Дети Доброты

Глава 19

Серый

— Серый! Серый!

Виссарион бежал со стороны посёлка, с самого края поля.

После ухода Джека Серого и Эри привлекали почему-то в основном к огородным работам. Сегодня Эри полола бурак — кормовую свеклу, оба они впервые услышали это название, — а Серый, вооружившись тяпкой, окучивал картошку. Огород ненавидел с детства, но терпел. Понимал, что штука полезная.

Серый выпрямился. Колыхнулась в сердце надежда: Джек вернулся! Едва не кинулся навстречу Виссариону. Удержала мысль: если бы так и было, парень уже орал бы об этом на всё поле, из-за ухода Джека расстроился не меньше, чем они с Эри. Подождал, пока Виссарион подбежит ближе. Небрежно бросил:

— Ну? Чего орёшь?

— Там, это... — Виссарион, остановившись у начала картофельных грядок, тяжело дышал. — Алексей вчера ходил лён смотреть... а там соседи... тоже ходят.

— Соседи? — удивился Серый.

— Ну да. С Джубги. И говорят, что лён, который на поле, теперь ещё и ихний. Раз они тоже сеяли.

— «Их», — машинально поправил Серый. — И чего? Где мы — а где поле?

— Так они сюда пришли!

— Сюда? — встрепенулся Серый.

— Ну! У ворот стоят. И наши все там. И не пойми, что теперь дальше.

Серый, подумав, перехватил тяпку поудобнее — он, в отличие от Виссариона, догадывался, что может произойти дальше. Пистолет у него всегда при себе, но и тяпка лишней не будет, в умелых руках, как говаривал Джек, и х*й балалайка. Побежал к краю поля.

— Что случилось?! — с другого конца огорода неслась Эри.

— Ничего, — бросил Серый, — скоро вернусь. Не ходи за мной!

Он выбежал на главную и единственную улицу посёлка. Широкую, посыпанную гравием, с масляными фонарями по обеим сторонам. Дорога вела к центральной площади. Там, на постаменте, заботливо укрытый от непогоды стеклянным колпаком, стоял портрет Матери Доброты. На площади пели псалмы, раздавали наряды на работы, карали и миловали — в общем, все серьёзные деяния производились там.

Однажды Виссарион, пуча глаза и раздуваясь от важности происходящего, увёл Серого за пределы посёлка, в ущелье — куда несла воды быстрая горная речка. Там, если Серый правильно понял, было организовано что-то вроде свалки, жители вывозили мусор, который не получалось сжечь.

— Смотри, — торжественно вытянув руку вперёд, сказал Виссарион.

С такой интонацией разговаривали малые сёстры Серого, собираясь поведать брату нечто очень серьёзное и тайное. Показывали дом, который построили для кукол в кустах сирени, например, или что-то не менее значимое. Виссарион указывал пальцем на гипсовую статую. Она лежала на боку в самом основании пирамиды из осколков кирпича, стекла и прочей дряни. Полузасыпанная мусором, но фигура всё же угадывалась. Серый подошёл ближе.

Сначала не понял, что его смущает, потом сообразил. Статуя изображала не взрослого человека — пацана. В коротких штанах, головном уборе в виде прямоугольника — Серый знал, что такие носили солдаты в старину, ещё во времена второй мировой войны, — и с шейным платком, завязанном спереди большим узлом. В руке пацан держал... не трубу, нет, труба здоровая, и не саксофон, тот изогнутый, но тоже явно музыкальный инструмент.

Валторну?.. Кларнет?.. Чёрт его знает, Серый в этом мне разбирался.

— Ну? — бросил он. — Ну, памятник. И чё?

— Говорят, что раньше вместо Матери Доброты этот парень стоял, — с придыханием сообщил Виссарион. — На постаменте.

— И? — не понимал Серый. — Ну, стоял. — Он подошёл ближе, присел на корточки.

Гипс, издалека выглядевший белоснежным, вблизи оказался грязным, с подтёками, порченым дождями и ветром. Нос, правый локоть и часть выдвинутой вперёд ноги у пацана откололись. Белая краска, которой когда-то была покрыта статуя, потрескалась и облупилась.

— Мне отец рассказывал, в наших краях такие тоже попадались. Их когда-то много где ставили, в пригородах обычно. Вроде, обозначали места, где дети отдыхали. Ну, совсем давно, когда ещё советская власть была.

Серый потёр лоб. Не хотелось сознаваться, что в истории последнего столетия — перед тем как все случилось — путается. Что-то он читал в книгах, о чём-то рассказывали отец и Даша, но, как по мере взросления начал подозревать Серый, сами в этом плавали. Большевики, меньшевики, коммунисты, демократы, новые русские, либералы... Сложно у них там всё было.

— Дети отдыхали? — обескураженно пробормотал Виссарион. — Вот здесь, где теперь наш посёлок? Отдыхали — и всё?

— Ну да. А чего ещё-то?

— Ариадна говорила... — Виссарион запнулся. — Ну, когда мы маленькие были... Когда она эту скульптуру, — слово он выговорил старательно, с благоговением, — нашла, что раз целый памятник стоял, то значит, до того как всё случилось дети всем управляли! И взрослые их слушались. И всё было по-ихнему... Ты знаешь, как эта штука называется? — вдруг встрепенулся он. Ткнул пальцем в трубу в руке пацана.

— Нет, — признался Серый.

— А я знаю. Горн! Это тебе не просто игрушка какая-то. С такой штуки трубили, когда хотели предупредить об опасности.

— Ну и что?

— Ну и, понятно же! Значит, дети лучше взрослых всё знали. Откуда опасность, там. Ариадна так говорила.

Серый фыркнул.

— Дура твоя Ариадна. И ты дурак. Идём. — Поднялся.

— Почему?!

Виссарион не шелохнулся. Серому он поверил, но сдержать разочарования не сумел. Рослый и довольно крепкий парень, в свои четырнадцать габаритами уже заметно перегнавший семнадцатилетнюю Эри, Серому он иной раз казался абсолютным дитём. Раздражало это до жути, Серый едва сдерживался, чтобы не рявкать. Дома, в Цепи, такой наивностью даже пятилетки похвастаться не могли.

— Почему это я дурак?

— Потому что взрослые не просто так повзрослели.

Серый понял вдруг, что только что сам впервые почувствовал себя взрослым. Не тем, кем хотел казаться себе, друзьям и девчонкам, к которым подкатывал. Настоящим взрослым. Человеком, у которого есть голова на плечах — в отличие от тех, кто окружает его здесь.

— Человека взрослеют не годы, — задумчиво повторил Серый то, что когда-то слышал от отца. — Его взрослеют обстоятельства. Взрослеют или убивают. Тут уж у кого как.

Сейчас Серый, мимо центральной площади, нёсся к воротам посёлка. Он понятия не имел, что там собирается делать, но отчего-то был уверен, что поступает правильно. Про Эри откуда-то знал, что бежит следом, как и Виссарион — тот за ними всю дорогу по пятам ходил. Куда Серый с Эри, туда и это чучело.

Ладно, хрен с ними обоими. Может, так оно действительно лучше. От Виссариона один чёрт не отвязаться, а девчонка пусть на глазах будет.

Ворота — это была условность. Забор вокруг посёлка не ставили, Шаман подчёркивал свою открытость миру всеми доступными способами. По краям от широкого прохода в живой изгороди были вкопаны деревянные столбы, а к ним прикреплены невысокие, по плечо, сколоченные из деревянных реек створки. Закрывали их обычно на день, ночью «ворота» стояли распахнутыми настежь.

Возбуждённые голоса Серый услышал издали. И разглядел, что толпа у ворот скопилась уже изрядная.

— ... лён будет наш, — громко, возбуждённо доказывал незнакомый мужской голос. — И ничего ты нам не сделаешь! У вас и так добра полно.

Серый протолкался сквозь толпу ближе к воротам.

Соседей было трое. Верховодил невысокий, жилистый мужик, ровесник Георгия.

Георгий тоже присутствовал — после ухода Шамана ему пришлось, наравне с Марией, примерить на себя роль правителя. К такому мужика жизнь не готовила, Серому его подчас аж жалко становилось. Он, как и все в посёлке, привык подчиняться Шаману. Мозгами ворочал туго, любое нестандартное происшествие надолго выбивало из колеи.

Сейчас Георгий поминутно оглядывался на стоящую за спиной толпу — словно в ожидании подсказок. Которых, разумеется, никто не подавал, люди, собравшиеся у ворот, выглядели ещё более растерянными, чем он.

Серый злорадно подумал, что, находись тут Джек, переговоры завершились бы, не начавшись, и Георгий не мог этого не понимать. Пробившись ближе к воротам, встал неподалёку от него.

Сосед-вожак на появление Серого внимания не обратил, был увлечён собственной страстной речью.

— У вас и так всего полно, — всё более распаляясь, продолжал говорить он. — Сады, поля — эвон, какие! Огород, теплицы, стада пасутся — так ещё и лён вам отдать? Нет уж! Коли станки у нас, значит, и лён наш будет. И нечего больше на наше поле соваться.

— Это не по-доброте, — насупленно и упрямо проговорил Георгий. Серый подумал, что повторяет эту мантру, должно быть, не в первый раз. — Мать-заступница...

— Да где она, твоя Мать?! — фыркнул сосед. — Шамана нету — и она со своими чудесами сразу куда-то делась?

— Не смей так говорить о Матери! — повысил голос Георгий.

— А то — что будет? — Сосед прищурился, упёр руки в бока. — Без Шамана-то? А?

Серый подумал, что в голове чужака причинно-следственные связи определённо работают получше, чем у Георгия. Тот покраснел от умственного напряжения, как варёный рак, но достойный ответ не изобрёл.

— А можно узнать, что происходит? — решил сжалиться над Георгием Серый. Суть претензий он уже понял, но соседа необходимо было сбить с воинственного настроя.

— А ты кто такой? — сосед повернулся к нему.

— Сергей, — Серый шагнул вперёд. Перекинул тяпку в левую руку, правую протянул мужику.

— С севера, что ли? — цепко окидывая его взглядом, прищурился тот. — Пришлый? Это про тебя байки по округе ходят?

Серый неопределённо пожал плечами:

— Мне-то откуда знать? По округе лазить некогда. Да и, кем бы ни был, здесь ненадолго. Дождусь своих, да уйду. Тебя как звать?

— Павел.

— А меня Сергей, — повторил Серый, — Будем знакомы, — решительно ухватил ладонь мужика и потряс. — А тёрки у вас о чём? — Увидел недоумённый взгляд, спохватился и пояснил: — Я спрашиваю, что за тема такая со льном — что столько народу сбежалось?

— Мы весной посеяли лён, — хмуро сказал Георгий. — Как всегда, как каждый год! А теперь Павел говорит, что урожай они заберут себе.

— Вы сеяли?! — возмутился Павел. — Семена привезли да глядели, как мы на поле надрываемся — это сеяли? Пахали мы, засевали мы, убирать будем мы — а потом сушить, чесать, нити разматывать, полотно ткать — а ты приедешь да заберёшь? Нет уж.

— Так было всегда, — повысил голос Георгий. — Так распорядилась Мать Доброты!

— А я ейные распоряжения отменил, — ухмыльнулся Павел. — И попробуй, сделай мне что-нибудь.

Он подбоченился и задорно, нахально смотрел на Георгия. Серый решил, что нужный момент настал. Шагнул к Павлу и резким ударом тяпки под колени уронил его на землю.

— Стоять! — рявкнул, развернувшись, на сопровождающих. Угрожающе взмахнул тяпкой.

Хотя соседи даже не пытались дёргаться — видимо, слишком удивились. Скорчившийся от боли Павел попытался подняться. Серый со свистом рубанул тяпкой воздух, в сантиметре от его лица. И демонстративно расстегнул кобуру пистолета.

— Просил, чтобы сделали? — спросил у отпрянувшего Павла. — Ну, вот. Кушай, не обляпайся. — И быстро, уверенно заговорил дальше — пока непривычный к такому ведению переговоров сосед не очухался: — Всё было так, как он говорит? — повернулся к Георгию. — Пахали и сеяли — они?

Георгий, лицо которого расплылось было в довольной улыбке, поджал губы.

— Так мы жили всегда, — упрямо повторил он. — Шаман, с благословления Матери Доброты, привозил семена...

— Ясное дело, — буркнул Павел. На пистолет и тяпку он поглядывал с опаской. Подняться больше не решался. — Сами-то, где б мы их взяли? Кто бы нас к тем семенам подпустил-то?

— Понятно, — кивнул Серый. — Шаман привозил семена и руководил работами. Так?

— Ну.

— А дальше?

— Дальше — известно. Лён вызревал, мы его убирали. Сушили, чесали. Станки ткацкие, опять же, у нас в посёлке стоят. А Шаман только приглядывал. Приезжал потом, да ткань готовую забирал.

— Ты говоришь неправду! — вскинулся Георгий. — Вместо ткани Шаман привозил вам то, чем богаты другие посёлки! Он поступал так, как учила Мать Доброты. Без её учения вы никогда бы не наладили производство.

— Может, и не наладили бы, — упрямо проворчал Павел. — Да только то когда было? Сколько лет прошло, давно уж сами всё умеем. И кабы в других посёлках ткани меняли сами, куда богаче жили бы. И меняли бы на то, что нам нужно, а не хватали бы без разбору, что Шаман привезёт.

— Шаман слушал Мать Доброты! Её мудрость безгранична, и только Ей ведомо, в чём вы на самом деле нуждаетесь.

— Вот заладил, — сплюнул Павел. — Ей, может, и ведомо. Только ведун пропал! И дальше, я так мыслю, самим соображать надо, как жить.

— А вот это верно мыслишь, — Серый согласно кивнул. Протянул Павлу руку. — Да вставай, не ссы! Не будешь быковать, так и я не трону.

Павел, недоверчиво глядя на него, поднялся. Проворчал:

— А чего налетел тогда?

— А чтоб ты понял, что тут и без Шамана на тебя управа найдётся, — ухмыльнулся Серый. — И чтоб за базаром следил — в гости пришёл, всё-таки. Я уже сказал, что мы скоро уйдём. Мы здесь вынужденно, своих дожидаемся. Когда уйдём, никому мешать не будем. Но пока живём тут, это и наш дом тоже. И вести себя в нём надо прилично, нечего на хозяев хлебало разевать. Ясно?

Павел насупленно промолчал.

— А про лён, — продолжил Серый, — я считаю, всё верно ты говоришь. Вы сеяли, ухаживали, обрабатывать будете — значит, и ткани ваши.

— Во! — вскинулся Павел. — Пришлый, и тот понимает!

Толпа за спиной у Серого недовольно загудела.

— Что не так? — резко обернулся он. — Привезут вам по осени ткани, обменяют на овёс да кукурузу — чем плохо? Неужто без Шамана договориться не сумеете, сколько взять да сколько за это отдать?

— Сумеем, — подала вдруг голос Мария. — Это будет... справедливо.

Георгий зыркнул на женщину, как на предательницу.

— Нам не нужно ни с кем ни о чём договариваться! Шаман вернётся, снова понесёт людям мудрость Матери Доброты, и всё будет, как раньше.

— Посмотрим, — набычился Павел

— Верно, — торопливо вмешался Серый. — Вернётся — посмотрите. А пока не вернулся, можно и своей головой подумать маленько. Она всё ж таки не только для того, чтобы панамку носить. Так ведь? — подмигнул Павлу.

Тот машинально поправил головной убор — здесь, на юге, мужчины действительно носили что-то вроде панам, матерчатые шляпы с неширокими полями, — и вдруг усмехнулся.

— Ох, и ушлый ты парень! У вас на севере все такие?

— Через одного, — подмигнул Серый. — Отец мой, к примеру — жуть до чего серьёзный. Он, кстати, раньше тут... жил. Не встречал?

Павел покачал головой:

— Не доводилось. Да мы раньше с посёлка не больно и вылезали. Слыхали краем уха, что Шаман северян приютил, но... Стой. — Он вдруг нахмурился. — Как ты сказал? Отец?

— Ну да. — Серый не сразу сообразил, чему Павел так удивляется.

— Небесный? — уточнил тот. — Воспитывал тебя?

— Ну... и воспитывал тоже, понятное дело. Но в Лунном Кругу меня не находили, если ты об этом. У нас по старинке всё. Детей женщины рожают.

Павел переглянулся со своими. Толпа за спиной у Серого снова загудела.

— Вот! — торжествующе объявил Георгий. — Шаман говорил об этом. Они погрязли во грехе! На севере царствуют злоба, ненависть и разврат. Ты видишь у него оружие? — он брезгливо ткнул пальцем в пистолет на поясе у Серого. — Он набросился на тебя! Он рождён обычной женщиной, воспитан в злобе и гордыне. Он...

— Да погоди ты, — словно от надоедливой мухи, отмахнулся Павел. И опять повернулся к Серому. — То есть... у вас всё так, как было раньше? До того как мир перевернулся?

— Ну да. Пока вас тут Материными сказками кормили, у нас мозгами шевелили. Долго ничего не получалось, дети не рождались почти восемнадцать лет. Я — первый, кто родился. Зато после меня... — Серый улыбнулся. — Сейчас уж и со счёта сбились, сколько.

— Правда? — ахнул один из сопровождающих Павла.

— Правда, — подтвердила Эри. Пробилась сквозь толпу и встала рядом с Серым.

— Ты гляди-ка, — всплеснул руками всё тот же сопровождающий, — и девочка ещё! Да светленькая какая...

Серый развёл руками.

— Игра генов, — отбрехался умным словом. — А к нам — я бы вас пригласил, чтоб своими глазами поглядели, да разве ж вы соберётесь?

— Может, и соберёмся, — помолчав, серьёзно сказал Павел.

Распрощались уже совсем мирно. Соседи ушли.