Джо Стил

XVIII

Даже, спустя год, в Вашингтоне война была похожа на голоса, доносившиеся из соседней комнаты. В начале 1943 года немцы, что выжили в Троцкийграде, сложили оружие и сдались. Они промаршировали в плен к "красным" с руками сложенными на голове. Глядя на русские фотографии этих мрачных, грязных, истощавших людей, Чарли гадал, скольким из них суждено вернуться в "фатерлянд"^[167]. Если он не ошибался, очень немногим.

Какое-то время казалось, что все позиции нацистов на юге России посыпятся. Однако генералы фюрера, по-прежнему, знали, что делать. Они вынудили русских исчерпать свои ресурсы, затем контратаковали. Очень скоро, русские, а не немцы начали надеяться на раннюю весеннюю распутицу, которая остановит всё движение на недели. Они нанесли удар Гитлеру, однако и сами оказались под ударом.

На Тихом океане солдаты Эйзенхауэра, а также матросы и морпехи Нимица завоевали контроль над Соломоновыми островами. Им это далось нелегко и недёшево, однако они справились. Япошки также отступили в Новой Гвинее. Как в случае с немцами, их желания превысили их возможности. Теперь им предстояло выяснить, за каким хреном это всё было нужно.

А в Вашингтоне народ бухтел из-за талонов на бензин для гражданских, из-за трудностей с добычей автомобильных покрышек, и из-за того, что нельзя было купить столько кофе и сахара, сколько хотелось. Никто не умирал с голода. Не было голодных сверх тех, кто голодал до войны. Да и голодных сейчас имелось меньше. Заводы были открыты и работали, устроиться туда было не сложно.

Саре исполнилось пять. Патрику исполнился год. Чарли гадал, как это произошло. Сам он ни на день не постарел с момента рождения первого ребёнка. Глядя на Эсфирь, он был убеждён, что и на ней это время ничуть не сказалось. Однако Саре этой осенью идти в садик, а Патрик говорил "папа" и "мама", и сопоставлял звуки, издаваемые людьми, с ними самими.

Подручные Джо Стила в Белом Доме выглядели довольными, если не сказать, счастливыми.

— Год назад всё казалось ужасным, — сказал Стас Микоян Чарли. — Немцы сошли с ума. Они громили русских. Топили все суда в Атлантике, какие только видели. Блин, даже на Карибах. Было похоже на то, что они захватят Суэцкий канал. Япошки тоже с катушек слетели. Мы не могли их задержать, не говоря уж о том, чтобы остановить. Не могли ни Англия ни Голландия. Босс серьёзно переживал, что мы проиграем войну.

— Теперь этому не бывать, — сказал Чарли.

— Неа. Теперь точно не бывать, — согласился Микоян.

У них со Скрябиным в волосах появилось чуть больше седины, чем, когда Чарли только пришёл работать в Белый Дом. Как и у Джо Стила. А у Лазара Кагана нет. Чарли подозревал, что он тайно их подкрашивает. Если так, наверняка об этом знал лишь парикмахер.

— Как считаете, сколько всё это продлится? — спросил Чарли и тут же ответил на собственный вопрос: — Готов спорить, где-то от года до трёх. В 45-м, 46-м, если повезёт, в 44-м, снова настанет мир.

— Звучит похоже на правду, — сказал Микоян. — В смысле, если только где-нибудь ещё что-нибудь не пойдёт не так. С учётом всех обстоятельств, для остального мира война тяжела, а для нас она к добру.

— Забавно, недавно я думал о том же самом, — сказал Чарли. — Когда всё закончится, япошки и нацисты будут в нокауте. Русские несут самые тяжелые потери против Гитлера, так что, им тоже потребуется какое-то время, чтобы встать на ноги. Англия не может драться с Германией без нас, поскольку многое из того, что им нужно, производим мы. Мы производим то, что нужно всем, и ни Гитлеру, ни Тодзё до нас не добраться.

Микоян кивнул. Он улыбнулся. У него была какая-то приглашающая улыбка, которая призывала присоединиться к общему веселью.

— А война позволит Джо Стилу закончить с отлично дисциплинированной страной без кучки вечно бухтящих граждан.

— "Отлично дисциплинированной", — Чарли попробовал фразу на вкус. — Это так он говорит нынче?

— О, нет. За это следует винить меня. Моя строчка, — сказал Стас Микоян. — Но речь о размахе, понимаете. Когда босс пришёл, кругом царил бардак. Все орали друг на друга, словно стая обезьян в клетке. У правительства не было сил ни на что.

— Ой, прекратите. Мы тут не детки, да? — сказал Чарли. — Когда вы говорите "правительство", вы имеете в виду "президент".

— Ну, конечно. — Микоян даже не попытался отрицать. — А кого ещё? Конгресс? Этих самых шумных обезьян? Верховный Суд? Если бы Джо Стил не разобрался с Верховным Судом, они до сих пор всё портили бы. Они постоянно говорили "нет". И кто остаётся? Если этим не занялся бы президент, не занялся бы никто.

— Да, но если он перегнёт палку, как его остановить? — задал Чарли весьма опасный вопрос в Белом Доме. Скрябину или Кагану он его не задал бы. И ни за что на свете не задал бы его Джо Стилу. Однако армянину он доверял, хотя бы немного.

Микоян вновь улыбнулся.

— Я знаю, что вас гнетёт — ваш брат в трудовом лагере.

— В некотором роде, конечно, — признал Чарли.

— Но нам нужны трудовые лагеря. Они также способствуют наведению дисциплины. Не позволяют людям отупеть. Не позволяют людям вести себя беззаботно. Не забывайте, мой брат работает на "Дуглас". Верите или нет, но среди авиационных инженеров тоже есть вредители.

— Вы об этом говорили, но ваш брат срока не получал, — резко бросил Чарли.

— Мог получить. Мог получить, если бы у них получилось собрать дело против него. Думаете, тот факт, что он — мой брат, что-нибудь изменил бы? Если так, то вы плохо знаете Джо Стила.

Поразмыслив над этим, Чарли решил, что Микоян прав. Срок мог получить любой, кто угодно. Это просто случалось, словно зубная боль.

— Сколько, по-вашему, он пробудет президентом? — задал вопрос Чарли, ещё не сошедший с тонкого льда.

Стас Микоян взглянул на него так, словно он задал поистине глупый вопрос.

— Столько, сколько захочет, разумеется, — сказал армянин.

Чарли кивнул. Это был, действительно, блин, глупый вопрос.

Майк уже несколько месяцев находился в армии. Он до сих пор не решил, было ли разумно сменить потрёпанную робу вредителя на строгую форму солдата. Солдатскую форму нужно содержать в чистоте. Если этого не делать, тебя взгреют. Взгреть тебя могли за такие вещи, до которых гбровцам не было никакого дела.

Суть в том, что гбровцы всё придумывали на ходу. В армии порядок вещей был установлен ещё со времён Джорджа Вашингтона. Чёрт, армейские порядки существовали, наверное, со времён Юлия Цезаря, если не Тутанхамона. И в основном это было связано с тем, что ты в точности выполнял то, чего от тебя требовали командиры, в ту самую секунду, когда они отдали тебе приказ.

Салютовать. Маршировать. Контрмаршировать. Чтобы все замысловатые манёвры проходили на плацу, в идеальном ритме. Поддерживать форму, в общем, в форме. Койку застилать так, чтобы от натянутого покрывала отскакивал четвертак.

Матрас на койке был мягче набитого опилками мешка, на котором Майк спал зимой, и намного мягче голых досок, на которых он спал летом. После пяти лет лагеря матрас до сих пор пах чем-то забавным, неправильным. Майк оказался не единственным вредителем, который скулил на этот счёт, далеко не единственным.

Также он был не единственным вредителем, который скулил насчёт погоды. Армейское лагерное учреждение — нет, в армии их называли просто "лагерями" — находилось неподалёку от Лаббока, штат Техас. Погода оказалась таким же шоком, как и дисциплина. После пяти лет в Скалистых горах Монтаны Майк уже и позабыл, что бывает такая погода.

Лишь одно не изменилось ничуть — они до сих пор находились за колючей проволокой. Это штрафная бригада. Чиновники военного министерства, которые всё это придумали, решили, что любой, кто здесь окажется, при малейшей возможности попытается дать дёру.

Будучи вредителем, Майк стал хорошим лесорубом. Будучи солдатом, он стал хорошим убийцей. Он удивился, обнаружив у себя высокие навыки к стрельбе. Ему выдали нашивку снайпера. Он носил её с большей гордостью, чем мог сам от себя ожидать. Старший сержант, на пару лет старше Майка, обучал их искусству штыкового боя.

— Этому я научился ещё в прошлый раз, — рассказывал младший командир своим ученикам. — С вами, парни, я буду работать жёстче, чем с другими подразделениями. Там, куда вы отправитесь, с учётом того, чем вы там будете заниматься, вам это пригодится.

Молодой паренек, англичанин, носивший нашивки вверх ногами^[168], учил их навыкам обращения с другой игрушкой — с шанцевым инструментом. Шанцевым инструментом можно было, если придётся, творить поистине жуткие вещи, если как следует заточить кромку.

Они маршировали. Рыли стрелковые гнёзда и траншеи. Они бегали. Упражнялись. Состязались друг с другом. Майк заработал шрам на руке, отбивая удар ножом, способный выпотрошить его, словно форель. Секунду спустя, он совсем не случайно разбил другому парню нос локтем. Затем он произнёс:

— Осёл ебаный.

— Гомнюк ты, — ответил тот.

Он не страдал дефектом речи, просто у него нос теперь был свёрнут набок.

Они вместе отправились в лазарет. Майку наложили с полдюжины швов. Доктор резким движением вернул носу другого солдата ту форму, какой он был до того, как Майк его сломал. Пока док этим занимался, держать парня пришлось парочке дородных санитаров.

Чего штрафная бригада не делала, так это не воевала ни с немцами, ни с япошками. Майк нажаловался по этому поводу ротному командиру. Капитан Лютер Магнуссон был угрюмым шведом. Его с позором перевели из Северной Африки после того, как он угробил целую роту, отдав по пьяни глупый приказ.

Он и сейчас был пьян. Майк чуял это по запаху, когда излагал свою жалобу. Тусклые глаза Магнуссона были в красных прожилках. За то, как он облажался, его могли расстрелять. В армии Джо Стила особо не цацкались. Либо ему могли выдать кувалду, чтобы делать из большого малое ближайшую тысячу лет.

Вместо этого ему дали ещё один шанс. Он мог восстановить своё доброе имя, либо умереть, пытаясь. За этим и были нужны штрафные подразделения. Его рот искривился.

— Почему, по-твоему, нас до сих пор не высадили?

— Я думал, вы знаете, сэр, — сказал Майк. Военный этикет входил в список тех вещей, которые в нём вымуштровали. — Вы в этой дыре дольше, чем кто-либо из нас.

— Да, это так, и дофига хорошего мне это дало, — сказал Магнуссон. — Но на этот вопрос я ответить могу. Как и ты, если минутку подумаешь. Ты не тупой, Салливан, я это вижу.

— Благодарю… наверное.

Затем Майк задумался. Много времени это у него не заняло, едва он вспомнил, ради чего создавались штрафные бригады. Как и Лютер Магнуссон, они должны, либо восстановить своё доброе имя, либо умереть, пытаясь. Акцент, скорее всего, делался на последних двух словах.

— Ещё не нашлось местечко, где достаточно жарко для того, чтобы бросить туда нас? — предположил он.

— Ты знаешь, доказать я ничего не могу, но, как по мне, всё так и есть, блин, — сказал Магнуссон.

Майк пожал плечами.

— Эй, разве это не то, чего стоит ждать с нетерпением, да?

Эти слова вызвали смешок у угрюмого разжалованного капитана.

Людей набили в транспортное судно плотнее, чем на нары в бараках трудового лагеря. Майк не думал, что такое возможно, но так оно и было. И вот он вышел в Тихий океан. В воздухе постоянно висел слабый запах блевотины. Желудки некоторых парней не переносили качку. Для Майка, это было не так уж и плохо, но постоянная вонь не позволяла ему удерживать в покое собственные внутренности.

Он носил на левом рукава две полоски и латинскую букву Р, которая объявляла всем вокруг, какую именно форму он носил. Буква Т под полосками, либо между шевронами и дугами, если вы — старший сержант, означала, что вы — "техник". Буква Р означала, что вы — наживка для стервятников, если предположить, что на каком-нибудь из жалких островов Тихого океана водились стервятники.

Майку не было дела до того, что он капрал. О, он проявил скромную благодарность за то, что никто не счёл, что он облажался. Он пошёл в армию не только для того, чтобы выбраться из лагеря. Он пошёл туда, потому что от всей души хотел сражаться за Соединённые Штаты, вопреки тирану, заполонившему Белый Дом.

Однако капральское звание не помогало в вопросах выживания. Это, в большей степени, зависело от удачи. За морем Майку потребуется огромный запас удачи.

Нынче он зарабатывал по несколько долларов в месяц, но и из-за этого он особо не радовался. Если бы всё сложилось иначе, он бы высылал часть денег Стелле. Но дела не складывались иначе. Отчасти он надеялся, что она кого-нибудь нашла и теперь счастлива. Отчасти он надеялся на то, что она каждую минуту для и ночи сожалела о том, что бросила его.

Перед посадкой на поезд в Сан-Диего, в Лаббоке они пошли в увольнительную. Майк примерно десять минут провёл в грязной койке с мексиканкой — то был первый раз, когда он лёг с женщиной с тех самых пор, как его взяли гбровцы. Был — как там говорится? — скорее катарсис, нежели восторг. После этого он неуклюже воспользовался выданным ему профилактическим набором. То ли шлюха оказалась чистой, то ли набор сработал. Майк не слёг с капающим краном.

Каждые пятнадцать-двадцать минут судно закладывало вираж с целью сбить с толку японские подлодки, что могли его преследовать. Когда они пошли против волны, блевать начало ещё больше солдат. Волны, бившиеся о нос, бросали судно то вверх, то вниз, то вверх, то вниз. Не проходило чувство, что и желудок ходил то вверх, то вниз, то вверх, то вниз.

Спустя десять дней после отплытия, они дошли до Гавайев. Лагерь, в котором они остановились, располагался на острове Мауи. Не считая порта, он, вероятно, являлся единственным поселением на острове Мауи. В любом случае, бойцы штрафной бригады могли видеть только эту часть острова. Парочка парней бывала в Гонолулу. Они с восторгом в голосе рассказывали о всяческих возможностях для разврата там. На Мауи никто не получал ничего сверх пива.

Судно заправилось, пополнило запасы еды и свежей воды. Затем они поплыли дальше, на юго-запад. Каждая прошедшая минута приближала их ко времени и месту, где дядя Сэм — или дядя Джо? — найдут им применение. Большинству, кажется, не было до этого дела. Игры в покер начались, едва бойцы вернулись на борт. Застучали также и кости.

Майк особо не играл. Он валялся на койке и листал книжки в мягкой обложке. В трудовом лагере читать возможности почти не было. Он пытался наверстать упущенное время. Маленькие дешевые книги отлично для этого подходили.

С каждым днём становилось всё жарче и душнее. Когда они пересекли экватор, матросы собрали всех солдат на палубе и облили из пожарных шлангов. Царь Нептун и его двор магическим образом превратил склизких головоногих в крепких моллюсков в панцире.

Они высадились на Гуадалканале. Шрамы на джунглях начали заживать, но это место по-прежнему выглядело, словно ад. Они расселились в лагере, по сравнению с которым лагерь в Лаббоке казался отелем "Ритц-Карлтон".

В бараках Монтаны водились мыши. Несколько парней, не имея никаких иных привязанностей, сумели их приручить. Среди этих коек никаких мышей не водилось. Здесь водились тараканы — тараканы размером с мышей. Их приручить было нельзя. Их можно было только давить, при этом из них получалось месиво.

Майк заметил, что обычным солдатам не позволялось смешиваться с бойцами из штрафных бригад. Никаких братаний — так это называлось в армии. Именно за этим к их рукавам были пришиты буквы "Р". Они были солдатами, и в то же время, не были ими.

Время тянулось. Большие погоны, видимо, до сих пор не придумали наилучший способ распорядиться ими. Некоторые бойцы варили гадкую брагу из фруктов, сахара и всего прочего, что могло забродить. Паренек из Южной Каролины, который клялся, что был самогонщиком, соорудил перегонный аппарат. То, что из него выходило, оказалось ещё более мерзким, чем недистиллированный продукт. Майк пробовал и то и другое, поэтому ему было с чем сравнивать.

Капитан Магнуссон отловил Майка, когда он всё ещё страдал от последствий.

— Кое-что по поводу нынешнего года, — сообщил ротный. Он тоже отведал этой бормотухи; тому свидетельствовала вонь из его рта.

— Что именно, сэр?

Майк заметил, что жара и влажность не способствовали борьбе с похмельем. Ему хотелось, чтобы Магнуссон ушёл.

Однако капитан решил, что Майк — именно тот, с кем можно поговорить.

— Мы отправимся в бой до того, как он закончится, вот, что, — сказал он. — И узнаем, скольким из нас удастся поприветствовать 1944, не говоря уж о 1945.

— Вы прекрасно знаете, как подбодрить, не так ли, сэр?

Магнуссон продолжил говорить так, словно Майк ничего не говорил.

— И, знаешь, что? Я до сих пор этого жду.

Вопреки своей воле, Майк кивнул.

Он тоже ждал.

Чарли взглянул на отель в Басре. Запахи, что тянулись из окон, говорили ему, что он больше не в Америке, даже если бы он не видел ни одного иракского города. Ни один город в Соединённых Штатах так не пах с начала века, а, может, и дольше. Ни местные, ни британцы, захватившие Ирак после Первой Мировой войны (и до сих пор удерживавшие его, несмотря на пронацистское восстание^[169]) не потрудились построить смывные туалеты и проложить сливную канализацию. Каналы около рек лишь добавляли больше вони.

Рядом с отелем "Шатт-аль-Араб" находилась "маленькая Англия", по крайней мере, на первый взгляд. Богатые люди, лимонники со своей кодлой, жили в домах, окружённых садами роз. Дальше большинство домов были построены из сырцового кирпича и имели плоские крыши. Подобные дома Чарли мог видеть в Альбукерке или в Санта-Фе; за время работы в "АП" он немало поколесил по стране. Однако нигде в США не было куполов мечетей с минаретами, пронзавшими небо. Один лишь их вид напоминал ему "Тысячу и одну ночь", или Дугласа Фэрбенкса^[170], играющего в немом кино.

Басра не была тихой. Мечети даже близко не были тихими. Громкоговорители усиливали завывающие призывы муэдзинов на молитву. Когда Чарли впервые их услышал, он понял, что уже больше не в Канзасе^[171].

Отель, как и окружавший его район, представлял собой частицу Англии, выброшенную посреди Ближнего Востока. Подъёмник, или, как его здесь называли, лифт, скрипел. Пиво было тёплым. В столовой подавали ростбиф и даже йоркширский пудинг, на дворе хоть и стоял октябрь, но в Басре было жарче, чем в Лондоне когда-либо бывало.

Чарли не знал, сколько Томми^[172] охраняло отель от несчастий, которые могли принести аборигены или далёкие теперь немцы. Он знал, что число их было немаленьким. И охрана была необходима. Чарли не проделал бы и четверти пути вокруг света, если бы сюда не приехал Джо Стил. У президента имелась собственная охрана под руководством Дж. Эдгара Гувера, который также приехал.

Джо Стил прибыл сюда не как турист. Он приехал не кататься на почти-что-гондолах, что курсировали по местным каналам. Он приехал на встречу с Уинстоном Черчиллем и Львом Троцким. Им требовалось распланировать, как пройдёт окончание войны, и обсудить, каким будет мир, когда им не надо будет сдерживать безумных нацистов и фанатичных самураев.

Черчилль приветствовал Джо Стила, едва тот вместе со своими помощниками прилетел из Каира. Троцкого ждали в аэропорту с минуты на минуту. Он заявил, что встречать его не нужно. Он встретится с главами западных демократий, когда прибудет в отель.

Сколько человек по всему миру пожелало бы оказаться рядом, чтобы стать свидетелями первой конфронтации между Троцким и Джо Стилом? Миллионы. Миллионы и миллионы, это уж точно. "Мне повезло оказаться в числе таких", — думал Чарли. Как бывший репортёр, он дрожал в нетерпении.

В дверь постучали. Он открыл. В буйно застеленном коврами коридоре стоял Дж. Эдгар Гувер.

— Мне только что сообщили, что Троцкий успешно добрался. Президент и премьер-министр поприветствуют его в Большом актовом зале на первом этаже. — Он скорчил гримасу. — Там, что лимонники зовут первым этажом. Для нас это — второй этаж.

— Понял. Спасибо, — сказал Чарли.

Первый этаж у американцев англичане называли цокольным этажом. "Две страны, разделённые одним языком". Чарли не помнил, кто это сказал. Кто бы это ни был, он знал, о чём говорил.

Он спустился в Большой актовый зал по лестнице. Лифту он не доверял. Он не доверял бы ему, даже если бы он назывался "подъёмник". Актовый зал представлял собой натуральный ужас. Он являлся дурной английской имитацией арабского декора, который сам по себе, был дурным. Низкие диваны, подножки, шёлковая парча, золотистая парча… Смешай всё вместе, выйдет кричащая безвкусица. Британская хрустальная люстра с лампочками вместо свечей добавляла сюрреализма к этой пошлости.

Черчилль вместе со свитой сидел по правую сторону зала, если смотреть от входа. Джо Стил со своими расположился по левую. Чарли направился туда. По центру должен был сесть Троцкий со своими помощниками. Сейчас там стояло всего несколько невозмутимых "красных" охранников. Они рассматривали декадентских капиталистов-империалистов, сидевших по обе стороны, как-то странно, с тем, что Чарли потом быстро узнал, как типично русской смесью недоверия и презрения.

Когда Чарли подошёл, Лазар Каган кивнул ему. Как и генерал Маршалл. Скрябин его проигнорировал. Микоян и Джо Стил перешёптывались друг с другом. Президент усмехнулся каким-то словам Микояна.

Подошёл Дж. Эдгар Гувер. За годы, прошедшие с тех пор, как Чарли видел его, когда он расправлялся с "четвёркой верховных судей", он ещё более отяжелел и обрюзг. Он занял место среди остальных американцев.

— С минуты на минуту, — произнёс он.

Британский военный оркестр за пределами отеля заиграл "Интернационал". Это был один из самых безумных моментов в жизни Чарли. Также это означало, что глава коммунистов здесь.

Когда лифт приходил в движение, это было слышно по всему зданию. Сейчас Чарли к нему прислушался. В Большой актовый зал вошёл Троцкий в компании пары генералов, комиссара по иностранным делам Литвинова, тощего маленького мужчины, вероятно, переводчика, и нескольких более крепких, похожих на охранников, русских с пистолетами-пулемётами. Если дела пойдут плохо, охрана трёх глав государств могла устроить между собой небольшую войну.

Но не устроила.

— Мой дорогой Лев — настоящий лев! — тепло произнёс Черчилль.

Он уже встречался с Троцким, пару раз он приезжал в Москву, когда выяснилось, что Россия и Англия находятся по одну сторону против нацистов. Теперь же он шёл к лидеру коммунистов, держа в руках, ни много ни мало, меч.

— Позвольте представить вам Меч Доблести, подаренный русскому народу от имени Его Величества короля Георга VI^[173].

Троцкий что-то пробормотал по-русски. Переводчик говорил так, словно учился в Оксфорде (возможно, так и было):

— Он говорит, что никогда не ожидал, что правитель крупнейшей в мире империи подарит ему меч.

От удивления Чарли рассмеялся. Даже в переводе фраза прозвучала остроумно. Что ж, Троцкий, как всегда имел хитроватый вид, с копной начинающих седеть рыже-каштановых волос, рыже-каштановой бородой, также седеющей, носом, похожим на двухстволку, и умными глазами за очками, как у Скрябина. Очевидно, он не случайно оказался на вершине сурового мира "красной" политики.

Уинстон Черчилль также рассмеялся; его громогласный хохот приглашал всех присутствующих присоединиться к нему.

— Ну, да, политика — дело странное, — сказал он. — Однако любой, кто противостоит Адольфу Гитлеру, проходит самое важное испытание. — Он посмотрел через плечо и увидел подходящего к ним Джо Стила. — Теперь же, позвольте представить вас президенту Соединённых Штатов, с которым вы прежде не встречались.

Джо Стил и Лев Троцкий осматривали друг друга. Строго говоря, между ними до сих пор не было любви. Однако, когда спустя две-три секунды Троцкий протянул руку, Джо Стил пожал её. Президент заговорил первым:

— Черчилль верно заметил. Сначала победим Германию и Японию, а о том, что будет дальше переживать будем позже.

Вообще-то, между Россией и Японией существовал договор о нейтралитете. Русские суда ходили через Тихий океан, загружали американское оружие, чтобы стрелять в немцев, возвращались обратно во Владивосток и перегружали оружие на Транссибирскую железную дорогу, совершенно не беспокоясь о японских подлодках. Как и сказал Черчилль, политика — весьма странное дело.

Улыбка Троцкого не коснулась его глаз.

— Что ж, переживать мы можем начать уже сейчас, но мы не позволим этим переживаниям встать на нашем пути, — сказал он.

— Справедливо, — сказал Джо Стил.

Они оба одновременно отступили друг от друга.

Джо Стил был невысоким и стройным. Лев Троцкий тоже был невысоким, но имел свойственное мужчинам среднего возраста, брюшко, впрочем, не сильно большое. Уинстон Черчилль был невысоким и пухлым. Чарли не знал, что это означало, и означало ли что-нибудь вообще. Насколько он слышал, Адольф Гитлер также не мог сойти за небоскрёб. "Коротышки унаследуют Землю, или, по крайней мере, будут ею распоряжаться?" Поскольку Чарли самом не мог похвастаться высоким ростом, эта мысль ему понравилась. Винсу Скрябину, возможно, тоже.

Пока лидеры болтали, Троцкий через переводчика, их свита осторожно перемешивалась. Из русских Литвинов хорошо говорил по-английски. Он был послом "красных" в Англии, и, как выяснил Чарли, был женат на англичанке. Лазар Каган неплохо говорил на идише, который был весьма близок к немецкому, поэтому он пообщался с парой "красных" генералов.

Тем же вечером на банкете Троцкий пил водку, словно воду. Черчилль точно так же хлебал виски. У Джо Стила была только одна печень, чтобы пожертвовать ею во имя страны, и он их мужественно поддерживал. На протяжении своей жизни Чарли не был незнаком с горячительными напитками. Этим вечером он выпил достаточно, чтобы наутро об этом пожалеть. Скрябин также не отставал. Чарли удивлялся, куда у этого коротышки девалась выпивка, поскольку на нём выпитое не сказывалось. Возможно, он сливал его в пустотелый протез. Они с Литвиновым заспорили о втором фронте. Русские хотели, чтобы Англия и США высадились во Франции в 1943 году. Этого не случилось, и они до сих пор по этому поводу горячились. Как будто бы этого было мало, выяснилось, что Скрябин и Литвинов любили друг друга ещё меньше, чем Джо Стил и Троцкий.

Насколько Чарли мог судить, Черчилль оттягивал высадку на побережье Ла-Манша сильнее, чем Джо Стил. Черчилль слишком хорошо помнил кровавую баню во Франции в предыдущую войну. Ему не хотелось, чтобы Англия вновь её переживала. Тем временем, русские купались в собственной, ещё более крупной кровавой бане.

Перед тем, как, наконец, лечь спать той ночью, Чарли принял три таблетки аспирина. Проснулся он, всё равно, с бодуна. Он закинул в топку ещё аспирина и отправился в актовый зал на поиски кофе. Кухня стала настолько местной, что варила кофе по-арабски — густой, как грязь, напичканный сахаром и разлитый в крошечные чашки. Одну за другой Чарли выпил три. Он не излечился, но вкупе с маленькими таблетками и чуточкой опохмела, он вернулся в форму.

Вниз ковыляли остальные представители трёх сверхдержав, в большинстве, сильно потрёпанные. Янки, лимонники^[174], Иваны — неважно. Похмелье с силой било по каждому, кем бы он ни был. Пара пострадавших сильнее всех, передвигалась с осторожностью, словно они боялись, что у них отвалятся головы. Чарли не был столь травмирован, однако он им посочувствовал.

Когда спустился Черчилль, выглядел он свежим и цветущим. Он поприветствовал Чарли словами: "А, ирландец!" и отправился пить чай и плотно завтракать. Троцкий также не выказывал особых признаков выпитого прошлой ночью. Если хотите бодаться с русскими, нужно уметь пить. Джо Стил был мрачен и хмур, но он всегда был мрачен и хмур, так что это ничего не доказывало.

После завтрака, главы государств, а также высшие военные и политические чины, собрались вместе, чтобы решить все вопросы. Чарли не был столь крупной шишкой, чтобы его пригласили на это собрание. Он знал, зачем Джо Стил взял его с собой — чтобы написать черновик заявления, с которым он выступит после окончания конференции.

За это время он смог немного посмотреть Басру. Он купил на базаре кальян из меди и стекла. Он с высокой вероятностью переплатил раза в четыре, но вышло всё равно дёшево. Немного грязи и нищеты… Худшие из "гувервиллей" в самые тяжелые времена Депрессии были на целые мили впереди этих мест. Чарли вернулся в отель "Шатт-аль-Араб" с новым уважением к западной цивилизации.

На банкете тем вечером Скрябин прошептал ему:

— Троцкий! Это самый упрямый сукин сын в мире.

— Правда? — прошептал Чарли в ответ.

Он-то считал, что пальму первенства в этом соревновании удерживал Молоток вместе с Джо Стилом. Говорить подобные вещи было неразумно. Скрябин кивнул. Вероятно, он считал себя разумным парнем, что доказывало, что не все знали себя хорошо.

После обеда началась пьянка. Люди провозглашали тосты.

— За храбрую Красную Армию! — произнёс Джо Стил.

Все выпили.

— За героический флот США! — сказал Черчилль — он, как он сам любил упоминать, в прошлом служил во флоте.

Все снова выпили.

Троцкий встал. Он поднял стакан.

— Боже, храни короля! — по-английски произнёс он.

Водку он выпил виртуозным движением кисти. Все рассмеялись и выпили и за это.

Настала очередь Джорджа Маршалла.

— За победу! — провозгласил он и выпил с солдатским апломбом. Все последовали его примеру. Ночь обещала быть длинной.

Маршал ВВС Харрис сказал:

— Пусть американские самолёты обойдутся с Японией, как Королевские ВВС обходятся с Германией!

Чтобы это выполнить, потребуется время. Американские самолёты пока не долетали до Японского архипелага. Но народ всё равно выпил.

Маршал Конев^[175], один из высших генералов Троцкого, заговорил по-русски:

— Смерть гитлеровцам! — произнёс переводчик.

Отвергать этот тост никто не стал.

Так продолжалось и продолжалось. Всё вокруг стало размытым. Вскоре Чарли поднялся на ноги. Затем он понял, что должен что-нибудь сказать.

— За правду! — пробормотал он и выпил.

— Верно! Верно! — поддержал тост Черчилль.

Едва он это сделал, все тоже выпили. Чарли мешком рухнул на своё место.

В заявлении, выпущенном по окончании Басрийской конференции, гарантировалась независимость оккупированных стран Европы и Дальнего Востока и наказание немецких и японских военачальников, ввергнувших мир в хаос во второй раз за одно поколение. Было обещано создание международной организации, достаточно зубастой, чтобы поддерживать мир.

В нём не упоминалось о том, о чём Большая Тройка договорилась между собой. Джо Стил и Троцкий порешили, что, когда наступит время, Красная Армия поможет Соединённым Штатам с вторжением в Японию. По этому поводу Троцкий заявил, что договор о нейтралитете — это старые галоши. Переводчик услужливо пояснил, что в русском слэнге так называют использованный презерватив.

Троцкий желал распространить гегемонию русских на все страны Восточной Европы и Балканы. После некоторых усилий, Черчиллю удалось убедить его отдать Грецию под влияние Англии. Скрябин рассказал Чарли, как это было:

— Он заявил Троцкому: "Нет ни одного акра в этой стране, до которого бы не дотянулись пушки Королевского флота. Вашим долбанным красным бандитам будет негде прятаться". Сработало.

— Думаю, да, — сказал Чарли. — Хорошо, что мы на одной стороне, да? Будь мы врагами, всё было бы гораздо веселее.

— Сила очень много значит для Троцкого. В этом он похож на босса, — сказал Скрябин. — И до самого конца войны мы останемся друзьями. Для нас Гитлер чересчур опасен, чтобы было как-то иначе.

Чарли кивнул.

— Вы правы. Те вещи, которые русские обнаружили сейчас, вернув земли, которые какое-то время находились в руках нацистов… От таких вещей Чингисхан метнул бы.

Разумеется, нацисты также визжали о тех способах, какими воюют русские. А на Тихом океане ни япошки, ни американцы не были заинтересованы во взятии пленных. Япошки предпочитали покончить с собой перед капитуляцией. А американцы на собственном горьком опыте убедились, что в японские лагеря военнопленных лучше не попадать.

Чарли решил, что хорошо вообще не попадать ни в чей лагерь. Он был уверен, что его брат мог бы многое рассказать по этому вопросу. Однако, порой, лучше не знать предмет в деталях. Данный случай, похоже, был одним из таких.