Царёв Пророк

Глава 12

Три дня. Семьдесят два часа, наполненных звуками — тяжёлым дыханием Фёдора, шёпотом лекарей, приглушённым звоном церковных колоколов и оглушительным молчанием Бориса Годунова.

С того вечера, когда было дано роковое обещание, Григорий стал призраком при дворе. Он не пытался больше влиять, советовать, предсказывать. Он просто был. Сидел в углу покоев Фёдора, читал ему Псалтырь, когда царь бодрствовал, или молча молился, склонив голову, когда тот спал. Он наблюдал. И его наблюдали.

Ирина, после беседы со своими лекарями, с осторожностью начала применять его травяной сбор. Эффект был, но незначительный. Кашель смягчился, дышать Фёдору стало чуть легче, но серый цвет лица и страшная слабость не отступали. Царица ни словом, ни взглядом не благодарила Григория, но и не упрекала. Её отношение было теперь отношением практика к не до конца изученному, но потенциально полезному инструменту.

Годунов появлялся каждый день, ровно в один и тот же час. Он подходил к кровати, клал руку на лоб Фёдора, что-то тихо говорил ему, выслушивал тихий, сбивчивый ответ. Затем он обменивался с сестрой многозначительным взглядом, кивал в сторону Григория — сухо, без эмоций — и удалялся, погружённый в государственные бумаги, которые приносили ему тут же, в приёмную покоев.

Атмосфера была густой, как кисель. Все ждали. Ждали развязки, чувствуя её неумолимое приближение.

На четвёртый день случилось то, чего Григорий боялся больше всего.

Он дремал, сидя на сундуке в углу, когда его разбудил резкий, хриплый звук. Фёдор не кашлял, а задыхался. Его тело выгнулось на кровати, лицо посинело, глаза широко раскрылись, полные животного ужаса. Он ловил ртом воздух, но вдохнуть не мог.

— Государь! — крикнул Григорий, вскакивая.

В ту же секунду в покои влетела Ирина, её лицо было белым как полотно. Следом — два лекаря, бородатых и растерянных.

— Воды! Поднять его! — скомандовала Ирина, голос дрожал, но воля была стальной.

Григорий, не думая, бросился к кровати. Вместе с одним из лекарей они приподняли Фёдора, почти бездыханного. Григорий инстинктивно начал похлопывать царя по спине, пытаясь прочистить дыхательные пути. Это было бесполезно.

— Отойди! — резко сказал один из лекарей, пытаясь влить в царя какую-то микстуру. Но Фёдор не глотал. Жидкость стекала по подбородку.

Григорий отступил на шаг, чувствуя, как по телу разливается ледяной ужас. Он видел это. Видел в учебниках, в статьях — описание смерти от удушья при отёке лёгких или сердечной астме. И он знал, что здесь, в XVI веке, помочь не смогут. Он был свидетелем агонии.

В этот миг дверь распахнулась, и на пороге возник Годунов. Он одним взглядом окинул ситуацию. Его лицо исказилось гримасой ярости и боли.

— Что вы делаете?! — его громовой голос заставил вздрогнуть даже Ирину. — Доктора! Немедленно!

— Не… не можем, государь… — залепетал один из лекарей. — Дыхание пресеклось…

Годунов оттолкнул его и шагнул к кровати. Он схватил Фёдора за плечи, его пальцы впились в ткань рубахи.

— Государь! Держись! — крикнул он, и в голосе прозвучала не притворная, а настоящая, братская любовь. — Слышишь меня? Держись!

Но Фёдор уже не слышал. Его тело обмякло. Дыхание стало редким, прерывистым, с клокочущим звуком.

Григорий стоял как парализованный. В его голове пронеслись обрывки знаний: трахеотомия? Искусственное дыхание? Но у него нет инструментов, нет навыков. Это бессмысленно. И тогда взгляд упал на маленький глиняный горшочек, стоявший на столике у кровати — его мазь. Не для этого. Совсем не для этого. Но это было всё, что он мог предложить.

Он метнулся к столу, сорвал восковую печать и, зачерпнув пальцем густую массу, повернулся к Годунову.

— Растирай ему грудь и спину! Это может помочь! — его голос сорвался на крик.

Годунов обернулся. Его взгляд, полный ненависти и отчаяния, был страшен.

— Прочь со своим колдовством! — прошипел он. — Это ты! Ты его сглазил, наслал хворобу!

Это было абсурдное, дикое обвинение, рождённое болью и страхом. Но оно прозвучало. И в нём, Григорий понял, была доля правды — не мистической, а реальной. Он пришёл в этот мир, чтобы изменить ход истории, и своим вмешательством, своей борьбой с Годуновым, он, возможно, ускорил неизбежное. Он создал лишний стресс для умирающего царя.

— Борис! — вскрикнула Ирина. — Не сейчас!

Но Годунов не слушал. Он смотрел на Григория как на воплощение всех своих бед и подозрений.

— Я обещал государю… — начал Григорий, всё ещё сжимая в руке горшочек.

— Молчи! — Годунов отшвырнул его руку. Горшочек упал на пол и разбился. Тяжёлый, жирный запах барсучьего сала и скипидара заполнил воздух. — Твоё обещание ничего не стоит! Ты лжепророк! Ты принёс только раздор!

В этот момент Фёдор внезапно затих. Клокочущий звук прекратился. Его грудь перестала вздыматься. Воцарилась абсолютная, звенящая тишина.

Все замерли, уставившись на царя.

Фёдор Иоаннович, последний царь из династии Рюриковичей, был мёртв.

Ирина тихо вскрикнула и упала на колени у кровати, закрыв лицо руками. Лекари в ужасе отпрянули. Годунов стоял неподвижно, его могучая фигура вдруг сгорбилась, словно под невидимым грузом. Он медленно опустился на стул у изголовья и взял безжизненную руку Фёдора в свои. Он не плакал. Он просто сидел, глядя в пустоту.

Григорий почувствовал, как пол уходит из-под ног. Он сделал шаг назад, прислонился к стене. Перед ним лежал не исторический персонаж, а человек, который доверял ему, которого он не смог спасти. Обещание, данное умирающему, было нарушено ещё до того, как он успел его выполнить. Миссия провалилась. Его знание оказалось бесполезным.

Он смотрел на сломленного Годунова и не видел в нём больше врага. Он видел другого человека, обременённого своим грузом вины, страха и ответственности.

Прошло несколько минут, показавшихся вечностью. Наконец Годунов поднял голову. Его глаза были сухими и пустыми.

— Всем выйти, — произнёс он хрипло. — Кроме него.

Лекари и слуги, крестясь, поспешно ретировались. Ирина, с трудом поднявшись, посмотрела на брата с немым вопросом, но он лишь мотнул головой: «Иди». Она вышла, закрыв за собой дверь.

В покоях остались только они двое — новый правитель России и пророк, утративший веру, — и тело царя между ними.

Годунов медленно повернулся к Григорию.

— Ну что? — его голос был тихим и усталым. — Ты, который всё знает. Ты, которого государь благословил мне в помощь. Что видишь теперь? Говори.

Григорий оторвал взгляд от тела Фёдора и посмотрел на Годунова. Все его теории, все планы рухнули. Осталась только голая, неприкрытая правда.

— Я вижу конец, — тихо сказал он. — Конец твоей династии, которую ещё не начали. Я вижу голод. Вижу самозванца, который придёт под именем царевича Дмитрия. Вижу боярские измены, польские сабли и пожары. Вижу, как твоя жена и твой сын умрут насильственной смертью. Я вижу Смуту. Великую и ужасную Смуту.

Он говорил без прикрас, без попыток смягчить. Григорий выложил перед Борисом весь тот ужас, который знал.

Годунов слушал, не двигаясь. Его лицо оставалось каменным.

— И всё это — из-за меня? — наконец спросил он.

— Не только. Но твои грехи, настоящие и мнимые, станут оправданием для твоих врагов. А моя… моя глупая гордыня и борьба с тобой ослабляли твою власть ещё до того, как ты стал царём.

Признание было горьким, как полынь. Но оно было искренним.

Годунов медленно поднялся с места. Он подошёл к Григорию вплотную.

— Почему я должен тебе верить, книжник? — спросил он. — Минуту назад я был готов задушить тебя как последнего пса. Почему я должен слушать эти сказки о грядущем апокалипсисе?

— Потому что я не прошу за себя, — ответил Григорий, глядя прямо в глаза. — И потому что государь Фёдор Иоаннович, чьё тело лежит здесь, завещал нам не враждовать, а вместе нести этот крест. Я дал ему слово. И я намерен его сдержать. Даже если ты прикажешь меня казнить.

Он больше не боялся. В нём не осталось страха. Только пустота и решимость.

Годунов изучал его с нескрываемым изумлением. Он искал ложь, искал хитрость, но находил лишь отчаяние и странную, стоическую покорность судьбе.

— Ты предлагаешь союз? — уточнил он, и в голосе прозвучала не ярость, а холодный расчёт.

— Я предлагаю орудие, — поправил Григорий. — Моё знание. Твою власть. Мы можем попытаться предотвратить худшее. Или… мы можем продолжить нашу войну и погубить страну. Выбор за тобой, государь.

Он впервые назвал Годунова «государем». Не как формальность, а как признание неизбежного.

Годунов отвернулся и снова посмотрел на тело Фёдора. Он простоял так долго, что Григорий уже подумал, что тот его просто игнорирует.

— Завтра, — наконец сказал Годунов, не оборачиваясь. — После обряда погребения. Ты придёшь ко мне в Набережные палаты. Один. И принесёшь всё, что знаешь. Всё. Без утайки. Каждую мелочь.

Это был не вопрос, а приказ.

— Приду, — просто сказал Григорий.

— А теперь уходи, — Годунов снова сел у кровати и взял руку Фёдора. — Оставь меня с Фёдором.

Григорий поклонился в спину могущественному человеку и вышел из покоев в сумрак кремлёвского коридора. За спиной оставались смерть одного царя и рождение другого. А впереди — тяжкий путь искупления и союза с тем, кого он когда-то считал исчадием ада.

Он шёл, не видя пути, и впервые за долгое время не думал о возвращении домой. Потому что его домом отныне становилось это время — время скорби, надежды и страшной ответственности.