Дети Доброты

Глава 13

Эри

После того, как Джек сказал: «я уйду», у Эри будто застыло сердце. Они были рядом чуть больше месяца, но за это время Эри слишком хорошо научилась его понимать. Можно ругаться, уговаривать, даже плакать — Джек не передумает, она это знала. Со стороны, кому-то постороннему, Джек мог казаться человеком, которому на всё наплевать. Скажет — и забудет. Пообещает — и удивится, когда напомнят, что обещал. А Эри знала, что он не такой. Вовсе не тот беспечный весельчак, которого изображает. За насмешливой улыбкой и неприличными шутками прятался совсем другой человек. Эри была уверена, что когда-нибудь Джек научится по-настоящему ей доверять. Когда-нибудь расскажет обо всём, что носит в душе. Просто это будет не сейчас, должно пройти время... И вдруг Джек уходит. Из-за того, что вбил себе в голову — его присутствие рядом с Эри и Серым опасно. И единственный способ устранить опасность — увести её за собой.

В душе у Эри теплилась надежда на Марию. На то, что женщине удастся договориться с жителями посёлка, объяснить, что чужаки не желают им зла... Но когда увидела в окно идущую к их дому понурую Марию, поняла, что надеялась зря. Раньше, чем услышала, что чувствует женщина.

Упавшим голосом сказала:

— Мария идёт.

Джек тоже посмотрел в окно. Молча кивнул каким-то своим мыслям и пошёл открывать дверь.

— Тебе действительно лучше уйти, — войдя, глухо проговорила Мария. На Джека она не смотрела, отвела глаза. — А Сергей и Эрида могут остаться.

— Окей. На закате свалю, — пообещал Джек. Кивнул на рюкзак, которым давным-давно, ещё в прошлой жизни снабдила Эри в посёлке адаптов Лара. От большого рюкзака, принадлежащего Серому, Джек отказался, сказав, что и такого хватит. — Вон, уже и котомку набил. Ты передала своим, что я велел?

— Да.

— И что они?

— Как я и предполагала, люди удивились. Они не поняли, почему ты ставишь такие странные условия.

Джек удовлетворённо кивнул.

— Ничего. Кому надо, у того понималки хватит... Всё?

— Да, но... — Мария сбилась, замолчала.

Джек и Эри смотрели выжидающе. Серого в комнате не было — ставил заплатку на прохудившуюся куртку, да так и задремал с шитьём в руках, Джек велел до ужина его не будить.

— Ну? — поторопил Марию Джек.

Женщина вдруг покраснела.

— Мы с тобой... могли бы поговорить наедине?

Джек усмехнулся.

— Давай попробуем. Чем другим с тобой наедине заниматься — это мне, чую, вряд ли светит.

Мария покраснела ещё больше. Джек повернулся к Эри:

— Выйдешь?

Эри встала. Неохотно — Мария относилась к их троице лучше всех в посёлке, и за это Эри была ей благодарна. Но оставлять женщину наедине с Джеком почему-то ужасно не хотелось. Что, интересно, такого она собирается сказать, что нельзя произнести при Эри? У Джека нет тайн от неё и Серого! И жаль, что Мария этого не понимает.

Джек заметил её недовольство, подмигнул:

— Не дуйся, а то лопнешь.

Эри сердито фыркнула и вышла в другую комнату — маленькую, отделённую от той, в которой остались Мария и Джек, сколоченной из досок дверью.

Серый по-прежнему спал, уронив голову на руки. Эри вошла тихо, он не проснулся. Хотя, будь на её месте, например, Мария, или кто-то ещё из посторонних, наверняка бы вскочил. А к Эри он привык, знаменитое адаптское чутьё не срабатывало.

Эри села на кровать, посидела. Посмотрела в окно — ничего интересного. Серый спал. Разговор Джека и Марии доносился из-за закрытой двери неясными, приглушёнными звуками.

Чем дольше Эри сидела в одиночестве — дрыхнущий Серый не в счёт, — тем больше её подмывало послушать, о чём они говорят. Джек ведь наверняка ей всё потом расскажет! Ну что там, в самом деле, за секреты могут быть, о которых нельзя говорить при ней? А дверные доски от старости рассохлись, щели между ними здоровые. Если подойти поближе... В общем, Эри сама не поняла, как это случилось. Просто в какой-то момент уже стояла возле двери и смотрела в щель. Теперь и разговор можно было разобрать.

— ... я не понимаю, что со мной, — говорила Мария.

Она сидела на лавке у стола. Джек стоял, сунув руки в карманы, привалившись плечом к дверному косяку. Рядом с Марией почему-то не сел.

— Я ведь... я люблю Шамана! Уважаю его. Знаю, что он великий человек. Всем, что у нас есть, мы обязаны ему. Мы живы благодаря ему! И быть его женой — великая честь для меня.

Джек скучающе зевнул.

— Это я в курсе. Про честь, и всё такое — вы уж мне своим Шаманом черепушку насквозь проклевали. Любишь — ну, люби на здоровье, по этой теме у всех свои загоны, тут чужую башку не приделать. От меня-то чего хочешь? Благословления?

Мария покачала головой. И прошептала:

— Я — жена Шамана. Но думаю я о тебе. — Она густо покраснела, замолчала. Справилась с собой и продолжила с новой силой: — Каждую ночь я молю Мать Доброты, чтобы помогла не думать, не вспоминать тебя! Чтобы отвела эти мысли. Знаю, что они дурные, что это грешно и постыдно. Но ничего с собой поделать не могу.

Джек присвистнул:

— Зашибись дела.

Мария спрятала лицо в ладонях. Плечи у неё затряслись. Женщина плакала.

— У-у, ну только этого не хватало. — Джек отлепился от стены. Подошёл, присел перед Марией на корточки. Взял за руки, отвёл ладони от лица. И со странной интонацией проговорил: — Не тот я человек, по которому убиваться надо, лапушка.

— Почему? — Глаза Марии, полные слёз, смотрели на Джека с недоумением. — Почему — не тот?

— Шаман тебя целовал хоть раз? — вместо ответа спросил он.

— Да, — удивилась Мария, — конечно. Перед тем, как мы отправлялись спать, он всегда...

Джек покачал головой.

— Не, лапушка. Я не про то. Как в кино целуются — видала?

Мария промолчала, стыдливо отвернулась.

— Видала, — заключил Джек. — А с Шаманом у тебя такого не было, верно? И всего остального, что после поцелуев бывает, тоже никогда не было. Так?

— При чём тут это?

Мария говорила с трудом, почти шептала. Эри еле разбирала её слова.

— При том, что была бы ты нормальной бабой — уж я нашёл бы, как тебя утешить, не сомневайся. Раз, другой, десятый — а там, глядишь, надоел бы, и думать бы забыла про меня.

— Нет! — вскинулась Мария.

— Да, лапушка. Уж мне ли не знать, как оно бывает... Но только фигня в том, что с тобой так не получится.

— Почему?

— Да потому, что потом сама себя поедом сожрёшь, — сердито бросил Джек. — Переживать будешь, что Шаману изменила. Оно-то ладно — кабы я при тебе остался. Но я ведь не останусь.

— Почему? — снова спросила Мария. Она подалась к Джеку, с горьким недоумением заглянула ему в глаза. — Почему?

— Потому что не привык пристёгнутым сидеть, и меняться мне поздно. Влюбилась бы ты в нормального мужика, я бы тебе первый счастья пожелал, да сказал — чего сидишь, дура, беги к нему! Плюнь на своего Шамана, да разотри. Вон, хоть Георгий — глаз с тебя не сводит. Был бы не такой дурень, давно бы яйца подкатил. А со мной тебе связываться нельзя. И мужа не получишь, и свои, если узнают, заклюют. Я-то уйду, а тебе оставаться.

— Я... могла бы уйти с тобой.

— Нет. Не могла бы. — Джек поднялся, отошёл и снова привалился к стене.

— Почему?

— Потому что не возьму. Всё, лапушка, — отрезал Джек. — Побыли наедине — хорош. Иди домой, ужинать пора. А то с утра не жрамши, поди.

Мария встала. Дойдя до двери, задержалась, повернулась к Джеку.

Горячо прошептала:

— Я буду ждать тебя, — и быстро вышла из комнаты.

— Зря, — сказал закрывшейся двери Джек. И, не меняя интонации: — Уши там у некоторых не оплавились ещё?

Эри вспыхнула, отскочила назад. Через секунду щелястая дверь распахнулась — по всей видимости, от пинка. За ней стоял ухмыляющийся Джек.

Подскочил проснувшийся Серый:

— А?!

— Х@й на, — назидательно сказал Джек. — Выдрыхся? Вставай, пошли за стол.

Кирилл

— Присаживайся. — Григорий Алексеевич кивнул на стоящий у входа в бетонную будку матерчатый раскладной стульчик. Сам грузно опустился на второй, стоящий рядом.

— Вы подготовились, — заметил Кирилл.

— Знал, что ты придёшь.

— Я не один.

Григорий Алексеевич кивнул:

— И об этом догадывался. Позови Рэда, если хочешь. Мне нечего скрывать.

Кирилл свистнул. Ветки деревьев над сеткой закачались, калитку ловко, одним движением, перемахнула тёмная фигура.

— Мог бы не перелезать, — пожурил Мрака Григорий Алексеевич. — Там открыто.

— Не разглядел, — буркнул Мрак.

Григорий Алексеевич улыбнулся:

— Похож на отца. — Повернулся к Кириллу: — А почему твой сын не пришёл?

Кирилла будто ножом по сердцу полоснуло.

— Потому что мой сын остался на юге.

— Надеюсь, с ним всё в порядке?

— Я тоже надеюсь. — Кирилл внушал себе это каждую ночь.

С Серым остался Джек. Шамана увели. Ангелина пропала. С Серым и девчонкой ничего не случится! Но сердце плохо прислушивалось к уговорам. Оно ныло. Не давало спать, заставляя снова и снова прокручивать в голове варианты: как ещё можно было поступить, чтобы не подвергать сына опасности. Кирилл знал, что других вариантов не было. И всё же не мог об этом не думать.

— Вы не представляете, Григорий Алексеевич, какую кашу заварили, — горько проговорил он. — Просто не представляете!

Григорий Алексеевич нахмурился, подобрался.

— О чём ты говоришь? Что случилось?

Удивлялся он искренне. Кирилл и Мрак переглянулись.

— Давайте так, — предложил Кирилл. — Сначала я задаю вопросы, а вы на них отвечаете. Потом, если захотите, можете задать вопросы нам. Устроит?

Григорий Алексеевич кивнул:

— Вполне.

— Хорошо. Первый вопрос, самый важный: для чего вы передавали детей на поверхность?

Григорий Алексеевич развёл руками:

— Я был уверен, что ты догадаешься. Это была вынужденная мера.

— Вадим не сумел правильно соотнести производительность инкубатора и ресурсы Бункера? В какой-то момент детей стало слишком много?

— Да, верно.

— Я правильно понимаю, что никто другой в Бункере не знает о вашей... деятельности?

— Правильно. — Григорий Алексеевич смотрел спокойно и прямо.

— То есть, Вадиму вы сказали, что дети умерли? Самые первые дети — те, которым сейчас по шестнадцать-пятнадцать лет? Ариадна, Борей...

— И Виссарион, — спокойно закончил Григорий Алексеевич. — Ариадне было два года, Борею — год, Виссариону едва сровнялось три месяца. Корь — если хочешь знать диагноз. Прививку сделали слишком поздно, слабые организмы не смогли преодолеть вирус. На кладбище вместо тел закопали мешки с песком. Я никому не позволил к ним приближаться.

— Зачем? — Кирилл едва сдержался, чтобы не закричать. — Для чего понадобилась эта несусветная ложь?!

— Альтернативным решением была бы остановка инкубатора. — Григорий Алексеевич отвечал на вопросы так, будто каждую ночь репетировал сегодняшнюю встречу. Все свои ответы выучил заранее. — Мы потеряли бы год, а то и больше. Ты ведь знаешь Вадима! Обжегшись на молоке, он начинает дуть на воду. Кроме того, не думаю, что открою секрет — для Вадима был важен сам факт изобретения вакцины. Он сумел это сделать. Создал новых людей, новую расу, эксперимент удался! А последствия представлял себе крайне смутно. Ему попросту неинтересно было об этом думать. Он спешил дальше, к новым открытиям! — Григорий Алексеевич горько засмеялся. — Знаешь, Кирюша... Иной раз мне кажется, что после смерти Сергея Евгеньевича и Тимофея я остался единственным взрослым человеком в этом пионерлагере для одарённых. Ни у Вадика, ни у Лены нет жизненного опыта. Опыта обычной, человеческой жизни, понимаешь? А все остальные заглядывают им в рот. Объяснимо, в общем-то — как учёные, Вадик и Лена заткнут за пояс любого из своих коллег. Оба — выдающиеся люди, они и до того как всё случилось достигли бы немалых высот. Но в житейском плане — это дети малые. Не успевшие повзрослеть до катастрофы — а здесь, в Бункере, создавшие реальность, которая нравится им. Вы ведь знакомы с Эри?

— Видали, — вдруг подал голос Мрак.

Григорий Алексеевич повернулся к нему. Кивнул. Спросил у Кирилла:

— Кто её отец — думаю, нет нужды объяснять? Ты не слепой, да и сопоставить сроки наверняка сумел. Так вот: Лена скрывала беременность. Пока позволяла фигура, она носила просторную одежду, а потом «серьёзно заболела» и не выходила из клиники, на люди не показывалась. Я думал, что рождение дочери всё изменит... Как бы не так! Не изменилось ничего. Понимаешь — ровным счётом ни-че-го! Лена по-прежнему относилась к ребёнку, как к досадной помехе. Возможно, тут есть и часть моей вины. Возможно, это я не сумел объяснить, не донёс до неё, что такое материнство, и как важно...

— Григорий Алексеевич. Прекратите. — Кирилл поморщился. — Знаете, я тоже не планировал рождение сына! И мать Сергея, в отличие от Елены Викторовны, не намного старше меня. Она прекрасно понимала, что наша связь — из тех, что принято называть случайными. Понимала, что я не останусь с ней, что уйду, как только подрастёт ребёнок. Но, тем не менее — у Серого есть мать. Настоящая, любящая! Которой, говоря вашим языком, никто ничего не объяснял и не пытался «донести». Она заботилась о своём ребёнке просто потому, что ей в голову бы не пришло, что можно поступить иначе.

— Моя мамка тоже была хорошая, — вдруг сказал Мрак. Из-под сведённых бровей по-сталкеровски сверкнули глаза. — Она не виновата, что померла.

— Марина — моя ровесница, — глядя на Григория Алексеевича, сказал Кирилл. — Когда родился Мрак, ей было восемнадцать лет.

— Знаю. — Григорий Алексеевич опустил голову. Помолчал. — Я, в общем-то, об этом и говорю. Дело не в возрасте. У вас — другое общество, понимаешь? То, которое начал формировать Герман, а продолжил ты. В этом обществе человек живёт не только собой и своими амбициями. А здесь, к сожалению, после смерти Сергея Евгеньевича слишком многое изменилось. Вадим, разумеется, ни за что со мной не согласится, будет спорить до посинения. А я считаю, что от его идеи «чистого разума» рукой подать до геноцида. Их разделяет единственный шаг, и если не нынешнее поколение, то следующее этот шаг непременно сделает. Потому я и хотел, чтобы дети вырвались отсюда! Хотя бы часть детей. Чтобы они получили возможность жить иначе. И, возможно, потом им было бы проще найти общий язык с теми, кто растёт здесь. Собратья, всё-таки — в каком-то смысле.

— Но почему вы не обратились ко мне? — Кирилл вскочил. — Я же — вот он, рядом! Только руку протяни. Неужели мы не приютили бы детей?

— А сам не догадываешься, почему? — Григорий Алексеевич знакомо захлопал по карманам в поисках сигарет. Вспомнил, видимо, что одет в комбинезон, чертыхнулся. Мрак достал портсигар, открыл и протянул. Григорий Алексеевич, вытащив сигарету, благодарно кивнул. Прикурил от поднесённой спички. И закончил: — Вадик не позволил бы мне это сделать. Из-за своих дурацких амбиций, из-за понимания того, что ты оказался дальновиднее, чем он — чёрт знает, почему ещё. Но я больше, чем уверен — он придумал бы сотню причин. А скрыть факт передачи детей не получилось бы. Да ты бы и сам не пошёл на обман. Ведь так?

Кирилл сел. Хмуро кивнул.

— Мало быть гениальным учёным, Кирюша, — грустно закончил Григорий Алексеевич. — Надо быть ещё и человеком, понимаешь? И я пытался дать возможность хотя бы этим детям — жить по-другому. Не так, как придумал Вадик в своём придуманном мире.

— Благими намерениями, — пробормотал Кирилл. — Снова — благими намерениями!

Григорий Алексеевич нахмурился:

— Это ты к чему?

— Расскажите, как вы познакомились с Шаманом, — попросил Кирилл.

Григорий Алексеевич приподнял брови:

— С Шаманом?

— Так называют человека, который приходил за детьми.

— Надо же, не знал. Его зовут Егор.

— Возможно. — Кирилл вдруг понял, что настоящего имени Шамана не знает. — Инвалид, физически неполноценный. Низкорослый, с недоразвитыми ногами и ярко выраженными лицевыми дефектами.

— Нет, что ты! — Григорий Алексеевич явно удивился. — Егор не инвалид, он здоровее нас с тобой. Рослый, крепкий. Глава наших южных соседей — неужели не знаешь?

— Ах, вот как, — медленно проговорил Кирилл. — Егор, значит?

— Ну, конечно. Мы знакомы давно, он и раньше ко мне обращался. Я обследовал его жену, когда она заболела. А человека, которого ты описываешь, никогда не встречал.

— Вот сволота! — вырвалось у Мрака. — И тут, скотина, чужими руками жар загребал! Свою рожу показывать застремался, поди. Егору мозги запудрил, а тот и рад стараться.

— Да, — задумчиво проговорил Кирилл. — Это действительно многое объясняет.

— О чём вы говорите? — Григорий Алексеевич переводил недоумённый взгляд с Кирилла на Мрака и обратно.

Кирилл тяжело выдохнул.

— Давайте сначала всё-таки дослушаем вас. Итак. Егор?