетаться с бараниной, как мятное желе. Когда он произнёс эту мысль вслух, Микоян ухмыльнулся.

— Я бы предпочёл чеснок, но вы ирландец, а я — армянин. В итоге всё всегда сводится к тому, к чему мы привыкли, когда росли.

— Главное, чтобы оно по размеру подходило. — Чарли пожевал, затем кивнул. — Очень хорошо. Как ваш стейк?

— Неплох. У Руди сложно с чем-то ошибиться. Они в деле уже давно, и тут видно, почему. — Стас Микоян отрезал ещё кусок и проглотил его. Затем отпил рома с колой. — Рассказать вам о сенаторе Глассе?

— Было бы неплохо.

— Это добропорядочный вирджинец. Родом из хорошей семьи. Когда он ещё был мальчиком, их семья владела рабами. После Гражданской войны не в буквальном смысле, конечно, но на них работало немалое число цветных. До того, как он отправился в колледж, у них была эта милая девушка по имени Эмма. Эмма… впрочем, фамилию вам знать необязательно. Писать вы об этом не станете.

— Именно так. — Чарли глотнул побольше своего напитка. — Могу ли я предположить, чем всё закончилось?

— Наверное, можете. Порою, юноши из подобных семей учатся жизни от служанок и поварих. Именно так было с Картером Глассом. А спустя девять месяцев он узнал о жизни гораздо больше, чем ему казалось, чем ожидал, когда заваливал её. Заполучил себе малыша, как это у них называется, «светлячка». — Это южное выражение он произнёс так, словно оно было родом из иностранного языка.

— Он попробовал притвориться, будто ничего не было? — поинтересовался Чарли.

— Нет. Он был джентльменом. Он, либо его семья, взяли на себя опёку над Эммой и ребенком. Не идеал, конечно, но всё же лучше, чем ничего. Пацаненок получил самое лучшее образование, какое только доступно цветному мальчику в Вирджинии. Сейчас он учитель. У него собственные дети. Они неплохо живут — насколько неплохо могут жить цветные в той части страны. И одна из причин того, что у них всё хорошо, заключается в том, что они никогда не давали знать, что каким-то образом связаны с Картером Глассом.

— Значит, хотите сказать, это семейная тайна?

— Именно так. Именно это я и хочу сказать. — Микоян приподнял чёрную кустистую бровь. — Сенатор Гласс также был заинтересован в сохранении этой семейной тайны. Мы имели возможность оказать услугу ему, а он имел возможность оказать услугу нам.

— Полагаю, что так. — Чарли поднял указательный палец. Тут же, как по волшебству, появился официант. — Ещё рома с колой, пожалуйста.

— И мне тоже, — сказал Стас.

— Сию минуту, джентльмены. — Официант отправился за напитками.

Чарли перевёл указательный палец на Микояна, подобно стволу пистолета.

— Как вам, как Джо Стилу удалось раскрыть эту семейную тайну?

— Мы видели, кто руководит фракцией, что пыталась нам препятствовать, — ответил Микоян. — Мы немного порылись в поисках скелетов в их шкафах. И, что бы вы думали? У Картера Гласса такой нашёлся.

Вернулся официант с напитками на эмалированном подносе. Он церемонно расставил их и тут же исчез. Когда он ушёл, Чарли спросил:

— Порылись немного?

— Именно так. — Глаза Микояна замерцали.

— Лично вы? Или лично Джо Стил? Или это был Лазар Каган?

Мерцание стало ярче.

— Знаете, а вы забавный паренек. В бюро расследований департамента юстиции есть один смышлёный молодой человек, который вгрызается в подобные дела, словно бульдог. Когда он кусает, то больше не отпускает. Он даже похож на бульдога — коренастый такой, некрасивый, с отвисшей челюстью. Он раскапывает то, что нам нужно знать.

— Грязь, — назвал Чарли вслух.

— Ага, грязь. — Улыбка Стаса Микояна призывала Чарли разделить эту остроту. — Ну, давайте, расскажите, что за всю историю политики никто и никогда подобным не занимался. Ну, давайте. Попробуйте. — Он откинулся на спинку обшитого латунными пуговицами кожаного дивана и ждал.

— Не надо глупостей. Вы же знаете, я не могу этого сказать, — сказал Чарли.

Может Джо Стил со своими подельниками играл жёстче, но шантаж всегда был частью этой игры. В силу своей природы, говорили о подобных вещах нечасто. Но всё было именно так.

Микоян продолжал улыбаться.

— Вы честный человек. Я знал, что вы такой. Именно поэтому я предложил боссу просветить вас.

Возможно, это было так, а возможно это было лестью, чтобы ещё больше умаслить Чарли.

— Ну, спасибо, — ответил Чарли, стараясь не выказывать охватившей его признательности. — И можете не беспокоиться, это не та история, которую я мог бы напечатать.

— О, никогда нельзя знать наверняка, — сказал Стас Микоян. — У нас полно врагов, люди пытаются остановить нас, дабы мы чего-то не делали лишь потому, что мы именно те, кто хоть что-то делает — либо, в силу того, что эти люди зарабатывают деньги на текущей ситуации. Считаете, мы играем грязно? Кое-что из того, что делают и они…

— Вам принести десерт, парни? — спросил официант. — Ванильное мороженое, или восхитительный лимонный пирог с безе?

Они съели десерт. Микоян положил деньги на стол.

— Пытаетесь подкупить сотрудника рабочей прессы, да? — спросил Чарли, затем застенчиво ухмыльнулся. — Благодарю.

— Всегда пожалуйста, — радушно ответил Микоян. — Всегда и в любое время.

Коридор, который вёл в архив департамента пожарной охраны Олбани, был тёмен, словно внутренние помещения гробницы Тутанхамона за год того, как её открыл Говард Картер. Мрак разгонял лишь свет единственной лампы. Клерк, что нёс эту лампу, нервничал похлеще Говарда Картера^[35]. Тому приходилось беспокоиться о древних египетских проклятиях. Страхи клерка же были более основательными.

— Если кто-нибудь прознает о том, что я пустил вас сюда, меня уволят быстрее, чем вы успеете произнести «Джек Робинсон»^[36], - прошептал клерк.

Эту фразу он повторял уже в третий раз. Майка Салливана уже достало её выслушивать.

— Вас не уволят, — прошептал он.

Ему пришлось заплатить клерку пятьдесят долларов из кассы «Нью-Йорк Пост», дабы тот явился сюда в два часа ночи. Майк считал, что в «Пост» ему платят недостаточно, чтобы он выслушивал всё это нытьё и стенания.

В тусклом луче блеснула латунная дверная ручка.

— Всё там, — прошептал клерк.

Он переложил фонарь в левую руку. Когда он достал из кармана связку, звякнули ключи. Он нашёл нужный, но луч фонаря постоянно уходил в сторону, когда он пытался вставить ключ в замочную скважину.

— Так, давайте, я подержу фонарь.

Майк забрал его до того, как клерк успел ответить отказом. Ему удалось справиться с замком, хотя, когда ключ повернулся, он едва не обмочил штаны.

Они вошли внутрь. Клерк закрыл за ними дверь. Поскольку в помещении, полном шкафов с бумагами не было окон, Майк щёлкнул выключателем и включил верхний свет. С клерком едва не случилась истерика.

— Спокойнее, дядя, спокойнее, — сказал Майк. — Через стены никто смотреть не умеет. Итак, где рапорт о пожаре в губернаторском особняке?

— Этот шкаф здесь, — ответил клерк. Шкаф с бумагами также оказался заперт. — Видите, жареные дела, — сказал он.

Майк уже подумал было сказать клерку обойтись без шуточек, но он подумал, что тот не оценит совет по достоинству. Клерк отыскал небольшой ключ и отпёр деревянный шкаф высотой в человеческий рост.

Он выдвинул вторую полку и достал пухлую картонную папку на пуговице с печатной надписью «Пожар в особняке губернатора штата» на обложке. Также там была выведена дата пожара.

— Спасибо, — сказал Майк, взял папку из рук клерка и принялся пролистывать.

Безжизненным бюрократическим языком в ней было изложено, как был обнаружен пожар, как на место выехали несколько машин с разных участков. Там было описано, как пожарные боролись с огнём, как нескольким людям удалось выбраться из особняка, и как другим, включая губернатора и миссис Рузвельт, этого сделать не удалось.

Там имелись фотографии места происшествия и жертв. Рассматривая последние, Майк прикусил губу. Вид сгоревшего заживо человека — не самое приятное зрелище. Майк пролистал папку дальше, в поисках конкретной информации.

Таковой он не нашёл.

— А где рапорт следователя по поджогам? — спросил он клерка. Он попытался найти именно то место, где инспектор решил, что он не может решить, где именно начался пожар. Но найти это место он не сумел.

Клерк нахмурился.

— Всё должно быть там. — Он тоже быстро пролистал папку. — Хм, — произнёс он. — Я уверен, он был там, когда я подшивал это дело. Дайте, гляну кое-что.

Он порылся в папках, что лежали вместе с той, которая содержала в себе детали пожара в губернаторском особняке. Также он осмотрел и сам шкаф на случай, если рапорт инспектора по поджогам мог куда-нибудь завалиться. Удачи ему снискать не удалось.

— Хм, — повторил клерк. — Разве не забавно? Я уверен, что он был на месте — я помню заголовок.

— Вы его читали? — спросил Майк.

— Нет, — Клерк покачал головой. — Я лишь удостоверился, что рапорт на месте, прежде чем подшить папку.

Сколько раз он проделывал подобное с рапортами, которые больше никто никогда не прочтёт? Но не с этим. В нём находились ответы на важные вопросы, среди которых был и тот — а не добрался ли кто-нибудь до инспектора по поджогам? В любом случае, там могли находиться ответы на все вопросы. Сейчас их не было. Исчезла жизненно важная деталь.

— У кого могла быть копия этого рапорта? — спросил Майк.

— Уверен, мистер Кинкейд сохранил копию для личного архива, — ответил клерк. — Мистер Кинкейд — очень основательный человек.

— И где находится этот личный архив?

— У него дома, полагаю. Возможно, в несгораемом шкафу, мистер Кинкейд полностью отдаёт себя своей работе.

— Хм. — Майк тихо выругался.

Если он хотел добраться до личного архива инспектора по поджогам, жадного до денег клерка будет недостаточно. Нужен кто-нибудь выше по уровню.

— Может, пойдём уже отсюда? — Даже будучи обеспокоенным, клерк оставался вежлив. — Я сделал всё, что обещал. Если рапорта нет, я ничем помочь не могу.

Майк желал оказаться под обвинением в проникновении со взломом не больше, чем тот клерк. Когда пытаешься добыть столь политически взрывоопасные вещи, как рапорт о поджоге, никому не захочется быть пойманным. Значит, кто-то тоже добрался до него, и добрался раньше Майка. Он ни секунды не верил в то, что рапорт просто выпал из папки. Нет, его кто-то вытащил, из-за того ли, что там было написано, или не было написано — трудно сказать, пока сам не увидишь.

Они вышли из помещения. Клерк запер за ними дверь — о деталях никогда не хочется забывать. Они направились к выходу. Никакой сигнализации в здании не было. Никому и в голову не придёт, чтобы кто-то залез в архив пожарного департамента Олбани. Никогда не знаешь, когда воображение превратится в реальность. В этот раз, так и случилось.

Скрытность потерпела неудачу, поэтому Майк решил идти напролом. Он потратил много сил на то, чтобы устроить интервью с лейтенантом противопожарной службы Джеремайей В. Кинкейдом, который и составил этот рапорт. Сил этих ему не хватило. Секретарь лейтенанта Кинкейда, необычайно красивая девушка сообщила ему:

— Лейтенант Кинкейд не разговаривает с репортёрами.

— Почему же? — спросил Майк. — Разве не это его работа?

— Его работа — вести следствие, — ответила девушка. — А не публичные выступления.

— Да чтоб тебя, — проговорил Майк, вместо того, чтобы высказаться более откровенно. — А в департаменте пожарной охраны Олбани есть какой-нибудь офицер по связям с общественностью, или кто-нибудь, кто обязан общаться с репортёрами?

В департаменте пожарной охраны Олбани такой офицер имелся. Его звали Кермит Уизерспун. На своём месте его не оказалось. Его жена совсем недавно родила, поэтому он взял отпуск, чтобы побыть с ней. Никто не желал говорить Майку, где он живёт. Майк сам это выяснил. Особым конкурентом Шерлоку Холмсу он не стал бы. Однако телефонный справочник Олбани дал ему все необходимые подсказки — не так уж много, поскольку в черте города жило совсем немного Кермитов Уизерспунов.

Когда он постучал во входную дверь, внутри дома обшитого белой вагонкой заплакал ребёнок. У малыша были мощные лёгкие. Дверь открыл озадаченный мужчина.

— Вы — Кермит Уизерспун? — спросил Майк.

— Всё так. А вы кто?

— Майк Салливан. Пишу для «Нью-Йорк Пост». — Майк протянул ему карточку. Так было гораздо убедительнее, чем просто рассказать, кто он и чем занимается. — Я бы хотел задать вам пару вопросов насчёт рапорта лейтенанта Кинкейда по поводу пожара в губернаторском особняке.

Лицо Уизерспуна застыло.

— Это случилось почти год назад. Я говорил с бог его знает сколькими репортёрами. Ничего нового я сообщить не мог, поэтому прекратил все разговоры. Это больше не новость.

— Всё ещё может быть. Вы можете сказать, по какой причине Кинкейд не мог с уверенностью сообщить, был ли причиной пожара поджог или нет?

— Боюсь, я не помню деталей, мистер, эм, Салливан, — ответил Уизерспун. — Вам следует расспросить лейтенанта Кинкейда.

— Он говорит, что тоже не разговаривает.

— Ну, значит, всё.

— Ага, значит, всё, тупик. А не должен быть. Это общественная трагедия, лейтенант Уизерспун. То, что произошло в губернаторском особняке не должно держаться в тайне.

— Боюсь, ничего не могу с этим поделать.

Крики младенца изнутри стали ещё громче.

— Кермит, может, поможешь мне тут? — раздался женский голос. — И, вообще, с кем ты там разговариваешь?

— С коммивояжером.

Уизерспун захлопнул дверь перед носом Майка. И запер на замок. Какое-то время Майк постоял на крыльце, затем повернулся и ушёл.

Стелла Морандини обгрызала мясо с пурпурно-красных кисло-сладких свиных рёбрышек в «Хоп Синге». При этом она смотрела на Майка.

— Ты ведь понимаешь, что будет, если ты напишешь подобную статью? — спросила она.

— Наружу выйдет частичка правды, — ответил он и вцепился в жареную креветку. — Не самая большая, потому что зарыта она довольно глубоко, но уже кое-что. Это лучше, чем вообще никакой правды.

— Ты ничего не можешь доказать.

— Я могу доказать, что люди не говорят, что никогда не скажут. Я могу доказать, что рапорты, которые должны стать достоянием общественности, отправились к Иисусу, или ещё куда. Кто-то скрывает. Люди так не поступают, если на то у них нет веских причин.

— Ага, — Стелла кивнула. — И что это за люди такие?

— Должен быть Джо Стил, или эти, как их там, которые на него работают. Он больше всех получил о того, что Рузвельт поджарился.

— Хорошо. Допустим, ты прав. Допустим, именно он всё и провернул, — сказала Стелла. — Допустим, ты напишешь статью о том, что он должен сидеть в Синг-Синге^[37], а не в Белом Доме. Что, по-твоему, он потом с тобой сделает?

— Эм… — Майк замер, не донеся до рта остатки жареной креветки.

До сего момента ему и в голову не приходило, что подобной статьёй он мог подвергнуть себя опасности. Он задумался, почему так. «Потому что ты дурак, вот почему». Джо Стил ни перед чем не остановится, чтобы достичь желаемого. Чарли смеялся, когда рассказывал о том, как президент шантажировал сенаторов, дабы те проголосовали, как ему надо. Майк не считал это забавным, особенно теперь.

Стелла кивнула.

— «Эм» — самое верное, Майк. Это не игра, ну или перестанет быть ею, когда ты напишешь статью. Ты идёшь ва-банк.

«Когда нападаешь на короля, его следует убивать». Майк не помнил, кто это сказал. Возможно, Бартлетт^[38]. Кто бы это ни был, он знал, о чём говорил. Потому что, если не убить короля, на которого напал, он нанесёт удар сам.

Он доел остатки креветки.

— Так надо, дорогая. Хочешь, чтобы страной правил кто-то, столь хладнокровный и безжалостный? Типа, Гитлера или Троцкого?

— Ты себе столько цуриса^[39] наживёшь, что не поймёшь, как потом разгребать.

Да уж, она немало времени провела среди евреев. Как и Майк, поэтому проблем с пониманием идиша у него не было.

Он всё равно написал статью. Одним из евреев, с которыми Майку приходилось работать, был Стэн Фельдман, главный редактор «Пост». Фельдман вызвал Майка в свой крошечный захламлённый кабинет, в котором он превращал истории в заголовки газет. Одну из стен украшали картинки со скупо одетыми девицами. Кабинет вонял застоявшимся сигарным дымом.

Фельдман ткнул пальцем в текст Майка.

— Я этого не издам, — сказал он. — Дай мне настоящих доказательств, и, может быть тогда издам. Но, ничего — значит, ничего.

— Это не совсем ничего, — сказал Майк. — Там ничего в том месте, где должно быть хоть что-то. А это не одно и то же.

— Всё равно, недостаточно, — ответил редактор. — Дай мне что-нибудь, и возможно я передумаю. Что-нибудь настоящее, а не «там ничего нет, а должно быть, поэтому все они — кучка жуликов.

— Но… — Майк развёл руки в стороны. — Если я это заметил, то заметили бы и другие.

— Я заметил. Заметил, что недостаточно. Недостаточно для подобных историй — сказал Фельдман. — Ты должен накрепко его прищучить, чтоб ни у кого сомнений не осталось Если нет, мы получим больше исков, чем „Харт Шаффнер-и-Маркс“ со своими штанами^[40].

— Смешно. Ха-ха. Видите, как громко я смеюсь?

Фельдман закурил очередную черуту^[41].

— Я тоже не смеюсь, Майк. Мы не можем выпустить подобное, это совершенно точно. К тому же, мы — демократическая газета, не забыл? Подобные вещи больше подходят отцу Коглину. Ты хоть раз слышал, чтобы от сомнений кому-нибудь была польза?

— Конечно, там, где от сомнений была польза. Будет ли она таковой для Джо Стила? Я кое-что слышал в Вашингтоне… — Он умолк. Об этом он услыхал от брата. Чарли ничего не записывал, ни тогда, ни потом. Та история не была предназначена для чьих-либо ушей.

— Он лучше Гувера. Ну, да, он не столь хорош, как Рузвельт. Но, что с того? — вопрошал Фельдман. — Он всё поправит. Он даёт людям работу, и ставит богатеев на место. Нельзя сделать омлет, не разбив яйца.

— Тот, кто может отказаться от основных свобод ради получения временной безопасности, не заслуживают ни свободы, ни безопасности, — сказал Майк.

Слова Бена Франклина всегда звучали лучше многих дурацких клише.

Слова Бена Франклина прозвучали гораздо лучше всяких клише, поскольку Стэн Фельдман покраснел.

— Я ни от чего основного не отказываюсь, за исключением статьи, в которой нет необходимых доказательств. Дай мне доказательства, и нам будет от чего начать плясать. А пока же, тебе, кроме как о Джо Стиле, совсем не о чем писать?

— Ничего важного.

— Ну так, пойди и напиши о чем-нибудь неважном. Давай. Дерзай. Я и так на тебя слишком много времени потратил.

Ворча под нос, Майк ушёл. „Пойди и напиши о чём-нибудь неважном“. Вот он, тот боевой клич, который бросает репортёра к печатной машинке! Ага, тот желторотик, который писал о цветочной ярмарке на Лонг Айленде^[42], знал, что его бессмертному сочинению не суждено попасть в учебники истории. Он всё равно писал лучше, когда писал так, словно те розы и пионы были столь же важны, как Муссолини и Пикассо.

— Ты как, Майк? — спросил один журналист. — Выглядишь так, словно „Бромо-Зельтцера“^[43] объелся, или типа того.

— Хэнк, у тебя в столе есть что-нибудь, что может излечить меня от гуманизма? — спросил Майк.

Вместо Бенджамина Франклина, Хэнк процитировал Дороти Паркер^[44]:

— Пушки — вне закона

Петли — не удушат.

Газ — всего лишь вонь.

Можно жить.

— Хех, — отозвался Майк. Затем он усмехнулся от искренней признательности. — Ладно, неплохо. Спасибо.

— Обращайся, старик. Но, серьёзно, что тебя гложет? Могу я чем-то помочь?

— Если только ты не хочешь броситься к Стэну и убедить его издать статью, что я написал. Он не считает, что я крепко привязал консервную банку к хвосту Джо Стила.

Хэнк тихонько присвистнул.

— Ты же не размениваешься на мелочи, да?

— Кто? Я?

— Ага, ты. Ты бы следил за собой, вот я к чему.

— Мне постоянно об этом говорят.

При этом Майк понимал, что это хороший совет. По крайней мере та его часть, что оставалась разумной и прозорливой. Но как можно оставаться разумным и прозорливым, когда тебе известно, что президент избавился от своего главного конкурента, едва только понял, что начинает отставать? Мог ли тот, кто совершил нечто подобное, править страной свободных и родиной храбрых^[45]?

Проблема в том, что большинство не желало в это верить. Гораздо проще думать, что Рузвельт погиб в результате несчастного случая. Тогда не придётся задумываться над тем, что вы сами проголосовали за то, чтобы Герберта Гувера выбросили на свалку истории. А люди именно так и проголосовали. Джо Стил одержал одну из крупнейших побед в истории США, такую победу, которая обеспечивает политические перемены на годы вперёд.

Так было бы, если люди не сочтут Джо Стила убийцей. Устроят ли ему импичмент и вышвырнут ли из кабинета? Или просто не переизберут? Но, тогда к власти вернутся республиканцы. Может ли лекарство оказаться хуже болезни? Так ли считает большинство?

В итоге, они просто решили идти по другой стороне дороги. Они отвели взгляды от обгорелых останков в канаве. Фарисеи, вот кто они. „Я покажу им, что натворил Джо Стил, — решил Майк. — Покажу, хотят они того или нет“.