Чëрный Выброс: подкритическая реактивность

Диск 8 ОКСАНА РВËТ ПРОВОДА Фрагмент 1

Несколько следующих дней прошли и сложились в недели ни шатко ни валко. Погода с каждым новым утром делалась всё хуже. Станция перекрасила свои корпуса в нежно-зелëный цвет и почти прекратила озадачивать работников разнообразной чертовщиной. Ни тебе внезапно меняющих направления коридоров, ни таинственных потусторонних шëпотов по ночам, ни призрачных золотистых деревьев, внезапно на несколько минут вырастаюших из "пятака". Рабочие часы инженеров и операторов проходили теперь спокойно, даже скучновато, всё оборудование трудилось исключительно в штатном режиме, ни на йоту не отклоняясь от заданных параметров. Будто Светлоярской АЭС стало вдруг не до собственной эксплуатации, будто она, забыв обо всём, к чему-то тревожно, внимательно прислушивалась. Арсений Никитич договорился с Сосновым Бором, что вместо ОСРБ, на станции будет дежурить группа опытных питерских "аномальщиков". (У "ЛАЭС будущего" своих активити почему-то не возникло, зато она наделила некоторых инженеров почти такой же виртуозной чуткостью). А Рэя и остальных было решено вызывать на работу только в самых экстренных случаях. Чтобы беспокойство за СвАЭС не отвлекало пятëрку, точнее, уже шестëрку радиоактивных "ноосферщиков" от сбора данных о Майтирэне и Иссе. "Эпи-Центру" отчаянно не нравилось, что на все отправленные ещё третьего сентября запросы коллегам из других Зон поступали коротенькие однотипные ответы — "данные отсутствуют", "неизвестно", "не упоминается". Ленинград будущего, Сейена, Аришма, Селени… Получается, никто и нигде никогда даже не слышал ладно бы ещё только о Майтирэне, но и об Иссе. эА это неестественно, нелогично! Такой феномен как странствующая АЭС должен был стать легендой, притчей во языцех. А тут — тишина. С каждым новым отрицательным ответом на запрос кажущаяся всё более зловещей. Помимо компании активити, товарищ Хрусталëв поставил ту же задачу ещё трëм исследовательским группам. Тишина даже не шелохнулась.

Вне станции тоже всё было пока что до неестественности спокойно. Застыло в хлипком неуверенном равновесии. "Будто время готовится к прыжку", — красиво и точно выразил общие ощущения Дайичи.

З.А.Е-и так далее смотрела на Рэя, Лину и остальных не просто волком, а целой волчьей стаей и ещё парочкой медведей впридачу. Но ядом в сторону активити почти не плевалась, похоже, разговор с Виктором Петровичем повлиял на неё положительно. Из милиции тоже никто не звонил и не приходил.

Зато каждый день звонила, а то и забегала Оксана Росшанская. После памятного дня рождения она старалась как можно чаще общаться с Рэем и компанией. Компания нисколечко не возражала.

В первый раз Оксана звякнула спросить, не сильно ли Рэю влетело за позднее возвращение. Потом разговор перешёл на родителей как таковых (У тебя предки классные! Угу, знаю, у тебя тоже мировые!), на школьные дела и заботы (Вот здесь этот концлагерь сидит уже! Ага и у меня!), потом на музыку, книжки и вообще всё на свете. Конечно же, Рэй рассказал ей чуть-чуть и про Сэнеда. Оксана тут же захотела с ним познакомиться и в итоге проболтала с бэ-энчиком целый час.

В среду Рэй пригласил новую знакомую побродить немножечко по Меридиану. В четверг наоборот, Оксана затащила Рэя, Сэнеда, и случившегося рядом Эрика к себе на чай. В пятницу…

Оксана была хорошая.

Честно говоря, раньше Рэй почти побаивался человеческих девчонок, кроме, разве что Заренковой и молчаливой, очень спокойной Виолы Вяжерайте. Какие-то все они были непонятные. То громко охали-ахали, то наоборот, таинственно копошились и шептались, шуршали какими-то записками. Боялись всякой ерунды, например мышей, а действительно страшного, вроде возрождения группировки Завершителей, наоборот ни капельки не опасались. Вздыхали по киноактëрам, а не по знаменитым сталкерам "Эпи-Центра" и влюблëнно, а не с завистью. В общем, та ещё аномалия, в которую без крайней нужды лучше не соваться.

А вот Оксана была совсем другая. Понятная. Близкая. Своя. Она мечтала о новых мирах и открытиях, о чудесах и тайнах. Умела взахлëб рассказывать о книгах, так же интересно, как её отец. Любила паровозы и старинные корабли. Мышей, кстати, тоже любила, у неё два года жила белая мышка в клетке на письменном столе. А ещё Оксана умудрилась найти общий язык со всеми — строгой Линой, шебутным Чернобыльниковым, трепливым Эриком и по-военному немногословным Дайичи. В общем, за какую-то хилую неделю стала всем если не настоящим другом, то очень хорошей приятельницей. Сэнед, появившись, нечаянно расколол ранее неразлучную пятëрку, Оксана наоборот, как то легко и незаметно спаяла её обратно. Даже Зона Отчуждения между Рэем и Тошкой, конечно, не исчезла совсем, но стала казаться чуть менее непроходимой. А ещё именно Оксана убедила Чернобыльникова продолжать тренироваться изо всех сил и взяла с него честное благородное слово "не сметь даже думать, что в Ленинград не поедешь". Тоха побухтел для порядка, но слово всё-таки дал.

С Рэем и Сэнедом, правда, он, баранина упрямая, так и не разговаривал. И вообще всеми способами демонстрировал, насколько он жалкое сэнедово существование не одобряет. Но скандалов больше не закатывал, хоть на том спасибо. Инопланетный бэ-энчик, впрочем, в друзья к нему тоже не просился. По-настоящему близко он сошёлся, кроме, конечно, Рэя, с Линой и всё той же Оксаной. Которую с жарким интересом расспрашивал о всевозможных подробностях "землянского" бытия. Со всеми остальными, кроме Чернобыльникова, конечно, быстронейтронник держался доброжелательно, но не по-дружески, скорее, а с этаким обещанием и ожиданием дружбы. Всё та же Оксана сказала, что он напоминает дворового котëнка, который совсем не против погладиться, но из подвала выбегает всё-таки прежде всего не для этого, а по своим Очень Важным Кошачьим Делам. Всячески демонстрируя независимость.

Разговаривать с бэ-энчиком, кстати, теперь было непросто. И нет, не из-за независимости и даже не из-за Тошки. А из-за ретранслятора.

То ли программистом Сэнед был аховым, то ли иномировая нежная техника сочла русский язык слишком сложным или наоборот, чересчур простым и решила его по-своему реформировать. Но в итоге урмильский быстронейтронник оказался обладателем самой оригинальной манеры говорить во всём Светлояре, если не во всём Советском Союзе. Машина послушно и безотказно конструировала для своего хозяина все нужные слова и фразы. Но делала это так, что будь поэты-авангардисты начала двадцатого века сейчас живы, они непременно бы хором умерли. От зависти.

Все местоимения прилагательные и глаголы в сэнедовских предложениях находились на своих местах. А вот их отдельные части играли в немыслимую чехарду, соединяясь как попало и с чем придëтся. Слова дрыгали приставками, ехидно подмигивали суффиксами и звучали совершенно по-сумасшедшему. "Любировать". "Хлебность и булкость". "Сначала побродую пешком, а потом машинируюсь на автобусе". В общем, слушать это, не давясь от смеха, было решительно невозможно. На хихиканье Сэнед нисколечко не обижался и говорил, что ему наоборот "нравлится всех смеять". Рэйден, сам отчаянно ненавидевший попадать в смешное положение, сначала даже не поверил. Заглянул тайком в бэ-энячью ноосферу и считал, что да — действительно "нравлится". Раньше Сэнеду, слишком тихому и серьëзному, очень редко удавалось заставить собеседника хотя бы улыбнуться, а не то что расхохотаться. И теперь он искренне наслаждался новой способностью.

— Я совсем плохой помню жизнь, — чуточку виновато объяснял он, — Но раньше у меня не было другов. И подругов не было. Только коллеги. Я с ними был по работе беседуемый. Или научно споримый. А теперь Оксана говорит, что я совсем котиковый. Или как это? Котëнковый?

А вот с делами у "котëнкового", увы, всё было пока что плохо. Почти не двигались эти самые дела. Ставший уже традиционным костровский вопрос "Как там наша Исса?" потихонечку превращался в личное рэевское проклятие. Которое он вынужден был всюду таскать с собой, спать с ним, гулять с ним, в школе на уроках сидеть с ним. Будто у него теперь есть невидимый сиамский близнец, мëртвый и недоразвитый, совершенно бесполезный, постоянно отравляющий жизнь и высасывающий силы. В любой момент, утром, днëм, вечером, Михаил Констатинович мог выйти на связь и этот самый вопрос задать. Обычным своим, подчëркнуто ни к чему не обязывающим, капельку ироничным тоном. Как там наша Исса? Будто о кошке речь идёт или о недописанной домашке. Типа, ерунда это, делишко такое мелкое житейское. А вот сколько и чего стояло за этим небрежным вопросом на самом деле, понимали во всём городе только шесть активити и три человека. И дорого бы они все дали, чтобы не понимать.

Сам чекист за эти смутные дни потемнел лицом, осунулся. Под глазами обозначились мешки, сами глаза были красные и совершенно измученные. Похоже, он совсем переселился на работу. Ноосфероведение в третьей школе Михаил Контантинович временно не преподавал. Вместо него прислали, Меридианом клянясь, что ненадолго, тоненькую и робкую аспирантку Виталину Андриановну. Школьный народец моментально перекрестил её в Витамину Анальгиновну и тихо упрямо невзлюбил. Не за что-то конкретное, просто блëклая Витамина после яркого Михаила Константиновича казалась всем каким-то бродячим издевательством. В ответ она, одной Зоне ведомо почему, так же молчаливо и неумолимо невзлюбила Рэя, и он съехал по любимому предмету с пятëрок на слабенькие четвëрки.

Осень окончательно вступила в свои права. Солнце спряталось и не показывалось, дни становились всё короче. По утрам арбузно хрустел в лужах первый ледок. Приближался День Учителя. А потом, оглянуться не успеешь, как уже и ноябрьские праздники, демонстрация. На которую Рэю совершенно не хотелось идти, волоча за собой гнусного близнеца.

"Как там наша Исса?" — каждый день спрашивал Михаил Константинович по телефону или телепатически. И на этот вопрос пока что нечего было толком ответить.

Рэй думал о проклятой станции постоянно. Чистил зубы утром и думал. Завтракал — думал. Тащился в опостылевшую школу — и думал. На уроках, на переменах, по дороге домой, дома тоже. А когда ложился спать, треклятая Исса снилась ему во сне.

Рэй ходил в школу и на тренировки с наставниками из Храма, а маленький быстронейтронник тоже каждый день, словно на работу, ездил на бронированной чекистской машине в одну из лабораторий "Эпи-Центра". Там соответствующие специалисты пытались расковырять его блокировку памяти. Пока безуспешно. Возвращался Сэнед оттуда предельно измотанный и совершенно несчастный. Восстановить удавалось в основном какую-то житейскую ерунду, а все вещи, которые имели отношение к станции и аварии, раз за разом упрямо ускользали. Все остальные дружно пытались его утешать, но с каждым днём это было всё труднее. Хорошо хоть, что Сэнед не утратил живую интуитивную связь с родной станцией. Каждое утро он вслушивался в себя и сообщал, что АЭС Майтирэн жива и пока что в относительной безопасности. Но и Сэнед и все остальные слишком хорошо понимали, что это, увы, явно ненадолго. Что надо торопиться. Вот только ноосфера вселенной, обычно так гостеприимно распахнутая для светлоярского активити, продолжала равнодушно молчать в ответ на запросы о Майтирэне и Иссе. А время шло. Неумолимо тикало в часах, и это тиканье казалось Рэю издевательским смехом таинственного террориста.

Время шло. И сколько его осталось от четырëх иссовских месяцев, точно не знал в Светлояре никто.