Царёв Пророк

Глава 37

Первым знаком жизни стала прохлада. Сознание вернулось к Григорию с ощущением влажной тряпки на лбу и чьего-то настойчивого шепота: «Пей, барин, пей…»

Он сделал глоток. Вода оказалась откровением. Она была холодной, чистой и невероятно вкусной. Он открыл глаза и увидел испуганное, но сияющее лицо Федьки.

— Живой! — выдохнул мальчик. — Лекарь говорил, коли пить начнёте — отойдёте!

Григорий медленно повернул голову. Слабость была всеобъемлющей, будто его тело превратили в вату, но адская боль и жар отступили. Затягивающаяся язва под мышкой лишь ныла, напоминая о перенесённой битве. Он был разбит, но жив. И это осознание наполняло его странным, тихим спокойствием.

Выздоровление шло медленно, но упрямо, словно весенний ручей, пробивающий себе дорогу сквозь лёд. Первые шаги от кровати до скамьи у окна стали личным подвигом. Он сидел, закутанный в одеяло, и смотрел на осеннее солнце, которое золотило купола храмов. Москва за стенами его покоев жила — он слышал отдалённый гул голосов, скрип телег, звон колоколов. Этот шум жизни был теперь ему не чужд. Он был его частью.

Лекарь Аникита, ворча, менял повязки.

— Кость цела, дух крепок. Сил, правда, ни на что нет, но это наживное. Год-другой — и оклемаешься.

Григорий кивал. Он не торопился. Эта вынужденная пауза давала возможность увидеть всё иначе. Прежняя гонка, постоянное напряжение, борьба — всё это казалось теперь суетой. Он смотрел на зарешечённое окно и видел не большой, сложный организм, который нужно было лечить не скальпелем, а терпением и заботой.

Однажды дверь в его покои отворилась и на пороге появился доверенный дьяк. Он осторожно переступил через кадку с тлеющей полынью и положил на стол рядом с Григорием свёрток.

— Государь повелел: «Пусть совесть моя знает, что творится с телом моим — землёй Русской. Коли силы нет действовать, пусть хотя бы видит».

Григорий взял перо.

— Федя, передай дьяку. Пусть отнесёт государю.

«Силы возвращаются. Скоро буду полезен».

На следующее утро он, опираясь на палку, совершил своё первое путешествие за стены подворья. Его вынесли в кресле на крыльцо. Воздух ударил в лицо — холодный, свежий, пахнущий дымом и хлебом. Григорий сидел и смотрел, как москвичи — сначала робко, а потом всё увереннее — шли к длинным столам под большим навесом. Он видел, как им разливали похлёбку, как люди не просто ели, а начинали разговаривать друг с другом, смотреть по сторонам без прежнего животного страха.

К нему подошёл приказчик, молодой подьячий Сидор.

— Брат Григорий, народ идёт восстанавливать силы после мора. И не только бедные. Вот вон тот, в добром кафтане, — мастер-каменщик. Работы нет, пришёл.

— И пусть приходит, — улыбнулся Григорий. — Хлеб — он для всех один.

В этот момент он почувствовал прилив сил. Он видел зарождающийся порядок.

Вечером того же дня к нему в покои постучали. На пороге стояла сама царица Ирина Фёдоровна. В руках она держала небольшой туесок.

Брат Григорий, — сказала она мягко. — Рада видеть тебя на ногах.

Она протянула ему туесок.

— Это от меня. Яблочные косточки из нашего сада в Вознесенском. Говорят, сады лечат душу не хуже, чем лекарства — тело. Посадишь весной?

Григорий взял туесок. Шершавые, твёрдые косточки лежали на его ладони, как капли будущего.

— Обязательно посажу, государыня, целый сад.

После её ухода Григорий вышел на крыльцо. Сумерки сгущались, но в них уже угадывался отсвет завтрашнего дня. Он разжал ладонь и посмотрел на семена. Возрождение начиналось не с громких побед, а с тихих, простых шагов: миска похлёбки для голодного, семя в земле, доверие между людьми. И это наполняло его глубоким, светлым миром.

Утро застало Григория за составлением списка. Сидя у окна своей кельи, он выводил аккуратные столбцы: названия городов, количество жителей, примерные запасы зерна. Солнечный свет, падающий на пергамент, казался добрым предзнаменованием.

— Барин, уже шестой день работают столовые! — влетел в келью сияющий Федька. — Народ благодарит царя! Григорий улыбнулся.

Его размышления прервал визит дьяка из Приказа Большого Дворца.

— Брат Григорий, — почтительно поклонился тот. — Государь просит ваших советов.

Григорий кивнул. Он ожидал этого. Взяв палку, он с новыми силами поднялся.

— Проводите меня к государю. Есть мысли, которые лучше изложить лично.

В Золотой палате Борис выслушивал доклад о состоянии казны. Лицо его было озабоченным, но не отчаянным.

— Григорий! Вижу, силы возвращаются. Говори, что придумал.

— Борис Фёдорович, — начал Григорий, опираясь на палку. — Столовые — это мудрая инвестиция в спокойствие страны. Но чтобы они работали, нужен постоянный источник. Предлагаю ввести «пятую деньгу» — чрезвычайный налог с тех, кто имеет большие доходы: бояр, монастырей, богатых гостей. Средства пойдут конкретно на закупку хлеба и организацию общественных работ.

В углу зала послышался сдержанный кашель. Князь Шуйский, присутствовавший при разговоре, поднял брови:

— Смелое предложение, брат Григорий. Не вызовет ли это ропота среди лучших людей государства?

— Лучшие люди государства, — мягко парировал Григорий, — должны первыми проявить заботу о его благополучии. Когда горит весь посад, тушат все вместе — и боярин, и смерд.

Борис задумался, перебирая в руках перо.

— Мысль здравая. Но требуется тонкое исполнение. Не приказом, а предложением. Созовём совет из самых уважаемых людей — и духовных, и светских. Обсудим вместе.

На следующий день в Кремле собрался небольшой кружок единомышленников: несколько прогрессивных бояр, представитель Патриарха, дьяки-практики. Григорий, чувствуя прилив энергии, изложил свой план.

— Предлагаю не просто налог, — говорил он, — а прозрачную систему: все взносы учитывать открыто, отчитываться перед земскими старостами. Чтобы каждый видел — средства идут на благое дело.

Идея нашла поддержку. За неделю была разработана подробная схема: создавались особые кассы при столовых, куда поступали средства, выбирались доверенные лица от горожан для контроля.

Первые результаты не заставили себя ждать. Уже через десять дней Федька принёс радостную весть:

— Барин! Купец Таранов — тот, что лавками владеет — сам принёс мешок монет в кассу! Говорит: «Вижу, дело честное, хочу участвовать».

Григорий вышел на крыльцо. Осенний воздух бодрил. Он смотрел на Кремль — не как на крепость власти, а как на место, где рождаются добрые перемены.

К нему подошёл Борис, неожиданно появившийся во дворе.

— Смотри-ка, — улыбнулся царь. — Столовые не только народ кормят, но и лучших людей объединяют. Вчера боярин Морозов сотню рублей внес. Говорит: «Надо поддерживать благие начинания».

— Это общее дело. Когда люди видят правду и справедливость, они сами готовы творить добро.

Вечером, возвращаясь в келью, Григорий остановился у того места, где накануне планировал разбить сад. Он достал из мошны несколько яблочных косточек и положил на ладонь.

— Федя, — позвал он мальчика. — Принеси-ка нам инструменты. Будем яблони к весне готовить. Одну здесь посадим, другие — по всему городу. Чтобы через годы вся Москва в садах стояла.

Он смотрел на маленькие семена в своей руке и чувствовал: именно так и рождается настоящее изменение — не громом и молнией, а тихим упорством, капля за каплей, дело за делом. И это наполняло его душу светлой уверенностью в завтрашнем дне.