Царёв Пророк

Глава 13

Атмосфера в Набережных палатах была завораживающей. Здесь, в кабинете Бориса Годунова, время текло иначе: не медлительно, подчиняясь церковному уставу, а стремительно, измеряемое курьерскими отписками, донесениями воевод и звоном монет в казне.

Григорий стоял посреди комнаты, чувствуя себя голым и беззащитным без привычной брони из молчания и наблюдения. Он ждал. Прошло три дня с похорон Фёдора. Три дня, которые он провёл в своей келье, составляя в уме и на клочках бумаги тот отчёт, что сейчас предстояло представить. Это был не список пророчеств, а стратегический анализ угроз национальной безопасности. Только безопасность эта была растянута на годы вперёд. Нельзя было ошибиться.

Дверь открылась без стука. Вошёл Годунов. Он был один. Одетый в траурные, чёрные одежды, отделанные соболем, он казался воплощением сосредоточенной власти. Его лицо было отдохнувшим, но глаза выдавали колоссальное напряжение — они горели холодным, неспящим огнём.

Он прошёл мимо Григория к большому дубовому столу, заваленному свитками и книгами, и опустился в высокое кресло. Не предложив сесть.

— Ну, — начал Борис без предисловий. — Ты жив. Значит, бояре ещё не решились на тебя покушаться. Пока. Говори. Начинай с самого главного. Что грозит Москве в первую очередь?

Григорий сделал глубокий вдох, собираясь с мыслями. Его голос прозвучал тихо, но чётко.

— Голод.

Годунов усмехнулся — коротко и сухо.

— Голод? В земле Русской? Хлеба ныне — валом. Запасы есть.

— Они исчезнут за два года. Три неурожайных года подряд. Начиная с будущего, 7109-го. Холода, дожди летом, ранние заморозки. Хлеб не вызреет. Цены взлетят в десятки раз. Люди начнут есть собак, кошек, кору. Будет каннибальство. Тысячи умрут на улицах Москвы. Начнутся бунты. Твои раздачи хлеба и денег не помогут — государство не выдержит.

Григорий говорил конкретно, цитируя почти дословно данные из будущих учебников. Годунов слушал, не перебивая. Его пальцы медленно барабанили по столу.

— Откуда ты знаешь? — наконец спросил он.

— Я видел это… в своих снах. В книгах, — нашёлся Григорий. — Это не предсказание, государь. Это знание. Как знание того, что солнце взойдёт завтра.

— Продолжай.

— На фоне голода — появится самозванец. Молодой человек, беглый монах. Его найдут и воспитают в Польше. Он будет объявлен чудом спасшимся царевичем Дмитрием.

— Дмитрий Угличский мёртв, — жёстко отрезал Годунов. — Я видел отписки.

— Я знаю. Но ему поверят. Потому что голодный народ будет искать виноватого. Им станешь ты. Будут говорить, что это божья кара за твои грехи. За смерть царевича.

Годунов встал и подошёл к окну, спиной к Григорию. Его плечи напряглись.

— Какие ещё грехи? — спросил он, глядя в сад.

— Те, что тебе припишут. Смерть Фёдора… моя… — Григорий запнулся. — Смерть царевича Дмитрия — главный. Но будут и другие. Бояре — Шуйские, Романовы — будут шептать, что ты узурпатор, что твоя династия нелегитимна.

— Романовы… — тихо, с ненавистью произнёс Годунов. — Я так и знал. А Шуйский… он уже здесь, в Москве. Крутится, как уж. Говори, что будет дальше с этим… самозванцем.

— Его поддержит Польша. Деньгами, войсками. Он пойдёт на Москву. Твои воеводы будут биться с ним, но не все. Некоторые перейдут на его сторону. Будут сражения. Будут поражения. В конце концов… — Григорий замолчал.

— В конце концов, он войдёт в Москву? — безжалостно закончил Годунов, оборачиваясь. Его лицо было каменным.

— Да. И будет провозглашён царём.

Комната погрузилась в тишину. Годунов медленно вернулся к столу, его взгляд был тяжёлым, как свинец.

— Моя семья? — спросил он всего два слова.

Григорий опустил глаза. Ответ был краток и ужасен.

— Убиты. Все.

Он не уточнял, кто именно и как. Этого было достаточно. Годунов закрыл глаза на мгновение, и Григорий увидел, как по его лицу пробежала судорога. В этот миг он был не правитель, а отец и муж, услышавший страшный приговор.

— А потом? — голос Годунова снова стал ровным и холодным. — Что будет с Москвой после этого самозванца?

— Хаос. Боярская анархия. Шуйский станет царём, но ненадолго. Поляки займут Кремль. Начнётся великое разорение. Страна распадётся. Миллионы погибнут.

Григорий выложил всё. Весь тот кошмар, который он знал под названием «Смутное время». Он стоял, ожидая гнева, неверия, новых обвинений в колдовстве.

Но Годунов был спокоен. Страшное спокойствие обречённого человека, который узнал диагноз смертельной болезни и теперь должен был искать лечение.

— И как мы этого… избегаем? — он сделал ударение на «мы».

Вот он. Переломный момент. Григорий почувствовал, как в груди что-то сдвинулось. Не надежда — слишком рано для надежды. Но возможность.

— Системой, государь. Не едиными действиями, а системой. Начинать нужно сейчас.

Он сделал шаг вперёд.

— По голоду. Нужно не раздавать хлеб во время кризиса, а не допустить самого кризиса. Создать государственный зерновой резерв. Сейчас, пока хлеб дёшев. Строить амбары не только в Москве, но и в ключевых городах. Разработать систему распределения и чёткие правила выдачи, чтобы избежать мародёрства и спекуляции. Ввести жёсткие, драконовские законы против скупщиков и перекупщиков, взвинчивающих цены.

Годунов кивнул, его ум уже работал, оценивая.

— Продолжай.

— По самозванцу. Нужно убить саму идею. Сейчас, пока он ещё никто. Разослать по всем городам, особенно в южные окраины, подробные грамоты. Описать настоящую гибель царевича Дмитрия в Угличе. Все детали. Объявить во всеуслышание, что любой, кто назовётся его именем — вор и еретик. Поднять на ноги церковь. Пусть Патриарх Иов разошлет свои послания. Дискредитировать его ещё до появления.

— Это умно, — нехотя признал Годунов. — Но грамоты мало кто прочтёт.

— Тогда нужно, чтобы священники зачитывали их с амвона после службы. Чтобы каждый мужик знал: царевич мёртв, а воскресить мёртвых может только Бог, а не польский король.

На губах Годунова на мгновение мелькнуло подобие улыбки.

— Ты становишься практиком, брат Григорий. А что с боярами? С Шуйским, с Романовыми?

Григорий задумался. Здесь он ступал на зыбкую почву.

— За ними нужно установить негласный надзор. Но не открытые репрессии — это сплотит их и вызовет сочувствие. Нужно найти компромат. Дать им возможность оступиться самим. И… предложить выгодные должности вдали от Москвы. Разделить.

— Я и так это делаю, — буркнул Годунов. — Романовы уже в опале. Но Шуйский… хитёр, как лис. Ладно, это моя забота. Дальше. Что ещё?

— Долгосрочное. Нужно укреплять армию. Не только дворянское ополчение. Создать постоянные стрелецкие полки с единым снаряжением и обучением. Развивать литейное дело — пушек никогда не бывает много. Искать союзников за рубежом. Не только против Польши, но и для торговли. Знание — это тоже оружие. Нужно приглашать иностранных специалистов — инженеров, врачей, рудознатцев.

Григорий говорил, и слова лились сами собой. Он наконец-то делал то, для чего, возможно, и был сюда послан — не интриговать при дворе, а использовать свои знания для созидания.

Годунов слушал, иногда задавая уточняющие вопросы, всегда по делу. Он был идеальным управленцем — отфильтровывал суть, отбрасывая шелуху.

Наконец, когда Григорий замолчал, иссякнув, Годунов откинулся в кресле.

— Обширный план, — произнёс он. — Слишком обширный. На всё нужны деньги. Люди. Время. А времени, как ты сам сказал, у нас в обрез.

— Мы можем начать с малого. С зерновых запасов и контрпропаганды. Это основа.

— «Мы»? — Годунов поднял бровь.

Григорий не дрогнул.

— Ты — власть. Я — знание. Государь Фёдор благословил этот союз. Да, мы.

Они смотрели друг на друга через стол — два упрямца, два честолюбца, связанные теперь общим страхом и общей целью.

— Хорошо, — резко сказал Годунов. — Вот мои условия. Первое: ты получаешь статус официального советника при моей особе. Но без громкого титула. Пока. Будешь числиться при Патриархе Иове по делам книжным и церковного уложения. Это даст тебе доступ ко мне и прикроет от лишних глаз.

Григорий кивнул.

— Второе: всё, что ты сказал и скажешь, остаётся между нами. Никаких пророчеств при дворе. Никаких разговоров о будущем с кем бы то ни было. За нарушение — немедленная опала и монастырская тюрьма. Навечно.

— Понимаю.

— Третье и главное: ты начинаешь работать. Не сегодня, а сейчас. — Годунов толкнул в его сторону чистый лист бумаги, перо и чернильницу. — Изложи всё, что ты сказал о голоде. Конкретно. Сколько амбаров, где, сколько зерна, из каких источников финансирование. И план тех грамот о царевиче Дмитрии. Я хочу видеть текст.

Это был тест. Проверка на вшивость. Не на колдовство, а на деловые качества.

Григорий без колебаний подошёл к столу, сел на табурет и взял перо. Он погрузился в работу, забыв о страхе, о прошлом, о будущем. Он был здесь и сейчас. Он делал дело.

Годунов наблюдал за ним несколько минут, затем тихо встал и вышел, оставив Григория одного в огромной, тихой палате.

За дверью он остановился, прислушиваясь к скрипу пера. На лице Бориса не было ни доверия, ни симпатии. Было принятое решение. Решение государственного мужа, который ради шанса спасти страну был готов заключить сделку даже с дьяволом. А уж с бывшим врагом — и подавно.

В комнате Григорий писал. Он не был пророком. Он был чиновником, спасающим империю. И в этом была странная, горькая правда его нового предназначения.