Чëрный Выброс: подкритическая реактивность

Диск 1, фрагмент 2

Рэйден вынырнул из воспоминаний, вздохнул, повозился, устраиваясь поудобнее на жëстком стуле. Придвинул поближе учебник литературы на исцарапанной синей подставке. Та скрипнула, противно, тоненько и визгливо, и мерзкий звук мгновенно вымел из головы все мысли о Храме, прячущемся в руинах АЭС Риенка. Есть, к сожалению, такое свойство у резких звуков — спугивать мысли. И с два урановых хвоста их потом удаëтся быстро собрать назад в голову. Он ещё раз вздохнул и тоскливым взглядом обвëл класс. Там его звали Сияющим Благословенным, учили стрелять и просили наполнять радиацией воду для ритуалов. А тут…

Пятна неяркого солнца ползали по стенам и партам, по портретам классиков над доской, по самой доске, с которой неряшливая дежурная позабыла смахнуть часть надписи, и остаток сделался таинственным, как египетский иероглиф — "… ния — 18 ферн".

Сегодня в город пришла уже настоящая осень. Нет, она ещё ничего не успела тронуть, разве что совсем чуточку — тонкими неуверенными мазками ярко-жëлтого в кронах лохматых школьных берёз. Но уже принесла первый зябкий неуют, тревожные голоса птиц и понимание: это уже даже не иллюзия лета. Третье сентября. Самое начало треклятого учебного года.

Неаккуратные берёзовые лохмы трепал ветер, по небу быстро-быстро бежали облака, серые с желтоватыми животами. В разрывы между ними брызгала бледная, холодная голубизна. И наверняка озеро было сейчас похоже на ртутное ядовитое зеркало, а станция, протестуя по поводу столь неприятной погоды, покрасила свои корпуса в скучнейший серо-бетонный цвет. Станция тоже любит лето, а оно кончилось.

"Русичка" Лидия Николаевна бубнила что-то о "сложной и важной программе восьмого класса", которая "без сомнения покажется вам более насыщенной, чем в прошлом году, и относиться к ней надо со всей серьëзностью, потому что всё, что вы теперь пройдëте, будет на выпускных экзаменах". В прошлом году Лидия Николаевна говорила всё то же самое о программе седьмого класса, а в позапрошлом — шестого. И её точно так же не слушали, не особо трудясь притворяться, что слушают. Домашку добрейшая "русичка" всё равно сегодня не задаст, да и замечания особо делать не станет, давая ученикам время "разогнаться" после летней вольницы. Ну, и себе заодно; если заглянуть к преподавательнице в мысли, там найдëтся мало что о сложной и насыщенной программе восьмого класса. Там дача, и дикая собака с двумя подросшими щенками, которых Лидия Николаевна почти уже приручила, и какие-то кабачки-мутанты для ежегодной сельскохозяйственной выставки… Толстенькая и добродушная учительница русского и литературы всем существом своим ещё пребывала там, в маленьком голубом домике в Трубачах, и отлично понимала, что великовозрастные "дети" тоже из лета пока что не вернулись. Каждый из своего лета.

"Дети" это ценили, и особо безобразничать себе не позволяли. Соблюдали негласный маленький договор о ненападении.

Наглые солнечные блики скакали по кудряшкам Пушкина и унылому носу Достоевского. Иероглифы "ния 18 ферн" бросали вызов воображению. Виола Вяжерайте судорожно строчила что-то в тетрадке по ноосфероведению. Ритка Максимова рисовала анимешную голову в профиль. Неразлучные Кир Мягков с Тимом Хлеборезовым резались в "балду", то и дело давясь смешками. На самой первой парте, так прямо, будто позировала для плаката, замерла Лина Литвинова, ради пущей школьной строгости стянувшая роскошные серебристые волосы в тугую косу. В Литвинову старательно целился жëваной бумагой из ручки Димон Туров с непочëтным прозвищем Индеец Зоркий Глаз. На перемене надо будет, пожалуй, съездить ему по шее. Ну, или хотя бы авторитетно пообещать съездить.

Рэйден, надо сказать, не без усилия, отвёл глаза от толстой серебристой косы. Достал ручку, начал было развинчивать, чтобы подстрелить самого Индейца, но через секунду застеснялся этакой детскости. В конце концов, где он, а где дурацкий Туров? Есть такая мудрая древняя пословица: что позволено Юпитеру, не позволено быку. И у неё продолжение: то, что простительно быку, непростительно Юпитеру. Эту фразу очень любит и часто повторяет отец, от него Рэй её и запомнил. Туров, конечно, несмотря на фамилию, нисколечко на быка не похож, он скорее уж воробья напоминает — вечно встрëпанный, тощий и вертлявый. Но всё-таки…

Вместо дурацкой стрельбы Рэйден открыл на последней странице тетрадь по русскому и начал рисовать силуэт энергоблока с тремя соединëнными между собой изящными трубами. Трубы, увы, получались удручающе разными по толщине.

Скучно.

Хотелось на станцию, или в какой-нибудь экспедиционный лагерь "Эпи-Центра", а лучше всего — вовсе куда-нибудь подальше на Меридиан. Делать что-нибудь интересное и нужное, а не в классе штаны просиживать. Кто вообще придумал, что альты непременно должны учиться вместе с людьми? Нет, логика-то придумавшего ясна, только вот благими намерениями…

Ещё и от телепатии и прочего просят "по возможности воздерживаться"! На эту просьбу, правда, все, кому она адресована, по большому счëту, плевали.

Рейден прикрыл глаза и вслушался в ноосферу класса. Тёплая электрически щекотная мешанина образов, импульсов, воспоминаний, ощущений — всего, что составляет и наполняет так называемый "эфир" плеснулась навстречу, приняла в объятия, как принимает соскучившегося купальщика ласковое южное море. На море Рэйден никогда ещё не ездил, но как это бывает, знал — считывал память Славика Ветрова, урождëнного севастопольца и моремана. Только плыть в "эфире" даже приятней, чем в море. Если не нарываться на всякие там диссонансы, конечно.

Здесь и сейчас никаких диссонансов не было. Здесь сейчас жило их общее, восьмого "А" класса, счастливое самозабвенное лето. Здесь были влажные лесные запахи, и гремучее железо дачных крыш, до сладкой боли горячее под пузом, вкус малины на губах и кисловатый пороховой дымок "законовского" стрельбища. Здесь трепетали в сияющей голубизне воздушные змеи и гордо надувались под ветром яхтенные паруса, замирало дыхание над фотоловушками и рвался из груди восторженный вопль, когда, едва не выскакивая из рук, упруго выгибалось удилище. Да, в общем "эфире" восьмого "А" жило лето — праздничное, радушное, яркое. Ещё неостывшее, не затянутое разноцветными паутинками более свежих воспоминаний. И Рэйден радостно нырял в это тепло общей памяти. Чтобы хоть так ещё немного побыть в лете и с летом.

Будь сейчас за учительском столом не милейшая Лидия Николаевна, а например преподаватель ноосфероведения Михаил Константинович Костров, он быстренько прекратил бы безобразие. "Эфирщик" со стажем едва ли не больше всего срока эксплуатации СвАЭС вмиг навешал бы экранов и барьеров, заперев каждого самонадеянного телепата в его собственной черепной коробке. Но личным способностям и умениям "русички" далеко не то что до Кострова и Рэйдена с Дайичи, но даже и до Индейца. Да и не любит она чересчур строжить "деток", многие из которых выше её на голову. Так что Сияющий Благословенный наслаждался полной "эфирной" свободой.

Он купался в памяти Ветрова об июльской поездке к отцу в Севастополь. Скользил осторожненько между воспоминаниями Мягкова об охоте на врайлу в реликтовом лесу близ Аришмы. Подкрадывался по мыслям Виолы Вяжерайте к огромной красно-фиолетовой бабочке, занесëнной невесть какими ветрами Меридиана в чахлый скверик у кафе "Светлый Яр". В общем, развлекался на полную катушку.

Ничем плохим это занятие у светлоярских старшеклассников не считалось. Если скользить по поверхности и не лезть за щиты и блоки — перебирай не хочу! Всё равно всё то же самое ребята и вслух сами с удовольствием рассказывали. Вот пытаться "стырить" у человека из личной ноосферы что-нибудь такое, о чём он не горел желанием со всеми подряд трепаться, было табу. За нарушение которого и тëмную могли прописать после школы.

По его собственным воспоминаниям сейчас тоже, кстати, кто-то лазил. Вроде бы Индеец, отвлëкшийся, хвала Зоне, от Лины Литвиновой. Рэйден сосредоточился и в мельчайших подробностях нарисовал в воображении здоровенный, могучий волосатый кулак с корявой наколкой в виде якоря. В ответ мгновенно прилетел телепатический импульс Турова:

— Да ладно тебе, Рэй, не заводись! Сдалась мне твоя Фея Озера…

Рэйден, так и быть, позволил кулаку раствориться.

К самой Лине он, конечно же, тоже в мысли заглянул. Но она думала не о летних приключениях, а о станции. О компенсаторах давления и скорости выгорания сборок на третьем блоке. Таковая почему-то опять была немного выше рассчëтной.

— Дайичи поправит, — послал ей Рэйден коротенькое мысленное сообщение. И тут же осознал, что он неуклюжий идиот. Потому что Лина и так злится из-за того, что сама вчера разобраться не смогла, так и передала Чернобыльникову. А тот, зараза и разгильдяй, конечно же, тоже ни хвоста уранового не понял.

— Рэй, на тебя я не злюсь, — протелепатировала Лина, — Я на себя злюсь. Там опять аномальная активность неизвестного характера, а я её не поймала!

— Но никакой аварией, по крайней мере, и не пахнет! — ответил Рэйден, — Я бы почувствовал. И сам бы там жить поселился. Просто эта активность, наверно, ещё до конца не проявленная.

— Да уж, ясен стронций, что непроявленная! — в импульсах Феи Озера было столько досады, что сделалось кисло во рту, — Ладно, Рэй, без обид, но отключись пока. Я ещё поанализирую.

Для пятерых активити (Не самое удачное название, но все другие почему-то не приживались) руководство Светлоярской атомной станции придумало особую должность: ОСРБ — Особый специалист по радиационной безопасности. И, честно говоря, аббревиатура была подобрана совершенно от балды, потому что как раз за радиационной-то безопасностью и так было кому следить. Но, в конце концов, не называть же их какими-нибудь СИАЧами — Старшими Инженерами по Аномалиям и Чертовщине!

Ни на какой другой станции в СССР, да и во всём остальном мире никаких ОСРБ вообще не имелось. Потому что они на фиг там никому не были нужны — все АЭС, кроме Светлоярской, вели себя как порядочные электростанции. Ток давали. Периодически в их работе, конечно, там и сям что-то разлаживалось, а потом чинилось и приводилось в порядок. Но — в полном соответствии с нормальными законами физики и химии.

А вот на СвАЭС с двадцать шестого апреля тысяча девятьсот восемьдесят шестого года творилась сущая мистика. И вот как раз специалистами по мистике, точнее, по тому, чтобы она не гробила оборудование и не пугала операторов до обморока и были ОСРБ. То-есть активити. Существа, рождëнные станциями и на станциях. Альтернативная форма разумной жизни, в обиходе попросту альты. Самые редкие из обнаруженных и описанных.

Кроме светлоярской пятëрки вообще до сих пор не было доподлинно известно вообще никого. Некоторые теоретики даже утверждали, что способность "обзаводиться детьми" — исключительное свойство АЭС с разных параллелей Земли, такая вот индивидуальная особенность. Одни исследователи с этим утверждением полностью соглашались, другие, как водится, с пеной у рта его оспаривали. Не особо успешно.

Откуда активити взялись и почему в первые дни своего существования выглядели двенадцатилетними детьми, но умели виртуозно управлять любым станционным оборудование М, учëные даже не дискутировали. Просто приняли как данность. Ну, активити и активити. Есть и есть. Что-то вроде разума реактора, вдруг обретшего человеческое внешне тело. Естественно, что они странные. В Светлоярском районе Новгородской области вообще всё странное с того самого восемьдесят шестого года. Когда серебряная нить Меридиана прошивает очередной мир, и вокруг его новорождëнного участка начинает формироваться Зона, самым непредсказуемым образом меняются свойства всего. В том числе и вещей, и ноосферы вещей.

Светлоярская АЭС по сути и вовсе превратилась в живое существо, явно обладающее собственной волей. А через десять лет после Инцидента, на юбилей, так сказать, она соткала личность из памяти своего первого блока и дала этой личности плоть. Попервости — отчаянно фонящую. К счастью, личность быстро научилась радиацию контролировать и теперь "делилась внутренним светом" только будучи в жесточайшем душевном раздрае. Или — когда просили.

Сыночек станции сам придумал себе имя: Ростислав Борисович Майно-Коломенский. Чтобы по инициалам РБМК получалось, в честь родного реактора. Какое-то время юного альта держали на территории СвАЭС в спешно приспособленной под жильё лаборатории. Потом основатель и бессменный руководитель Специального Научного Объединения "Эпи-Центр" заявил, что это жестоко и попробовал поискать живому воплощению первого блока приëмных родителей. Практически мгновенно вызвался глава Светлоярского Горисполкома, Виктор Петрович Голованов.

Чуть позже в течении нескольких месяцев того же девяносто шестого, к Ростиславу присоединились ещё четверо таких существ, только с других, как выяснилось, параллелей Земли. Порождения и олицетворения соответственно Игналинской, Чернобыльской, Ленинградской АЭС и японской Фукусимы. Им тоже подобрали приëмные семьи. А ещё было замечено, что эти самые активити не просто могут управлять агрегатами, а каким-то образом ментально воздействуют на них. Договариваются с сумасшедшей станцией. И в их присутствии вообще ничего по-настоящему аварийного произойти не может, хоть костëр на "пятачке" разводи! Вот тогда всех пятерых официально и трудоустроили — аномальную активность исследовать, контролировать и, если нужно, с территории убирать.

Маститые инженеры, седоусые ветераны атомной отрасли поварчивали, конечно. Неприятно смотреть, как лохматый мальчишка кладëт руки на пульт, и взбунтовавшийся блок успокаивается, утихомиривается, выравнивает характеристики и снова становится послушным. Но в целом активити на станции скорее любили. Всех пятерых. Даже разгильдяя Антона Чернобыльникова, от которого с ужасом узнали, что на ещё одной параллели Земли двадцать шестого апреля восемьдесят шестого года произошло отнюдь не пришествие Меридиана. А больше всех, обожали, конечно, Ростика Майно-Коломенского. Естественно — он же совсем здешний, свой, родной!

Рэйденом, то-есть по-японски "Грозой" светлоярского активити окрестил Фукусима Дайичи. И постепенно даже учителя в школе, в основном привыкли его так называть. Во-первых, ему подходило. А во-вторых и, если можно так сказать, в-главных, громоздкая конструкция, придуманная ради реакторной аббревиатуры, была всё-таки чудовищно неудобной даже для него самого. Ростислав Майно-Коломенский проклинал моменты, когда ему приходилось подписывать тетради и заполнять ведомости. И охотнее откликался на Рэя, чем на значащуюся в документах жуть.

На станцию Ростиславу-Рэйдену, кстати, надо будет идти завтра. Если ходячее совершенство Фукусима Дайичи не разберётся с топливом на третьем блоке, плавить мозги об эту очередную загадку придëтся ему самому. Честно говоря, Рэй очень боялся, что не справится. Он вообще каждый раз боялся, что не справится, хотя оснований для этого, вроде как, не было никаких. Рэй был детищем именно Светлоярской АЭС, у него всегда и всё хорошо получалось, но что делать, если каждый раз что-то внутри помимо воли само боится? Так что лучше бы чтобы всё-таки Дайичи…

Лидия Николаевна что-то мирно журчала о золотом веке русской словесности. Индеец Джо отключился от рэевской ноосферы, заскучав от "этой станционной зауми". За окном серые облака собрались, объединились, и дружно поднажав, надëжно упрятали солнце. Время тянулось будто резиновое. Классики с портретов смотрели неодобрительно.

Рэй вздохнул, быстро глянул на Лину Литвинову и снова принялся рисовать в тетради энергоблок с тройными трубами.

Ну, почему, почему даже Меридиан и Зона не в силах отменить чëртову осень?

— Ты не реактор, Рэй, — сказал как-то в шутку Эрик Сосновский, — Ты — чëртова солнечная батарея, вот ты кто!

Рэйден, конечно, ответил, что от старой мазутной ТЭЦ слышит. Но доля правды в словах вредного Сосновского всё-таки была. Чем серее становилось небо за окном, тем больше у Майно-Коломенского портился характер. Будто он и правда от солнечного тепла заряжался.

Эх, вот бы действительно сделать, чтобы на территории заросшего в три слоя самыми разными аномалиями Светлоярского района Новгородской области лето никогда не кончалось. Для этого надо, в принципе, что? Каким-то образом изменить ткань реальности, перекодировать её, задав новые параметры. Вроде бы, какие-то разработки на тему возможности этого самого прямого перекодирования велись в Аришме, надо бы подробности запросить…

Рэйден достал коммуникатор и начал настраивать сеть, но прозвенел звонок. Шуршащая страницами тишина мгновенно взорвалась криками, топотом, скрипом отодвигаемых стульев — восьмой "А" устремился вон из кабинета литературы. А за несколько шагов от парты до двери, получив шуточного пинка от всё того же Сосновского и огрев его сумкой в ответ, Рэй совершенно забыл, что, собственно, хотел запросить и зачем.