Царёв Пророк

Глава 19

Прошло несколько недель с истории на Варварке. Григорий заметил в себе перемену: его взгляд на свитки и отчёты стал иным. Раньше он видел в них цифры, ресурсы, стратегические точки. Теперь за каждой строкой ему мерещились лица. Вот «тридцать работных людей на строительстве амбара в Коломне» — среди них есть ли свой Васятка? А вот «вдовья десятина с посада» — сколько там Марф, оставшихся без кормильца?

Эта «человеческая арифметика» сводила с ума, но и придавала работе новый, выразительный смысл. Он стал вникать в детали, которые раньше казались второстепенными: условия труда, снабжение артелей провизией, способы транспортировки. Его предложения теперь вызывали у дьяков и подьячих не скрытое раздражение, а откровенный стон. Он требовал невозможного: чтобы до Нижнего Новгорода доставляли не просто лес, а лес высушенный и обработанный; чтобы на стройках были оборудованы навесы от дождя и котлы с горячей похлебкой.

— Брат Григорий, да это ж золотых дел мастера, а не плотники получатся! — вздыхал дьяк Ефим, внося поправки в сметы.

— Они и есть золотые, — парировал Григорий. — Их жизнь и здоровье — самое ценное, что у нас есть. Без них все амбары останутся чертежами на бумаге.

Его настойчивость начала приносить плоды. На стройках зазвучали не только матерные ругательства, но и удивлённые одобрительные возгласы, когда люди видели, что о них действительно заботятся. Слухи о «справедливом советнике» поползли по городам и весям быстрее, чем царские указы.

Однажды поздним вечером, когда Григорий в своей келье при свете сальной свечи корпел над картой путей сообщения, в дверь постучали. На пороге стоял стольник.

— Боярин зовет. Немедля.

В кабинете Годунова пахло дымом и чем-то едким — уксусом, которым окуривали помещение от морового поветрия. Борис сидел за столом, но не работал. Он смотрел в одну точку, его пальцы нервно барабанили по столу. Перед ним лежал небольшой, грязный свёрток.

— Закрой дверь, — коротко бросил он.

Григорий повиновался. Воздух в горнице был напряжённым, как перед грозой.

— Смотри, — Годунов ткнул пальцем в свёрток. — Привезли сегодня из Путивля. С нашим гонцом.

Григорий развернул тряпицу. Внутри лежал небрежно сложенный лист пергамента. Знакомый почерк, знакомые слова — это был один из его текстов, официальная версия гибели царевича Дмитрия. Но кто-то нанёс поверх текста, на полях и между строк, другие записи. Корявые, выведенные сажей или углём, но разборчивые.

«Не верьте боярской лжи!»

«Дмитрий-царевич жив, сокрыт добрыми людьми!»

«Годунов чёрту душу продал, чтоб сесть на престол!»

«Ждём знака, православные! Освободитель близко!»

Григорий почувствовал, как кровь отливает от лица. Это была не просто крамола. Это был вызов. Пропаганда на пропаганду. Паразит, внедрившийся в официальное сообщение.

— Как? — выдавил он.

— Как? — Годунов язвительно усмехнулся. — Очень просто. Наш грамотей в Путивле зашёл в кабак отдохнуть, да и заснул. А проснулся — сумка с грамотами вскрыта, часть их испорчена. Весь город уже читал. И не только читал — переписывает. Это, — он пнул свёрток, — уже пятый список. Они наши же грамоты используют как бумагу для своей пропаганды! Чёртово гнездо! Я велю выжечь Путивль дотла!

Он встал, с силой отшвырнув стул. Его лицо исказила знакомая гримаса паранойи.

— Государь, это лишь усугубит ситуацию! — поспешно сказал Григорий. — Сожжешь Путивль — получишь десяток новых очагов смуты. Они этого и ждут! Это провокация!

— А что предлагаешь ты?! — взревел Борис. — Больше грамот рассылать? Больше амбаров строить? Не работает твой метод, брат Григорий! Не работает! Они плюют на твою «заботу»! Им нужна кровь! Им нужна смута!

Григорий подошёл к столу и внимательно, как учёный, изучающий редкий манускрипт, стал рассматривать испорченную грамоту. Его мозг, привыкший анализировать исторические источники, работал на пределе. Он искал не эмоции, а закономерности.

— Подожди, Борис Фёдорович, — сказал он, забыв о титулах. — Смотри. Почерк. Он разный.

Годунов, ошеломлённый фамильярностью, смолк и наклонился.

— Что?

— Вот здесь — «Не верьте боярской лжи!» — почерк один, угловатый, с сильным нажимом. А здесь — «Ждём знака» — другой, более округлый, женственный. И здесь, на обороте, — третий. Это не один писарь. Это несколько человек. Возможно, целая мастерская.

Он поднял на Годунова горящий взгляд.

— Они организованы. У них есть ресурсы. Бумага, люди умеющие писать. Это не стихийное недовольство. Это система. И с системой надо бороться системно. Не огнём, а… другими методами.

— Какими? — скептически буркнул Годунов, но уже с интересом всматриваясь в грамоту.

— Контрпропагандой. Но не нашей, официальной. Их же методами. Нужно создать свои, тайные грамоты. От имени «верных людей из Путивля». Где будет не отрицание их лжи, а… её опровержение изнутри. Где мы будем сеять сомнения в их же рядах. Где мы будем рассказывать «правду» о самозванце — что он пьяница, беглый монах, обманщик. И распространять эти грамоты там же, где и они — в кабаках, на торгах, у церковных папертей.

Григорий говорил быстро, увлечённо, выстраивая в голове схему информационной войны, понятной для XVI века.

— Для этого нужны свои люди в Путивле, — задумчиво произнёс Годунов, уже уловив суть. — Не воеводы и приставы, а… агенты. Которые будут говорить на языке улицы.

— Именно, — кивнул Григорий. — И ещё кое-что. Нужно изменить наши грамоты. Сделать их… ценными.

— ?

— Чтобы их не рвали и не портили, а берегли. Чтобы их было жалко использовать как черновик для крамолы. Печатать их не на дешёвой бумаге, а на пергаменте. С государевой печатью не сургучной, а свинцовой, висячей. Украшать заставками. Сделать их не просто указом, а… священным объектом. Ценность материала сдержит руку вора. А уважение к символу власти — руку крамольника.

Годунов медленно прошелся по кабинету. Гнев в нём теперь сменился холодным, расчётливым интересом.

— Хитро, — произнёс он наконец. — Очень хитро. Ты предлагаешь бороться с их ядом, создав противоядие. И сделать наши слова дорогими. Чтобы их берегли. — Он остановился напротив Григория. — Ты мыслишь как… как еретик. Или как святой. Не пойму пока.

— Я мыслю как учитель, — устало улыбнулся Григорий. — Который знает, что зазубривание не работает. Нужно доносить суть. И иногда — обманывать во благо.

— Ладно, — Годунов махнул рукой. — Делай. Я дам тебе людей. Неприметных. И деньги на пергамент. Посмотрим, чей метод окажется сильнее. Но помни… — Его взгляд снова стал жестким. — Если твои «ценные грамоты» тоже осквернят, отвечать будешь ты. Двойной ценой.

Григорий кивнул. Он понимал правила игры.

Выйдя из кабинета, он не пошёл в свою келью, а поднялся на стену Кремля. Ночь была тёмной, безлунной. Где-то там, на юге, в Путивле, горели огни в других кабаках, где другие писцы выводили свою правду. Начиналась новая война. Война смыслов. Война за души людей.

Он смотрел на тёмные очертания спящего города и думал о том, как далеко ушёл от простых уроков в московской школе. Теперь он был не просто советником. Он стал мастером «теневых дел», начальником тайной пропаганды, архитектором не только амбаров, но и мыслей.

Григорий вспомнил лицо вдовы Марфы. Её личная трагедия была частью огромной мозаики. Чтобы спасти тысячи таких Марф от большой Смуты, ему приходилось опускаться в грязный мир интриг и лжи. Искупление ошибок прошлого оборачивалось новыми, куда более сложными грехами.

«Жестокая арифметика», — снова прошептал он про себя.

Но теперь Григорий знал, что в этой арифметике есть не только вычитание, но и сложение. И он был полон решимости сделать так, чтобы сумма спасённых жизней перевесила тяжесть собственных компромиссов.