Ранние заморозки сковали землю, покрыв её хрустящей ледяной коркой. Вместо осенней грязи дороги стали твёрдыми и удобными для марша. В подмосковном лагере, разбитом у Серпуховской дороги, царила деятельность, напоминающая работу гигантского механизма.
По полю, гремя железом и упряжью, двигалась батарея. Десять лёгких медных пушек на новых лафетах, запряжённые парами крепких битюгов, легко преодолевали промёрзшие кочки. За ними чётким строем шли артиллеристы Семёна — не сбившаяся в кучу толпа, а организованные расчёты.
Григорий, стоя на краю лагеря рядом с Борисом Годуновым, наблюдал за манёврами. Царь, закутанный в соболью шубу, смотрел на это зрелище с редким для него выражением одобрения.
— Гонцы доставили вести из Путивля, — тихо, чтобы не слышала свита, сказал Борис. — Самозванец решил не ждать весны. Двигается вдоль Десны. Видно, боится, что мы за зиму станем слишком сильны.
Григорий кивнул, не отрывая глаз от артиллерийской колонны.
— Он прав. Мы становимся сильнее с каждым днём. И он это чувствует. Значит, пора встречать.
— Воеводы советуют отсиживаться за стенами, дожидаться его под Москвой, — продолжил Борис, в голосе слышался намёк на сомнение.
— Ошибаются, — твёрдо возразил Григорий. — Пусть он не топчет наши земли, не сеет панику. Встретим его там, где мы выбрали. Где наша сталь будет говорить громче его слов. — Он повернулся к царю. — Дайте приказ, государь. Разрядному приказу — выступать к Брянску. Мы создали этот молот. Пора опустить его на наковальню.
Борис несколько секунд молча смотрел на чёткие строи стрельцов, на сверкавшие на бледном солнце стволы пушек, на уверенные лица командиров.
— Да будет так, — произнёс он наконец. — Выступайте. А я… я буду ждать ваших грамот в Москве. С Богом, Григорий.
В тот же день лагерь превратился в гигантский муравейник. Не было суеты, был только отработанный порядок. Сворачивали палатки, грузили обозы с ядрами и провиантом, строились в походные колонны.
Григорий, уже в доспехе поверх кафтана, обходил позиции. Он остановился у своих пушек. Мастер Потап и его люди в последний раз проверяли упряжь и лафеты.
— Готовы, батюшка, — коротко доложил Потап. — Все тридцать стволов. Ни один не подведёт.
— Знаю, — Григорий похлопал его по плечу. — Теперь ваше дело — железо. А наше — победа.
Он подошёл к строю артиллеристов. Семён, теперь уже официально назначенный голова пушкарский, отдал честь.
— Личный состав к походу готов, советник!
Григорий обвёл взглядом знакомые лица. Эти люди больше не боялись промахнуться. Они знали цену своему умению.
— В поход! — разнёсся его голос по промёрзшему полю. — Не для обороны. Для победы!
Колонна тронулась. Сначала конные разъезды, затем неспешная, величавая поступь артиллерии, за ней — пестрые стрелецкие сотни. Они уходили на юг, навстречу холоду, навстречу врагу, навстречу судьбе, которую Григорий Тихонов намеревался переписать огнём и сталью.
Врага больше не ждали. К нему шли.
Войско шло на юг стремительным, упругим маршем. Промёрзшая земля под колёсами новых лафетов не раскисала, а лишь слегка пружинила, позволяя артиллерии не отставать от конницы. Григорий, возглавляя колонну, всеми фибрами чувствовал разницу между этой походной армией и тем, что он читал в учебниках. Не громоздкая, неповоротливая масса, а острый, направленный клинок.
С ним ехал молодой дьяк из Разрядного приказа, Аника. Парень обладал феноменальной памятью и по приказу Григория вёл подробный журнал похода, отмечая всё: от расхода овса до времени перехода через каждую реку.
— Советник, — Аника сверился со своими записями, сверкая на солнце очками — ещё одним новшеством, внедрённым Григорием. — За десять дней пути — ни одного отставшего обоза. Ни одной сломанной оси. По расчётам, к Брянску подойдём на трое суток раньше плана.
— Это не я, — Григорий бросил взгляд на чётко движущиеся за ним части. — Это они. Мастера, которые сделали лафеты прочнее. Кузнецы, которые подковали лошадей без единого брака. И они, — он кивнул на строй артиллеристов, — которые не дают колонне расползтись.
Впереди показалась широкая, уже подёрнутая первым ледком река. Моста не было. Старые воеводы, ехавшие с Григорием, начали было говорить о крюке в несколько дней к ближайшей переправе.
Григорий подозвал к себе Семёна и инженера-немчина, приставленного к сапёрному отряду.
— Час на наведение понтонов. Артиллерия — в приоритете.
Сапёры, тренировавшиеся всё лето, не засуетились, а принялись за дело. С заранее подготовленных телег пошли в ход брусья, доски, канаты. Пока конные разъезды патрулировали берег, через реку уже перекидывался узкий, но прочный мост.
— Невероятно, — покачал головой один из старых воевод. — При царе Иване на такое ушла бы неделя.
— При царе Иване не было единого расчёта, — отозвался Григорий. — А у нас есть.
К вечеру всё войско, вместе с пушками и обозами, было на том берегу. Лагерь разбили по новому, утверждённому Григорием уставу — с чёткими улицами, ровными рядами палаток и вынесенной вперёд артиллерийской позицией.
Ночью прибыл гонец от передового разъезда. Лицо у него было возбуждённое, но не испуганное.
— Видели, советник! Их передовые отряды. Вёрст за тридцать отсюда. Конница, знамёна польские. Разведка.
В палатке Григория собрались командиры. Ни паники, ни лихорадочных споров. Лица были сосредоточенны.
— Значит, он близко, — спокойно сказал Григорий, разворачивая карту. — И знает о нас. Отлично. Сэкономим на разведке. — Он ткнул пальцем в точку южнее их нынешней позиции. — Здесь, у села Добрыничи, поля ровные, без крупных лесных массивов. Идеальное поле для артиллерии. Завтра форсированным маршем — туда. Займём господствующие высоты и приготовим ему достойную встречу.
Он посмотрел на собравшихся — на Семёна, на стрелецких голов, на молодых воевод, перенявших новые тактические идеи.
— Всем известно, что делать. Завтра мы не просто займём позицию. Мы начнём строить победу. По кирпичику. По расчёту. И пусть он попробует сломать то, что мы создали.
Утром войско снялось с лагеря с той же несуетливой скоростью. Они больше не шли навстречу неизвестности. Они двигались навстречу битве, которую сами выбрали и для которой были готовы.