Чëрный Выброс: подкритическая реактивность

Диск 11, фрагмент 2

Быть пришлось.

Как и обещал Михаил Константинович, принесли еду — вкуснющую гречневую кашу с тушëнкой, явно из каких-то солдатских запасов. После обеда пришёл Сан Саныч Дегтярëв, костровская правая рука, снимать с Рэя показания. Потом было самое трудное — встреча с другими активити и Оксаной. Говорили мало и вяло. Не знали, куда девать глаза и руки. Сэнед вообще молчал, крутя в руках несчастный ретранслятор и старался от Рэя ни на шаг не отходить. Окси тихо всхлипывала. Эрик тихонечко гладил её по плечу и подливал чаю из большого клетчатого термоса.

По домам всех развезли на настоящем армейском грузовике с брезентовым верхом. И будь инженер Росшанский сейчас жив, и не дави на всех чудовищное холодное знание, что это не так, Рэй получил бы от поездки море удовольствия. Представлял бы себя бесстрашным чернобыльским ликвидатором или ещё кем-нибудь столь же героическим. О будущих подвигах мечтал, он ведь ничуть не меньше, чем Тошка хотел совершить в жизни что-то особенное, достойное самых высоких слов, может быть, даже стихов. Вот только сейчас на подобные размышления как-то совсем не тянуло. А тянуло выть, а ещё послать в йодную яму поиски Иссы, спасение Майтирэна и вообще все на свете хоть сколько-нибудь рискованные штуки. Да, не смотря на все красивые цитаты из майора Кострова. А ещё было жгуче стыдно перед Чернобыльниковым.

Рэй бы вовсе расклеился, но рядом дремал, положив ему голову на плечо маленький инопланетный бэ-энчик. Которому было ещё тяжелее, ещё стыднее и горше.

Мы никогда ещё "Монолит" в экстремальном режиме не тестировали…

Будь всё проклято!

Дома за поздним, плохо лезущим в горло ужином отец долго смотрел на обоих печальным, всё понимающим взглядом. А потом сказал:

— Ты должен себя простить. Не ради себя — ради других. Обещай мне, что постараешься!

— Ты это мне или быстронейтрëнку? — спросил Рэйден, сжимая под столом холодную сэнедовской ладошку.

— Обоим сразу, — Виктор Петрович неуютно сутулился в любимом старом кресле, без всяких ноосфер видно — устал, как собака, — Я не хочу произносить всех этих подходящих к случаю слов. Утешения, соболезнования… От них гаже только, увы, по собственному опыту знаю. Тем более, что вы и без меня их наслушаетесь и сами наговоритесь, это неизбежно. Просто пообещайте оба, ладно?

Рэй и Сэнед кивнули и пообещали. Не особо веря, что получится выполнить. А ещё назавтра Рэю не предстояло идти в школу. У Рэя будет больничный минимум на две недели, а Сэнеду те же две недели не придëтся ездить в "Эпи-Центр". Майор Костров ещё утром телепатически связался с председателем горисполкома, в двух словах обрисовал ситуацию, и обо всëм со всеми договорился. Рэй обрадовался этому куцей калечной радостью. И ушёл спать.

Через несколько дней состоялась гражданская панихида. Которую надо было тоже как-то пережить.

Инженера Росшанского в городе любили — холл дворца культуры "Испытатель" был забит народом, а гроб утопал в цветах. Звучали речи, речи, речи. Говорил директор "Альтаира", потом какие-то военные, потом сам глава " Эпи-Центра". На Рэя украдкой посматривали с сочувствием. И от этого было ещё хреновей.

Сам он старался не встречаться взглядом вообще ни с кем. Разве что с остальными активити. Цветы, конечно, притащил и в свою очередь возложил — кроваво-красные лохматые гвоздики. Юрий Петрович лежал восковой, жëлтый, совершенно на себя не похожий. В том самом тëмно-сером костюме, в котором был на памятном дне рождения. К изголовью склонялись сразу два знамени, бархатное красное с серпом и молотом и белое с эмблемой "Эпи-Центра" — две ладони, оберегающие атом с орбиталями. Пахло пылью, привядшей зеленью и паркетной мастикой.

Покончив с отдаванием последних почестей, Рэйден эвакуировался в коридор, в зале было совсем уж невыносимо. Сэнед, словно верный оруженосец, тенью следовал за ним. В конце этого самого коридора они едва не налетели на Эрика, Лину и Окси.

Среброволосой ИАЭС было удивительно к лицу чëрное. Строгий цвет и небрежно наброшенный на голову прозрачный газовый шарф делали её взрослее, придавали таинственности и даже какой-то царственности. Словно ожила и снизошла к людям старинная трагическая героиня. А вот Окси траур совсем не шёл. Отнимал краски, превращал в создание потерянное и жалкое. Хотелось ободрать с неё всё это, сложить в кучу и поджечь. И пусть огонь вместе с тряпками уничтожил бы и сковывающие их хозяйку тëмные чары!

Но, увы, вещи — это всего лишь вещи. А никаких чар не бывает, хоть всю чëрную одежду в Светлояре собери и сожги, легче ни капельки никому не станет, и Юрий Петрович не оживëт, и привычный блеск в оксанины глаза не вернëтся. Рэй мысленно выругал себя неприличными словами за то, что думает о шмотках, а не о том, о чём сейчас надо думать. То-есть, о том, как начать разговор.

С того самого ужасного утра, когда костровские помощники забрали их всех с "Альтаира", Рэй перекинулся с Оксаной едва ли парой фраз. Мучительно не знал, что и как сказать, чтобы не сделать нечаянно ещё больнее. Так, "передай хлеб" и "тебе не холодно, давай, куртку дам?". Рядом с ней был, обнимал и что-то шептал на ухо Эрик. Они и в грузовике сидели рядом, и вышел из машины ВВЭР у оксаниного подъезда. И Рэйден был страшно за это благодарен, ему с лихвой хватало себя самого, а ещё Сэнеда, который совсем раскис. Да и вообще никто из них семерых встречи друг с другом в эти полынно-горькие дни лишний раз не искал — страшно было. Потому что разговаривать о произошедшем в лаборатории невыносимо, а не разговаривать ещё невыносимее. Но сейчас что-то говорить всё-таки придëтся. Ну не молчать же, это ещё хуже, потому что глупее и фальшивее.

Но — как говорить? Что тут вообще можно сказать? Что бы ни сказал — всё получится одинаково гадким.

Быстронейтронничек вцепился в рэевский локоть.

— Как ты, Сэнед? Держишься? — Лина сделала шаг к бэ-энчику. Голос у неё был ласковый. В присутствии урмильца ИАЭС почему-то лишалась привычной строгой сдержанности. Будто загорался у неё внутри бережный тëплый свет, просыпалась что-то нежное, почти материнское. Разяще непохожее на неё обычную — неподкупного сурового аналитика.

— Держусь, — благодарно взглянул на неё бэ-энчик, — Нам Виктор Петрович приказно запретил себя помучивать и страдать. Сказал, что другим всем от этого страдательнее будет.

О этот чудесный сэнедов ретранслятор! Сейчас Рэй был готов поставить памятник сумасшедшей инопланетной машинке. Из чистого золота и во много раз превышающий её натуральную величину. Потому что Оксана хотя бы на миг вынырнула из своего горя и… улыбнулась. Искренне улыбнулась бледными непослушными губами, успевшими отвыкнуть от этой простой работы.

— Виктор Петрович совершенно прав, — кивнул Эрик, — Нигде и никому не станет лучше, если мы себя изведём. Надо стараться. Поддерживать друг друга. А мы кругами бегаем…

— Потому что боимся, — виновато опустил голову Рэй, — Я, по крайней мере, боюсь. Вот, честно — не понимаю: что и как говорить, как вообще что-то говорить, делать какие-то простые привычные вещи… после такого.

Признание стоило ему дорого, очень дорого. Яростнее всего на свете Рэйден ненавидел собственное бессилие. И расписываться в собственном бессилии.

— Я тоже не знаю, — едва слышно прошелестела Оксана, — Всё будто… Будто пополам переломилось. Для нас с мамой. И непонятно, как жить теперь. Папа не хотел бы, чтобы мы тут моря слёз проливали, он вообще женские слëзы терпеть не мог! И я бы хотела… Ради него. Но не могу! Не получается!

Она закрыла лицо руками и заплакала, явно, не впервые за сегодня. Рэй дëрнулся было к ней — обнять, защитить, успокоить, но не завершил движения, не посмел.

— Я всегда была больше папиной дочкой, — Оксана всхлипнула, — Я не…

— Понимаю, — Рэй постарался вложить в голос как можно больше ласки, — Я тоже папин.

Он никогда не умел утешать. Да ему раньше и не приходилось. Те немногие, с кем ему доводилось говорить о смерти, скорее уж его самого утешали. И в совсем другой манере, явно, негодной для пятнадцатилетней девочки.

Фраза, про понимание, вызвала обратный ожидаемому эффект. Оксана отскочила в сторону, сжав кулаки. Глаза загорелись гневом, рот скривился, брови сошлись в одну линию.

— Да что ты понимаешь? — яростно выкрикнула она, — Что ты можешь понимать? Тоже папин ты, ага! Мутант ты реакторный!

В первую секунду Рэй толком даже не понял, что такое она ему сказала. А в следующую, когда он таки понял, все добрые намерения и благородные чувства в нём сгорели мгновенно, сметëнные всепоглощающей горькой обидой.

Ещё никогда, никто, ни при каких обстоятельствах не ставил Рэю в упрëк его не-человечность. К ней относились скорее с интересом, кто — спокойным, кто — азартным, кто — чуть завистливым даже, но неизменно доброжелательным. Он не знал, что это такое — когда тебя унижают, за то, что родился не таким, как все.

И это оказалось так больно! Может быть, больнее даже, чем нелепая гибель инженера Росшанского и грызущее Рэя беспощадное чувство вины.

А ведь раньше ей очень нравилась именно его и остальных инаковость, непохожесть. Сколько у них разговоров таких было, захватывающе интересных и щемяще задушевных! О сути людей и альтов, о неизбежных разностях их понимания мира и о том, как эти разности друг другу объяснять. Как-то Оксана даже сказала, что ей ужасно жалко, что пропадом пропадëт такая куча любопытнейшего материала, и поэтому она планирует написать по мотивам их бесед книжку. Идею эту все шестеро восприняли с энтузиазмом, даже начали вести какие-то заметки…

А вот теперь она его ударила. Так больно и так подло. И, как тогда, в последнем разговоре с Чернобыльниковым, он забыл обо всём, кроме жажды ответить ударом на удар.

— А разве тебя не именно это во мне и интересовало больше всего? Или ты мне врала всегда? И когда гуляли по Меридиану, и вообще? Врала, да? А на "Альтаир" пойти ты сама первая и предложила!

— Хва — тит! — рявкнула на обоих Лина, — Вы сейчас такого друг другу наговорите, что после этого только стреляться останется! А потом будете жалеть. Оксана, Рэйден не меньше твоего переживает! Рэйден, будь любезен стержни держать внизу! Если, конечно, не хочешь погубить всю операцию окончательно.

— Ещё одна! — зло прошипела Оксана, — Операцию она погубить боится. А что вы погубили человека, тебе всё равно, да?

Лина шагнула к ней, сгребла за плечи и с силой встряхнула.

— Да, операцию. Ради которой твой отец жизнью рисковал. И погиб, чтобы она состоялась! А ты готова сейчас свихнуться от горя, рассориться со всеми и гарантированно всё дело завалить! Лучший памятник герою от любящей доченьки — сделать его смерть напрасной!

Глаза у Феи Озера сейчас были страшные. Не искристо-серые, как всегда, а будто тяжëлая свинцовая туча. Мëртвые и безжалостные совсем. Рэю на миг показалось, что ИАЭС сейчас человеческую девчонку убьëт. Вот просто возьмëт и убьëт. Электричеством, радиацией. Или вообще испепелит на месте своим жутким взглядом. А Игналинская продолжала больно сжимать оксанины плечи и говорить, вонзая каждое слово, как нож.

— Юрий Петрович сам придумал этот план. Сам вызвался нам помочь. Сам предложил машину разогнать в экстремальном режиме. Он что, по-твоему — дитë малое? В игрушки захотел поиграть? Не осознавал последствий своего предложения?

Окси что-то сдавленно пискнула, но перебить всё-таки не посмела.

— Юрий Петрович — взрослый человек. И он — мужественный человек. Он сам выбрал. Или по-твоему, он не имел права? Вот скажи мне, Оксаночка, имел или нет?

Окси снова ничего не ответила.

— А если имел, так какой йодной ямы вы с Рэем его сейчас позорите, а? Ведëте себя так, будто мы не героя провожаем, а придурка какого-то. Который глупость сделал и по глупости сдох! А орден Ленина ему посмертно тоже за глупость вручить собираются, да?

— Лина! — умоляюще протянул Рэй, но ИАЭС только отмахнулась.

— Ты, Оксана тоже не на помойке, вроде бы, себя нашла. В сталкеры собралась, помощь предложила. Ведь не игра же это для тебя была! Да и на дуру ты непохожа…

— Может и игра! — еле слышно проговорила Оксана, — Мне просто… Просто хотелось хоть чем-то Рэю помочь. Я же не знала… что так получится! А теперь я это всё ненавижу!

Она снова разрыдалась, совсем по-детски, громко и безутешно. ИАЭС размахнулась и… Звонкий звук пощëчины в гулком коридоре показался Рэю невыносимо громким.

— Я сказала: прекрати истерику! — рявкнула она, — Иначе уже и я за себя тоже не отвечаю. А у меня, между прочим, даже не гигаватт мощности, а полтора. И если я пойду вразнос, мало уж точно никому не покажется.

Оксана и Сэнед смотрели на Фею Озера одинаково испуганными глазами. А сам Рэй помимо воли думал о том, что это, наверное и есть совершенство. Когда у кого-то получается благородным и красивым даже то, что у других выглядит мерзко. Мало кому идëт быть разъярëнным, но Лине шло. Ей вообще всё шло, она не умела ничего делать плохо, она прекрасна, потому что она ИАЭС, единственная во вселенной ИАЭС…

— Понимаешь ли, — заговорила Лина снова, — Хочешь нас ненавидеть, можешь ненавидеть. Хочешь уйти — уходи. Но — так, чтобы памяти твоего отца не было за тебя стыдно! Если он по-настоящему тебе дорог, ты это сможешь.

— Да что ты понимаешь? — голос Оксаны некрасиво сорвался на визг, — Что ты вообще можешь в этом понимать? У тебя-то никто не умирал!

Игналинская активити подчëркнуто равнодушным жестом поправила чуть сбившийся траурный шарф.

— Ты права, у меня ещё никто не умер. Только я сама на родной параллели мира в две тысячи девятом году. Раньше, чем в вот таком виде родилась.

Рэй метнулся к своей принцессе. Взять за руку и уж тем более, обнять, конечно, не посмел. Тихонечко потрогал за рукав — "я здесь, я с тобой". О том, что произошло с Игналинской Атомной Электростанцией, Фея Озера почти никогда вслух не говорила. И никто другой не решался с ней об этом первым заговорить. Но все всё знали. Оксана тоже.

Бедный Эрик растерянно переводил взгляд то на дочку инженера, то она Лину с Рэем.

— Ребят… Ну, действительно, не надо! Пожалуйста!

Оксана несколько раз шумно вдохнула и выдохнула. Поправила волосы. Расстегнула верхнюю пуговицу на чëрной блузке. Смахнула с лица слëзы. Ещё раз поправила волосы.

— Извините… И… Рэй, отдельно извини!

— Это ты меня извини, — с облегчением выдохнул он, — Ты же знаешь, у меня характер поганый. Взрываюсь с пол-пинка. И Лина мне вечно САОР устраивает.

— Что устраивает?

— САОР — это Система Аварийного Охлаждения Реактора.

— То-есть, по-человечески говоря, головомойку! — Оксана нашла в себе силы улыбнуться.

— Ну, да! — Рэй соорудил на лице улыбку в ответ.

— А всё-таки странные вы, — Оксана вздохнула, — То нормальные, обычные, как всё, а то вдруг мудрецы какие-то. А потом оп! — и вообще, как маленькие дети. Я никогда, наверно, не привыкну.

— Ну, понимаешь, это потому что возраст активити условен. И неопределим по большому счëту, — принялся объяснять Рэй, радуясь, что Оксана хоть немножечко отвлеклась от своего горя, — Наши личности формируются постепенно на основе ноосферы, накопленной станцией. Прикинь, сколько мне должно быть лет, если Светлоярскую АЭС начали строить в 1969-м году!

— А вот личный опыт, непосредственный — другое дело, — подхватила Лина, — Он начинает копиться с момента эээ… вочеловечивания. Когда появляется именно активити, как таковой. И с этой точки зрения Рэю три года. И нам всем тоже. А внешне мы, когда только что появились, выглядели как двенадцатилетние, поэтому в документах для школы для простоты так и записали. Вот и считай, как знаешь. Большинству людей это просто мозги в бантик завязывает.

— Мне не завязывает, — успокоила Оксана, — Мне наоборот, так интереснее. Кстати, можно, я ещё спрошу?

— Давай! — Рэй и Лина нечаянно сказали это хором.

— А почему именно атомные станции? Нет, если вопрос совсем бестактный, не отвечайте! Просто любопытно. Почему только АЭС, А не какие-нибудь старинные соборы? Или вокзалы, например?

— Или египетские пирамиды! — подхватил Рэй, — В разных параллельных мирах. А если серьёзно, учëные ещё не нашли толком ответ на это. Известно только — из наблюдений, что если какая-то АЭС — пробуждëнная, то-есть уже обладающая аномальной силой, то она постепенно как бы заражает ею ещё одну или несколько. На ближайших координатах. Так как раз Эрик появился, кстати. "Эпи-Центровцы" захотели проследить, куда определëнной конфигурации импульсы с нашей Светлоярской постоянно уходят. Поручили нам с Линой поискать эту координату. Я и нашёл. ЛАЭС на параллельной Земле.

— И какой там год?

— Две тысячи двадцатый. Но наши всерьёз там ситуацию не изучали — ресурсов не было. И к тому же там эпидемия какая-то. Так что Эрика забрали — и всё.

— Эпидемия? — переспросила Оксана, — И наши власти ничем не захотели помочь той другой Земле?

— Говорю же — тогда ресурсов не было! Про эпидемию наши настучали в Аришму, у вельгенцев опыта было побольше, вот они и помогали. Так что теперь это их сектор.

Разговор потихоньку становился их обычным разговором. Обо всём на свете. Будто и не было ни страшной ночи на "Альтаире", ни их с Оксаной недавнего обмена ударами. Родившееся было недоверие таяло, как снег в печке. Ну ведь действительно — от боли и люди и альты чего только не наговорят. Что, всë принимать к сведению и в дальнейшем исходить именно из этого, что ли? Оксана — по-прежнему своя родная Оксана. И она даже извинилась! Вот с Чернобыльниковым вот так просто не помириться, у него, как выяснилось, принципы, с рэевскими несовместимые.

Мысль о Тошке была непрошенной, холодной и противной. И от неё кошки заскребли на активной зоне, хотя, казалось бы, их с однотипником разрыв — такая ерунда по сравнению со смертью Юрия Петровича и сиротством Оксаны. И, кстати, этот керогаз никчëмный даже и на панихиду не пришёл!

Неожиданно запищал коммуникатор, принявший важное сообщение. Рэй охлопал себя по карманам брюк, вредную машинку не нашёл, полез в тот, что на груди и только тогда сообразил, что пищит у Лины. Сигналы обновления переписок у них были одинаковые. Фея Озера достала свой приборчик, пробежала послание глазами и нахмурилась.

— Что там? — обеспокоенно спросила Окси, — У тебя лицо такое…

— Ничего страшного. Просто Михаил Константинович зовёт нас завтра в шесть часов к себе в "бункер". Говорит, что у нас мало времени.

— Всех — это значит всех? — уточнил Рэй, — Оксану тоже?

"А то ей явно хуже от разговоров про нашу операцию сейчас", — едва не продолжил он, но вовремя прикусил язык.

— Про Оксану сказано: пусть приходит по желанию.

— Я приду, — сказала дочь инженера Росшанского твëрдо, — Только пусть меня встретит и отведëт кто-нибудь, я же не знаю, что это за бункер, и как туда попасть.

Рэйден обещал, что проводит.