Джо Стил

VII

Когда Лазар Каган звал Чарли в Белый Дом, могло случиться, что угодно. Когда в гости звал Стас Микоян, чаще всего выходило нечто интересное. Но когда Винс Скрябин говорил тащить свою задницу в особняк президента, это означало, что Джо Стил зол.

Чарли знал, на что злился президент, но решил, что будет лучше притвориться удивлённым. В итоге, когда человек, которого называли Молотком, стукнул кулаком по экземпляру "Нью-Йорк Пост" и прорычал: "Видели, что за говно летит из-под вашего братца?", Чарли лишь покачал головой. Скрябин пихнул газету через стол.

— Ну, так, смотрите.

В статье не было прямых обвинений в том, что Джо Стил жарил зефир на огне пожара, в котором сгорел Рузвельт. И всё же, не нужно быть лордом Питером Уимзи^[63], чтобы понять, куда клонил Майк.

— Не понимаю, чего вы от меня хотите, — сказал Чарли, когда дочитал. — Майк — это Майк, а я — это я. Я с этим делом никак не связан. — Это было действительно так и одновременно — не так. Если бы Чарли не подслушал Скрябина в той забегаловке, если бы не рассказал об этом Майку, его брат не сумел бы предложить людям прочесть статью и свести концы воедино.

Скрябин оставался в ледяной ярости. Как и тот на кого он работал, он пугал больше, когда не давал своим эмоциям вырваться наружу.

— Знаю, что не связаны, — наконец, произнёс он. — Были бы связаны, вы бы об этом пожалели. — Чарли сглотнул, надеясь, что это произошло незаметно. Скрябин продолжил: — Вашему братцу следует дважды подумать, прежде чем клеветать на президента Соединённых Штатов.

— В его словах нет никакой клеветы, — сказал Чарли.

— Высказывание вещей, о которых вам известно, что это неправда, высказывание со злым умыслом — есть клевета, даже если они высказаны в адрес публичного лица, — настаивал Скрябин.

— Это не клевета, — повторил Чарли. — Он цитирует рапорт инспектора по поджогам. Там указано, что пожар мог быть умышленным, а мог и не быть. Там сказано, что после смерти Рузвельта выдвижение Джо Стила стало неизбежным. Оба факта верны. И там нет ни слова о том, что Джо Стил как-то причастен к пожару.

Скрябин уставился на Чарли, его пухлое лицо было словно высечено из камня.

— Я знаю, что он — ваш брат. Я делаю на этом уступку. Я знаю, что ваши собственные статьи о действующей администрации были честнее и более выдержанными. На этом тоже могу уступить. Но если ваш брат напишет ещё что-нибудь настолько же чудовищно предосудительное в адрес президента и того, что он пытается претворить в жизнь, никаких уступок больше не будет. Вы меня поняли?

— Я вас услышал, — ответил Чарли.

— Хорошо, — сказал Скрябин. — Постарайтесь, чтобы и ваш брат меня услышал. Ясно?

— О, да. — Чарли кивнул. — Услышал чётко и ясно.

— Хорошо. — Винс Скрябин буквально выплюнул это слово. — Я не хочу, чтобы кто-то сомневался в нашем отношении к этим… помоям. А теперь проваливайте отсюда.

Чарли направился к выходу. Словно в полицейском участке, он был рад, что смог направиться к выходу. Рубашка на спине вымокла от пота, и дело было не в вашингтонской влажности. Прежде у него никогда не было ощущения того, что он прошёл по краю пропасти, когда выходил из Белого Дома. Он молил небеса, чтобы этого никогда не повторилось.

Солнце ещё не скрылось за горизонтом. Чарли было плевать. Он зашёл в ближайший бар и заказал себе двойной бурбон. Если что-то и могло унять его дрожь, то только это.

— Давай, сынок, — заговорил седовласый мужчина в паре барных стульев от него. — Ещё пара-тройка стаканов и твоя мамаша поймёт, что ты уже мужик.

Судя по манере речи и количеству пустых стаканов перед ним, этот человек уже пропустил пару-тройку. "А тебе-то какое до всего этого дело?" — хотел было спросить Чарли. Но он тут же узнал другого выпивоху.

— Господин вице-президент! — воскликнул он.

Джон Нэнс Гарнер кивнул.

— Угадал, сынок, — сказал он. Бурбон только усилил его техасский говор. — Угадал, чёрт подери. Я был спикером Палаты до того, как Джо Стил подписал меня. Помнишь? Спикером! Настоящее дело, Господи Боже! А не вот это вот всё. — Он кивнул бармену. — Налей-ка мне ещё, Рой.

— Один момент, Кактус-Джек^[64]. — Цветной парень налил ему ещё один высокий стакан бурбона. Джон Л. Льюис^[65] назвал Гарнера картёжником, пьяницей и злобным старикашкой. Чарли не было известно о прочих его качествах, но пьющим Гарнер точно был.

— А, что не так с должностью вице-президента? — спросил Чарли. — Вы в одном шаге от президентского кресла. Так все и говорят — в одном шаге.

— В одном шаге и дальше, чем до луны, — сказал Гарнер. — В одном шаге, но дальше, чем до луны, — сказал Гарнер. — Проблема с должностью вице-президента в том, что ты ничего не делаешь. Просто сидишь и покрываешься мхом, вот, как я. Конечно, лучше ничего не делать. Я вам так скажу, должность вице-президента стоит не дороже ведёрка теплой ссанины^[66].

— А что бы вы делали, будь вы президентом? Как справлялись с тем, чем занимается Джо Стил? — Чарли не ожидал столкнуться с Гарнером, поэтому решил воспользоваться возможностью.

Глаза вице-президента уже были полузакрытыми. Теперь его взгляд стал сверлящим.

— Ты из меня ни слова дурного о нём не вытянешь, паренек, — ответил он. — Может, я и пьян, но не до такой степени, и я не настолько тупой. Он человек, у которого не захочется оказаться в противниках.

— Правда? Никогда бы не смог догадаться, — невозмутимо произнёс Чарли.

На секунду Гарнер воспринял его слова буквально. Затем он хмыкнул и закашлялся, разбудив застарелую мокроту курильщика в лёгких.

— Ну, точно. Ты же один из тех мудаков-репортёров. Ты всё знаешь о Джо Стиле, ну или думаешь, что знаешь. — Он снова хмыкнул и закашлялся. От этого жуткого звука Чарли едва не зарёкся курить.

— Да, думаешь, что знаешь, но скоро ты сам поймёшь.

Процесс над "четвёркой верховных судей" начался осенью. Он начался внезапно, по сути, в стенах военного трибунала, всего через несколько дней после того, как Дж. Эдгар Гувер — снова он! — объявил об аресте по делу о похищении ребёнка Линдбергов^[67], случившемся двумя годами ранее. Чарли гадал, было ли совпадение этих событий по времени случайным. Циничный репортёр? Он? Даже Чарли посмеялся над собой.

Ещё он размышлял над личностью того, кого арестовал Дж. Эдгар Гувер. Бруно Гауптманн приехал в США из Германии нелегально. В "фатерлянде" у него имелось криминальное прошлое. Учитывая отношение Джо Стила к Гитлеру, не был ли этот человек простачком, попавшим в сеть, которая была расставлена на рыбу побольше?

А с учётом того, что четверо судей обвинялись в заговоре в пользу нацистов, не мог ли арест немца по делу о похищении Линдберга стать демонстрацией того факта, что "колбасникам" ни в коем случае доверять нельзя, равно, как нельзя доверять и американцам, имеющим дела с "колбасниками"? Опять же, Чарли ничего об этом не знал. Доказать он ничего не мог. Но он продолжал размышлять^[68].

Размышлял он тихо, либо наедине с собой, либо вместе с Эсфирью. Ничего из этих размышлений не было явлено на свет в мозговых штурмах с другими репортёрами, или в беседах с большими шишками, о которых они писали. Даже щедрые дозы бурбона не развязали ему язык. Чарли заметил, что далеко не он один не высказывает всё, что приходит ему на ум. Время было тревожное. Кажется, все вокруг пытались пройти по яичной скорлупе и не раздавить её.

Чарли также не интересовался тем, что слышал или читал Майк. Тот, конечно, мог и сам до чего-то додуматься, но Чарли не собирался подкидывать ему идей. Небольшая, но очень шумная часть прессы ненавидела Джо Стила и всё, что он делал. Для них Майк представал героем, который раскрывал секреты и срывал покровы с тайных заговоров.

Сторонники Джо Стила заклеймили Майка злобным лживым скунсом. Можно было решить, что они прислушиваются к Винсу Скрябину, или типа того. Но подавляющее большинство американцев не обратили никакого внимания на имя Майк Салливан. Времена оставались суровыми. Люди пытались жить день за днём и не беспокоились ни о чём, помимо ужина во вторник или ежемесячной платы за жильё.

Генеральным прокурором был не скупящийся на жёсткие речи поляк из Чикаго по имени Энди Вышински. Он не стеснялся браться за громкие дела. Он состоял в группе юристов, которая пыталась обвинить Белву Гертнер в убийстве любовника. Белву не только оправдали, одна журналистка даже написала о ней популярную постановку^[69]. Вышински прокомментировал вердикт словами: "Жюри присяжных — полные идиоты".

Всё, что Чарли видел, говорило, что Вышински был прав, даже если провал и не вызвал симпатий к нему со стороны читательниц слезливых дамских романов^[70]. Он не был человеком, который вызывает к себе симпатии. Это был крупный мужчина, лицо которого было похоже на сжатый кулак. Подобно Винсу Скрябину и самому Джо Стилу, таких людей, как он, никому не хотелось бесить.

Он кое-чему научился из того процесса Ревущих Двадцатых. Тогда обвинение позволило защите самой писать сценарий. Обвинение считало, что у них на руках дело, которое можно закрыть за один день. По факту, так оно было, но адвокат Белвы не дал её закрыть.

На этот раз Вышински выкатил тяжёлую артиллерию ещё до того, как были выбраны военные судьи. Он слил газетчикам всё, что имел. И у него имелось, чего слить. Шифровки, летавшие туда-сюда между Берлином и Вашингтоном. Письма на немецком на бланках со свастиками и неразборчивыми подписями генералов. Пачки украшенных свастикой рейхсмарок, некоторые ещё даже в банковской упаковке с немецкими надписями готическим шрифтом. Банковские переводы, демонстрирующие конвертацию рейхсмарок в доллары. Только самый добротный материал.

Как и весь остальной пресс-корпус Вашингтона, Чарли писал статьи по материалу, который слил Вышински. Внутри своего сообщества, репортёры были довольно скептичны.

— В настоящем суде большую часть этого дерьма даже к делу не присовокупили бы, — сказал тот, кто много писал по уголовной тематике. — Но, в военном трибунале, кто ж знает-то, блин?

— А почему это не настоящий суд? — спросил другой журналист. — Типа, они боятся, что проиграли бы, если бы пошли в него?

— Тут дело не только в этом, — сказал Чарли. — Во время Гражданской войны дела о госизмене велись в военном трибунале, поэтому есть прецедент.

Другой репортёр взглянул на Чарли.

— А ты шаришь. Ты, что, в школе учительским подпевалой был? Это, значит, только твой этот самый братец всё напрашивается на розги, ага.

— Слышь, Билл, на хуй иди, — сказа Чарли. — Считаешь меня учительским подпевалой, давай, выйдем и разберёмся.

Билл начал подниматься с барного стула. Другой репортёр взял его за руку.

— Полегче, Чарли свой.

— Никто не может быть своим, когда пишет хорошее об этом лживом как-его-там в Белом Доме, если вы меня спросите, — сказал Билл.

— А тебя вообще кто-то спрашивает? Сядь и выпей ещё. Похоже, тебе как раз надо.

Чарли тоже показалось, что выпить ещё — неплохая мысль. Так часто бывало. Допив до середины, он сказал:

— Даже, если будет военный трибунал, считаю, будет интересно. Им придётся допустить прессу. Если прессу допустят, им придётся дать выступить адвокатам судей и сказать своё слово. А когда они так сделают — приём ставок завершён, матч начинается. Эти ребята сами были адвокатами, до того, как стать судьями. Шансы пятьдесят на пятьдесят, выболтать себе свободу.

— И ты так считаешь? — Билл говорил так, словно не верил собственным ушам.

— А почему бы и нет? — вопросом на вопрос ответил Чарли.

— Потому что… Ай, бля. Наверное, я тебя не так понял.

— Следующий раунд за мой счёт! — объявил Чарли. Народ заголосил и захлопал его по спине. Он продолжил: — Сделаю так же в следующий раз, когда Билл признает, что он неправ. Это случится… эм, не знаю, году в 1947 или в 1948.

— Пошёл ты, Салливан, — сказал Билл. Однако он позволил Чарли поставить ему выпивку.

Военный трибунал можно устроить где угодно. Военные суды, по природе своей, должны быть передвижными. Энди Вышински, ну или Джо Стил, избрал местом проведения этого трибунала вестибюль здания Окружного суда на Индиана-авеню. В этом вестибюле с комфортом могли разместиться журналисты, фотографы и кинохроникёры. Разумеется, весь процесс должен был получить максимум рекламы, который могло дать ему правительство.

Напротив немного обшарпанного классического фасада здания Окружного суда стояла статуя Авраама Линкольна. Чарли указал на неё по пути внутрь.

— Спорим, эта статуя — ещё одна причина, почему они решили устроить процесс именно здесь. Помнишь, как Джо Стил постоянно упоминал Линкольна, измену и habeas corpus, в смысле, отмену habeas corpus во время Гражданской войны?

— Помню, конечно. — Луи Паппас кивнул. — Готов спорить, ты прав. — Потухшая сигара во рту фотографа шевелилась с каждым его словом.

Они поднялись по широкой лестнице. Стены вестибюля были отделаны коричневым гипсом. Пол был мраморным. Офицеры трибунала уже заняли свои места за столом на помосте. Председательствовал офицер ВМС. На аккуратной табличке было написано его имя: "капитан Спрюэнс". Ещё трое военных судей представляли армию: полковник Маршалл, майор Брэдли и майор Эйзенхауэр. Перед каждым из них стоял микрофон, без сомнений, для вящей пользы кинохроникёрам.

Генеральный прокурор Вышински сел на место обвинителя, попивая кофе и тихо беседуя с помощником. За противоположным столом переговаривались двое адвокатов из Американского союза гражданских свобод. Один выглядел довольно энергично; второй был одет в самый крикливый клетчатый костюм, какой Чарли когда-либо приходилось видеть. Ни одного члена "четвёрки верховных судей" видно не было.

Всё больше репортёров и фотографов заполняли выделенные им места.

— Начнём ровно в десять ноль-ноль, — произнёс капитан Спрюэнс, голос у него был мягкий, даже через микрофон.

Он был больше похож на священника или профессора, чем на военного. У полковника Маршалла также был профессорский вид. Спрюэнс продолжил:

— После этого ни один представитель прессы допущен не будет. И наблюдатели должны хранить молчание. Любой, кто будет создавать шум, будет удалён из зала и до окончания процесса не будет допущен обратно.

Военные полицейские, береговые патрульные и маршалы США из министерства юстиции замерли в ожидании приказаний. Чарли был намерен держать варежку закрытой. Впрочем, он не удивился бы, если бы кто-нибудь решил поднять шум.

Ровно в десять ноль-ноль, капитан Спрюэнс произнёс:

— Да начнётся трибунал. — Двери закрыли и заперли на замок. Опоздавший журналист принялся без толку колотить в них. Сквозь стук, Спрюэнс продолжил: — Пусть подсудимых представят перед трибуналом.

Он посмотрел налево. Взгляды Чарли и всех остальных последовали за ним. Открылась дверь. Объективы камер повернулись в её сторону. То был первый раз с момента впечатляющего ареста, когда "четвёрку верховных судей" увидел кто-то ещё, помимо тюремщиков.

Вышли судьи МакРейнольдс, Батлер, Сазерленд и ван Девантер. Все они были одеты в костюмы хорошего покроя из тёмной шерсти серого, синего или чёрного цвета. Чарли показалось, что с момента задержания они похудели, но он не был в этом уверен. Тогда они были в мантиях, которые, вероятно, увеличивали их фигуры. Зато он был уверен, что сейчас они выглядели бледнее. Куда бы их не посадил Джо Стил, солнечные ванны там не полагались. Впрочем, Чарли не заметил на них ни ссадин, ни синяков, которые свидетельствовали бы о жестоком обращении.

Военные полицейские с "Томми-ганами" в руках проводили обвиняемых на их места. Едва они сели, адвокат из АСГС в отвратительной одежде что-то прошептал судье МакРейнольдсу. Каким бы ни был ответ, выражению ошеломлённости адвоката позавидовал бы даже Харпо Маркс^[71]. Он снова зашептал.

Спустя мгновение, капитан Спрюэнс произнёс:

— Подсудимые, встаньте. — Те подчинились. — Назовите свои имена для протокола, — сказал он им.

— Джеймс МакРейнольдс.

— Пирс Батлер.

— Член Верховного суда Джордж Сазерленд.

— Уиллис ван Девантер.

Спрюэнс обратился к чиф-петти-офицеру^[72], который писал стенограмму заседания:

— Секретарь, опустите должность, заявленную подсудимым Сазерлендом.

— Есть, сэр, — отозвался секретарь.

— Садитесь, — сказал Спрюэнс "четвёрке верховных судей". Те снова сели. Он продолжил: — Вы обвиняетесь в измене Соединённым Штатам, сотрудничестве с иностранной державой, а также злоупотреблении своим высоким положением во вред американскому народу. Мистер МакРейнольдс, что вы ответите на эти обвинения?

— Могу я просить вашу честь… — начал МакРейнольдс.

Капитан Спрюэнс поднял руку.

— Это военный трибунал, а не суд в обычном смысле этого слова. Обращайтесь ко мне "сэр".

— Есть, сэр. — МакРейнольдс облизнул губы, затем лишённым эмоций голосом продолжил: — Если вы позволите мне, сэр, я хотел бы признать себя виновным, и просить снисхождения у этого суда… эм, трибунала.

Оба адвоката из АСГС подскочили так, словно только что присели на большие острые кнопки. Следом за ними охнули несколько репортёров и кинооператоров. Чарли не стал бы клясться, что не был среди них. Последнее, на что он, да и все остальные, рассчитывал — это признание своей вины. Возможно, кто-то на это и рассчитывал — Энди Вышински, сидевший за столом обвинителя, откинулся на стуле и стал похож на кота, сдувшего со своего носа пару перьев.

Спрюэнс возможно, и не был председателем суда по букве закона, однако ему вручили судейский молоток. И он с охотой им воспользовался.

— К порядку, — произнёс он. — Не забывайте о моём предупреждении. Нарушители будут удалены. — И всё же, он не дал никаких сигналов охране.

— Сэр, — заговорил адвокат из АСГС в ужасном костюме. — Я возражаю против этого так называемого признания. Оно очевидным образом сделано под принуждением и…

— Не было такого, — впервые заговорил Энди Вышински. Голос у него был довольный, он даже не потрудился выпрямиться на стуле.

"Бах!" Спрюэнс снова воспользовался молотком.

— Прекратите оба. Мы во всём разберёмся. Мистер МакРейнольдс, вы признаёте себя виновным по доброй воле?

МакРейнольдс снова облизнул губы.

— Так точно, сэр, — тихо ответил он.

— Кто-нибудь принудил вас так поступить?

— Никак нет, сэр, — сказал МакРейнольдс.

— После ареста вам было обеспечено надлежащее обращение, с учётом того, что помещение под стражу не было и не может быть связано с принудительным лечением?

— Да, сэр.

— Хорошо. — Спрюэнс обратился к секретарю. — Укажите, что мистер МакРейнольдс признал свою вину по выдвинутым против него обвинениям по доброй воле и без чьего-либо принуждения, в заключении с ним обращались надлежащим образом, а также, что он просил трибунал о снисхождении.

— Есть, сэр. — Карандаш секретаря заскользил по бумаге.

— Хорошо. — В голосе Спрюэнса звучало удовлетворение, практически, радость от того, как шёл процесс. Чарли решил, что Спрюэнс вообще редко чему-то радовался. Капитан взглянул в сторону стола, за которым сидела "четвёрка верховных судей".

— Мистер Батлер, что вы ответите на обвинения?

Пирс Батлер набрал воздуха в грудь.

— Сэр, я признаю себя виновным и прошу трибунал о снисхождении.

И вновь адвокаты защиты попытались возразить. И вновь капитан Спрюэнс отмахнулся от их возражений. И вновь он поинтересовался у судьи, является ли его признание добровольным и хорошо ли с ним обращались за решёткой. Вторя МакРейнольдсу, Батлер признал, что да и да. Генеральный прокурор Вышински выглядел ещё более самодовольным, чем прежде.

Спрюэнс поинтересовался у судей Сазерленда и ван Девантера, что они ответят на обвинения. Каждый, в свою очередь, признал свою вину и попросил трибунал о снисхождении. Каждый заявил, что признаётся по доброй воле и, что после ареста с ними обращались хорошо. Секретарь одно за другим записал их признания.

Адвокат АСГС с дурным вкусом в одежде произнёс:

— Сэр, я нахожу все эти признания совершенно недостоверными.

— Правда? — переспросил Спрюэнс. — Эти люди отрицают принуждение. Судя по их внешнему виду, насилие к ним не применялось. Я вынужден с ними согласиться. — Он указал в сторону репортёров и операторов. — Вскоре американский народ сам их увидит. Полагаю, их точка зрения совпадает с моей, мистер Левайн.

— Моя фамилия Левин, а не Левайн^[73], - сказал адвокат.

— Прошу прощения. — Спрюэнс позволил ему одержать небольшую победу, затем вернулся к более важным вещам: — Мистер МакРейнольдс, потрудитесь объяснить трибуналу, почему вы решили предать свою страну и изменить клятве? Вы не обязаны это делать, но можете, если таково ваше желание. Возможно, вы изложите смягчающие обстоятельства.

— Благодарю, сэр, — сказал МакРейнольдс. — Да, я бы хотел высказаться. Мы поступали так, поскольку считали, что Джо Стила любой ценой необходимо остановить и разрушить всё, что он делает. Мы считали… и продолжаем считать, что Джо Стил — это американский Троцкий.

Батлер, Сазерленд и ван Девантер кивнули практически синхронно. Слова МакРейнольдса вызвали среди зрителей шевеление и тихое перешёптывание. Капитан Спрюэнс при помощи молотка успокоил их. Чарли изо всех сил старался не захихикать. Если "четвёрка верховных судей" и правда так считала, значит, они ещё тупее, чем он о них думал. Джо Стил ненавидел Троцкого сильнее, чем Гитлера. Его противостояние с Гитлером было политическим. А с Троцким оно было личным. Если бы Джо Стил мог размозжить голову лидеру "красных" ледорубом^[74], Чарли не сомневался, он бы так и поступил.

Словно, обсуждая погоду, Спрюэнс произнёс:

— Значит, вы считали, что его необходимо остановить любыми доступными способами, как законными, так и незаконными?

— Да, сэр, — повторил МакРейнольдс. — Мы видели, что его программы могут усилить страну. Его будут раз за разом переизбирать, переизбирать, и переизбирать. Он сможет установить тиранию над Соединенными Штатами.

— И поэтому вы вступили в сговор против него с иностранным тираном?

— Да, сэр. Мы хотели сохранить демократию в Соединённых Штатах, любой ценой. — Если Джеймс МакРейнольдс и делал вид, что гордится собой, ему следовало бы стараться лучше.

Судья Сазерленд постарался лучше.

— Мы были не одиноки, — вставил он так изящно, словно отвечал на реплику.

— Прошу прощения? — переспросил капитан Спрюэнс.

— Мы были не одиноки, — повторил Сазерленд. — Немало порядочных законопослушных американцев помогали нам в попытках прибить голову Джо Стила на стену.

— Порядочных законопослушных американцев, говорите? — Спрюэнс поскрёб безупречно выбритый подбородок. — Вы можете назвать мне этих порядочных законопослушных американцев? — В его голосе не было ни намёка на какие-то кавычки. Эти слова он произнёс точно таким же тоном, как и Сазерленд.

— Могу, сэр, — произнёс судья — теперь, как мог предположить Чарли, уже бывший судья и признанный предатель. Левин и второй адвокат из АСГС попытались остановить его. Тот отмахнулся от них. Чарли услышал, как он сказал: "Какая теперь разница-то?". Он не был уверен, что микрофоны кинохроникёров уловят эти слова.

— Вы их назовёте? — повторил вопрос Спрюэнс, когда Сазерленд не поспешил отвечать.

— Да, сэр. Один из них — это сенатор от Луизианы Лонг, а другой — отец Коглин.

Эти слова вызвали эффект появления ястреба, целой стаи ястребов, среди голубей. Капитану Спрюэнсу пришлось яростно колотить, призывая к порядку. Помогло несильно. Хьюи Лонг пикировался с Джо Стилом с тех самых пор, как Стил получил выдвижение, которого хотел Царь-рыба. Отец Коглин был радиоведущим из Мичигана. В политическом смысле, он стоял чуть правее Вождя Гуннов^[75], однако его слушали миллионы. Было очевидно, что der FЭhrer ему нравится больше, чем президент.

— Вы всё записали? — обратился Спрюэнс к секретарю.

— Так точно, сэр, записал. — Чиф-петти-офицер сам выглядел слегка ошеломлённым.

— Уверен, эта тема станет объектом дальнейшего расследования, — произнёс Спрюэнс. — Объявляю перерыв до двух часов пополудни, дабы представители прессы могли написать статьи и перекусить, а члены трибунала могли обсудить дальнейшую судьбу четверых человек на скамье подсудимых. — Снова раздался стук молотка.

Чарли метнулся к телефонной будке. Едва на том конце провода ему ответили, как он принялся надиктовывать статью. Вдоль ряда телефонов точно также делали с полдюжины мужчин в дешёвых костюмах и федорах. Дверцы большинства будок были открыты. Это позволило Чарли услышать, что остальные журналисты, как и он сам, говорили более чётко и ясно, чем во время обычного разговора. Они уже так делали множество раз. Как и написание статей, данный навык вырабатывался с практикой.

Когда Чарли прекратил бросать монетки и повесил трубку, двое парней за ним устроили боксёрский поединок за право говорить по телефону следующим. Он подхватил с собой Луи и направился в столовую в подвале. Прежде он ел тут только единожды. Откусив кусок сэндвича с индейкой, Чарли сразу вспомнил, почему.

Луи взял себе ростбиф, и был доволен им ничуть не больше.

— Святый Боже, Чарли! — воскликнул он с набитым ртом. — В смысле, да господи ж, мать! — Он переборол себя и проглотил кусок.

— Иначе и не скажешь, — согласился Чарли.

— Они сознались, — сказал фотограф. — В смысле, признались. Я был уверен, что они скажут Джо Стилу пойти пописать. Уверен. А они поступили иначе.

— Это точно. А ещё они ткнули пальцем в пару больших шишек, которые тоже не могут его терпеть. — Чарли продолжал жевать свой сэндвич, хоть он и был отвратителен. — И непохоже, чтобы Дж. Эдгар Гувер применил к ним третью степень допроса. Они просто начали петь.

— Как канарейки. — Луи заговорил тише. — Ты им веришь? Считаешь весь этот горячечный бред про измену правдивым?

— Я считаю, что любому, кто попытается доказать, что это не так, придётся непросто, пока сами судьи не отзовут собственные признания, — ответил Чарли.

Луи прожевал эту мысль, в буквальном и метафорическом смысле. Затем он кивнул.

— Ага, точнее и не скажешь. Готов спорить, отец Коглин сейчас откладывает кирпичи.

Слово "откладывает" тут явно нуждалось в выделении крупным кеглем.

Перед возобновлением заседания Чарли досталось не самое удачное место. Другие журналисты либо ели быстрее, либо вообще пропустили обед. Зато он очень быстро добрался до телефона. Жаловаться было не на что.

Ровно в два часа капитан Спрюэнс ударом молотка возобновил процесс.

— Мы достигли решения по этому делу, — объявил он. — Подсудимые готовы его выслушать?

Если хоть один из четверых членов Верховного суда и не был готов, виду он не подал.

— Очень хорошо, — продолжил Спрюэнс. — В силу сделанных ранее сегодня признаний, а также в силу имеющихся доказательств, доказательств, которые подсудимые не стали опротестовывать, мы признаём этих людей виновными в измене Соединённым Штатам Америки. — Он повернулся к армейским офицерам, сидящим по левую руку от него. — Это наше единогласное решение, джентльмены?

— Так точно, — хором отозвались полковник Маршалл и майоры Брэдли и Эйзенхауэр.

— Кроме того, — сказал Спрюэнс. — Мы приговариваем подсудимых к смертной казни через расстрел. — Уиллис ван Девантер обмяк в кресле, остальные сидели неподвижно. Капитан Спрюэнс вновь взглянул на офицеров. — Это наше единогласное решение, джентльмены?

— Так точно, — вместе ответили они.

Левин вскочил на ноги.

— Этот кенгуриный суд^[76], и никак иначе! Мы опротестуем решение!

— Где? В Верховном суде? — Энди Вышински за столом обвинения заливался смехом. Адвокат из АСГС уставился на него, выпучив глаза. Вышинский решил добавить масла в огонь: — Или подадите жалобу президенту?

Как же он смеялся!

Он смеялся до тех пор, пока капитан Спрюэнс не застучал молотком.

— Господин генеральный прокурор, ваше поведение неуместно.

— Виноват, сэр. — В голосе Вышински не слышалось вины. И виноватым он не выглядел. Но ржать в открытую он прекратил.

Солдаты, матросы и маршалы США увели изменников прочь. Журналисты поспешили диктовать статьи. Чарли гадал, сколько изданий выйдут с заголовком из одного слова: "СМЕРТЬ!".

Ему было интересно также ещё кое-что. Но это не имело значения, по крайней мере, особого значения. Если обвиняемые признались в том, в чём их обвиняли, и если нельзя доказать, что их к этому принудили силой, что тогда делать? Мало что, по крайней мере, Чарли вариантов не видел. А вопросы, на которые невозможно найти хороший ответ лучше всего оставить без ответа вовсе.

— Угомонись, Майк. — В голосе Стеллы звучал страх. — Если не успокоишься, тебя хватит удар.

— Господи, да хоть бы кого удар и хватил, — яростно произнёс Майк. — Их пытали. Точно пытали — никто в здравом уме в таких вещах не признается. Готов спорить, им напихали резиновых шлангов, и касторки с водой, пока из носа не польётся. Не обязательно оставлять отметины, когда хочешь кому-нибудь навредить так сильно, чтобы он сделал всё, что скажешь. Спроси Муссолини… ой, без обид.

Стелла Морандини произнесла какую-то гневную тираду насчёт il Duce на языке, что впитала с молоком матери. Затем она вновь заговорила по-английски:

— Но ты же знаешь, что даже здесь, в Виллидж, многие считают "четвёрку верховных судей" виновными во всех грехах.

Майк об этом знал. Эта мысль вызывала у него депрессию, если не невроз.

— Знаешь, что это доказывает? — спросил он.

— Что? — поинтересовалась Стелла, хоть и понимала, что должна была знать.

— Что большинство людей — тупые имбецилы, вот, что. — Майк сделал вид, будто выдёргивает у себя волосы на голове. — Ааа!.. — Что мне сейчас нужно, так это уйти в шестидневный запой и так надраться, что не смогу сорвать на ком-нибудь злобу. — Он направился на кухню в поисках чего-нибудь выпить. В его квартире всё находилось на расстоянии нескольких шагов.

— Погоди, — сказала Стелла.

— Зачем? Что может быть лучше, чем надраться в хлам?

Майк не считал, что у неё найдётся ответ, но она начала раздеваться. Он замер, пересматривая своё решение. Занятие любовью, может, и не ввергнет его на шесть дней в забытье, но, зато, после него не появится желание поскорее сдохнуть. Торопясь присоединиться к ней, он оторвал пуговицу на рубашке.

Его кровать была разновидностью Прокрустова ложа, поэтому, вместо того, чтобы убрать с дороги стул и стол, они довольствовались диваном. Всё ещё сидя на нём после кульминации и уткнув лицо ему в плечо, Стелла спросила:

— Доволен теперь?

— В некотором роде, конечно. — Он похлопал её пониже спины. — В остальном, не очень. В стране до сих пор бардак.

— И что ты можешь с ним сделать?

— Я делал всё, что мог, и погляди, куда меня это привело, — ответил Майк. — Произошедшее сегодня подмывает меня выйти на улицу и начать швырять бомбы в полицейские участки. Тогда и меня вздёрнут за госизмену.

— Тогда мне не стоит возвращать тебе штаны, — ответила Стелла с серьёзностью. — Ты не сможешь пойти швырять бомбы без штанов.

— Ты права. Тогда меня точно арестуют. — Майк рассмеялся. Оставалось либо смеяться, либо оттолкнуть Стеллу и начать биться головой о стену. На такой шум соседи начнут жаловаться. К тому же, Стелла была, безусловно, лучшим из того, что с ним происходило. Не пора ли задуматься, что со всем этим делать?

— Милая, — сказал он. — Хочешь за меня замуж?

Её глаза расширились.

— Что это навело тебя на такие мысли?

— Надеюсь, брожение мозгов в голове. Ну так, как?

— Конечно, — сказала она. — Мать в обморок упадёт, знаешь ли. Она всегда была уверена, что ты никогда мне этого не предложишь. Она решила, что я нужна тебе только для забавы. "Он — мужик, — говорит она. — А ты знаешь, что мужикам нужно только одна вещь" Торопясь присоединиться к ней, он оторвал пуговицу на рубашке.

Его кровать была разновидностью Прокрустова ложа, поэтому, вместо того, чтобы убрать с дороги стул и стол, они довольствовались диваном. Всё ещё сидя на нём после кульминации и уткнув лицо ему в плечо, Стелла спросила:

— Доволен теперь?

— В некотором роде, конечно. — Он похлопал её пониже спины. — В остальном, не очень. В стране до сих пор бардак.

— И что ты можешь с ним сделать?

— Я делал всё, что мог, и погляди, куда меня это привело, — ответил Майк. — Произошедшее сегодня подмывает меня выйти на улицу и начать швырять бомбы в полицейские участки. Тогда и меня вздёрнут за госизмену.

— Тогда мне не стоит возвращать тебе штаны, — ответила Стелла с серьёзностью. — Ты не сможешь пойти швырять бомбы без штанов.

— Ты права. Тогда меня точно арестуют. — Майк рассмеялся. Оставалось либо смеяться, либо оттолкнуть Стеллу и начать биться головой о стену. На такой шум соседи начнут жаловаться. К тому же, Стелла была, безусловно, лучшим из того, что с ним происходило. Не пора ли задуматься, что со всем этим делать?

— Милая, — сказал он. — Хочешь за меня замуж?

Её глаза расширились.

— Что это навело тебя на такие мысли?

— Надеюсь, брожение мозгов в голове. Ну так, как?

— Конечно, — сказала она. — Мать в обморок упадёт, знаешь ли. Она всегда была уверена, что ты никогда мне этого не предложишь. Она решила, что я нужна тебе только для забавы. "Он — мужик, — говорит она. — А ты знаешь, что мужикам нужно только одно".

— Ты никогда не была нужна мне только для забавы, и это не единственная вещь, ради которой ты нужна мне, — сказал Майк. Затем он испортил свои потуги на добродетель, снова похлопав её. — Хотя это чертовски приятно, не так ли?

— Я бы не оказалась в столь компрометирующем положении, если бы так не считала.

— Ты себя не компрометируешь, дорогая. Ты сотрудничала. А это другое.

— И, что будем делать, когда свяжем себя узами брака? Будем и дальше жить счастливо, как в сказках?

— Мы будем жить настолько счастливо, насколько нам позволит Джо Стил, — сказал Майк.

Стелла пихнула его в рёбра. Он посчитал, что заслужил это, хотя совершенно не шутил.