Благословенный. Книга 7

Глава 7

Интерлюдия

В сумрачном кабинете Министерства иностранных дел, где густой табачный дым смешивался с ароматами старых пергаментов и дорогих чернил, министр Шарль-Морис де Талейран-Перигор в задумчивости водил пальцами по позолоченному краю письменного стола. Напротив него, почтительно склонив голову, сидел его верный секретарь, месье Шарль Арнье, чья стройная фигура казалась почти призрачной в свете дрожащих свечей.

— Месье Арнье, — голос Талейрана был мягок, но исполнен того ледяного оттенка, который его подчинённые давно научились распознавать как грозный признак грядущей бури, — мы стоим на грани великого перелома. Северо-Германский союз оказался куда крепче, чем предполагали наши консулы. А Жубер… Ах, бедный Жубер. Он хороший солдат, но не государственный муж.

Арнье кивнул, записывая каждое слово своего господина. На министра Талейрана очень нечасто снисходили такие моменты откровенности; и Шарль Арнье очень ценил их.Он знал, что эти беседы порой предвосхищали грядущие перемены, иногда — грандиозные и.

— Вы полагаете, месье, что поражение неизбежно? — осторожно спросил он.

Талейран чуть усмехнулся, его усталые глаза на мгновение сверкнули весельем.

— О, неизбежность — это лишь удобный термин для тех, кто не умеет играть в шахматы, — сказал он, разминая пальцы, словно перед очередным ходом. — Но я вижу фигуры на доске и могу сказать: текущий режим обречён. Коалиция из Англии, Северо-Германского союза и России, с возможным присоединением к ним Австрии, не оставит Франции выбора. Власть Консулата слишком слаба, его поддержка основана на надеждах публики на военный успех. Из всех трёх фигур — Сиёес, Роже-Дюко, Жубер — популярной может считаться лишь военный консул; двое других давно уже зарекомендовали себя как беспринципные интриганы. Жубер же — признанный любимчик публики, талантливый, хоть и несколько безрассудный военачальник, пострадавший от политических интриг. Стоит случиться первым поражениям, и популярность молодого генерала начнёт таять с каждым днём. И когда Жубер падёт, а Сийес попытается сохранить власть… тогда Франция вспомнит о законном правителе и вновь воззовёт к нему!

Арнье замер. Эти слова были сказаны с такой уверенностью, что он почувствовал пробежавший по спине холод.

— Вы говорите сейчас о Людовике XVII? — осторожно, почти шёпотом произнёс он.

Талейран медленно кивнул, взяв в руки бокал с янтарным токаем, но даже не пригубив его.

— Французы достаточно долго жили под властью людей, ослеплённых революционными иллюзиями. Народ устал от всех этих войн, казней, гильотин… Все хотят порядка, стабильности и законности. Париж ждёт. Англия ждет. Австрия ждет. А я… Я лишь скромный посредник в великой игре! Да, мой друг; Франция устала, Франции нужен король. И пусть народ пока еще не понимает, чего он на самом деле желает, но ведь для этого и нужны мы, его слуги, что дальновидно и осторожно подведут баранов к нужному стойлу!

— Но, месье… консулы не сдадутся без боя. Кроме того — что скажет армия?..

Талейран усмехнулся. Похоже, он откровенно наслаждался ситуацией.

— Армия присягнёт тому, кто даст ей снабжение и славу. А у короля и того, и другого будет больше, чем у этих бывших революционеров. Вы — самый мой доверенный сотрудник, Шарль, и я буду с вами откровенен: я думаю, что пора уже начинать переговоры.

— Именно сейчас? — удивился Шарль. Нет, конечно, он не сомневался в прозорливости своего патрона, но, несмотря на долгую службу, секретарю министра всё ещё оставались непонятны истоки его решений.

Министр, наконец, отпил глоток из бокала и покровительственно улыбнулся.

— Именно сейчас! Именно сейчас, мой дорогой Шарль! Хвала небесам, неудачливый Людовик «Вето», крупнейшим достижением которого стал побег из Парижа (ума не приложу, как у него это вообще получилось?) отправился на небеса. Никакой силою на Земле мы не смогли бы вернуть на трон Людовика XVI, но вот его сын — это совсем другое дело! Его сын молод, красив, умён; несчастья его семьи научили его осмотрительности и умению находить компромиссы. А самое главное — он не таскает за собою отцовскую неудачливость, как каторжник в Кайенне волочит за собой пушечное ядро на цепи! Осталось лишь сделать один-единственный шаг; правда, он самый опасный — не имея достаточной ловкости или удачи, он может привести нас на гильотину. Но, поскольку я намерен привлечь к этому делу вас, мой мальчик, я уверен в успехе: вы ни разу еще не подводили меня! Вскоре вы инкогнито отправитесь в Вену с письмом для молодого человека, что вскоре станет нашим монархом, а также подробными инструкциями о том, как следует вести переговоры. Ваше вознаграждение будет более чем щедрым; при новом режиме вы будете минимум графом; я — герцогом и пэром Франции. Уверен, нас ждёт успех; Жубер падёт, и Париж вскоре вновь услышит Vive le roi!

Шарль раскланялся; министр Талейран остался за столом, с наслаждением потягивая драгоценный токай и улыбаясь ему вслед своей фирменной, загадочной улыбкой. Будущее Франции уже было определено в его мыслях — оставалось только сделать так, чтобы оно стало неизбежностью.

Тем временем, в ожидании вестей из Лондона я продолжал работать с прибывшими из Петербурга чиновниками. С министром промышленности, Иваном Богдановичем Баклаем-де-Толли, мы очень подробно обсудили возможности нарастить военное производство. Военно-технический аспект оснащения нашей армии был крайне неоднозначен. Перевооружение еще не закончилось, а некоторые вещи даже не начинались. Новое казнозарядное ружьё под пулю Минье ещё не было пущено в производство, не говоря уже про освоение его войсками. В полевой артиллерии у нас всё было отлично — тут постарались и я, и генерал Бонапарт, и наши небесталанные предшественники. Но французская артиллерия тоже была превосходна: система Грибоваля, внедрённая еще в королевской армии, была дополнена огромным боевым опытом и разного рода изобретениями французских изобретателей- энтузиастов. Впрочем, самые серьёзные инновации коснулись французской корабельной артиллерии: в разное время мы продали или передали им технологию свинцовых ядер, удлинённых оперённых разрывных бомб, очень похожих на миномётные мины, привязных бомбомётов, и начинённых белым фосфором ракет.Французской же армии эти нововведения почти не коснулись. Особенно радовало, что французы не имели информации о конструкции шрапнельных снарядов, успешно примененных нами под Гибралтаром. Пожалуй, именно на эту конструкцию и стоило сделать главную ставку.

Поэтому по прибытии Барклая-Де Толли я немедленно устроил ряд военно-технических совещаний, где поставил задачу перед промышленностью резко увеличить производство шрапнельных снарядов. Также в моё отсутствие в России был разработан ещё ряд очень интересных военных новинок. По рассмотрении их некоторые были срочно запущены в производство, другие, как водится, отклонены. Так, было решено срочно налаживать производство некоторых типов ракет, ручных и орудийных гранат, колючей проволоки и фугасов с электрозапалом.

В разговорах с Иваном Богдановичем пришлось затронуть и невоенную сферу. Война войной, но экономикой тоже приходилось заниматься. Соглашение с Англией открыло для англичан русский рынок, но в то же время и рынок Англии, как и всех её колоний, тоже оказался совершенно доступен для наших товаров. Теперь вопрос встаёт совершенно бескомпромиссно — кто кого — и я не намерен был проигрывать.

В этой сфере мы уже добились заметных успехов. Производимые в Петербурге паровые двигатели во всё бо́льших количествах поступали в Англию; экспорт их особенно вырос после истечения срока действия патентов Уатта. Как оказалось, в прошедшем 1800 году заводы Бёрда и Балтийский завод продали паровых машин за границу больше, чем на внутрироссийском рынке. Недавно запущенные консервные производства снабжали моряков всего мира превосходными, качественными продуктами долгого срока хранения: консервированным мясом, рыбой, и даже фруктами. Очень быстро расширялся сбыт текстильных изделий: причём кроме фабрики Грачёва здесь отметились и другие частные производители,

Следующим предметом, с которым я хотел выйти на мировой рынок, было… пиво. Вообще в Европе этот напиток поставлялся на экспорт чуть ли не с 15-го века, но в бочках. Затем, лет сто назад, англичане начали продавать крепкое пиво (портер) в бутылках. Я решил выйти на рынок с бутылочным пивом — достаточно редким напитком. Все составляющие в общем-то для этого имелись — технология пастеризации была разработана, жестяную пробку из белой (покрытой оловом) жести вполне можно было отработать. Но вот дешевая бутылка оставалась пока недоступным предметом.

До сих пор стекло тут получали методом дутья. Очень долго, трудозатратно, и, в конце концов, дорого. Надо лить бутылки в формы, упростив технологию и увеличив производительность. Но камнем преткновения оказалась нестабильность исходного сырья.

Стекло делают из кварцевого песка и поташа. И то и другое — природное сырьё с нестабильным химическим составом. Песок из одного карьера будет хоть немного, но отличаться от песка из другого. И для массового производства это проблема: стекольный расплав должен вести себя всегда одинаково, иначе пойдёт брак.

Но, допустим, с песком как-то можно решить. Брать всё из одного карьера, и вся недолга. А вот с поташом так нельзя.

Поташ получают из древесной золы. И тут всё совсем плохо: сырьё не только природное, но еще и органическое! Тут стабильности химического состава никак не получить: если песок ещё можно брать из одного карьера, пока тот не исчерпается, то не возьмёшь же золу от одного дерева! А поташ — важнейший реактив для стекла! И вот, выходит, что химический состав самого важного компонента нормализовать невозможно…

Выход, понятно, есть. В 20 веке вместо поташа стали использовать кальцинированную соду, и тотчас же появилась автоматизированная линия по производству бутылок. Но получить соду мы не можем: нет необходимых реактивов. Тут нужно получать массовым образом аммиак, а это пока недостижимо. И, несмотря на то, что маркиз де Пюисегюр вытащил из моей головы уже, кажется, всё что только возможно, но с аммиаком нас ожидала неудача — моих знаний школьного учителя оказалось недостаточно, чтобы получить внятный техпроцесс для его синтеза.

Так что проект покорения Европы русским пивом (а вместе с ним и «кислыми щами») пока оказался нереализуем. И всё же я видел в этом перспективы — только надо было тряхнут ресурсы наших новых колониальных владений…

Карл Фёдорович Модерах был вызван последним. Он уже знал, что на должность канцлера мною предпочтён Мордвинов, и кажется, не испытывал по этому поводу никаких затруднений. Много важнее для него было то, что место министра транспорта сохранилось за ним.

Модерах представил мне разработанный совместно с Главным заводским и промышленным штабом план десятилетнего развития транспорта. Изюминкой его было появление масштабных железнодорожных проектов, причем — не на конной, а уже на паровой тяге! Ещё три года назад нас появились действующие модели паровозов. Один из вариантов — конструкции алтайского инженера Фролова — уже несколько месяцев катается по замкнутому кольцевому пути вокруг комплекса Балтийских заводов, и демонстрирует неплохую надёжность. Конечно, то и дело что-то в нём ломается, но эти дефекты тотчас же изучаются Кулибиным и другими механиками Технического центра и в конструкцию незамедлительно вносятся изменения, усиливающие её слабые места.

Я с интересом осмотрел чертежи этого паровоза. Он представлял собою уже не прежнюю ярмарочную игрушку годную лишь для того чтобы катать публику по кругу — нет, его мощностей хватало для перевозки двух дюжин тяжело груженых вагонов. К сожалению, котёл и теплообменники пришлось делать медными — железные бесшовные трубки делать у нас пока не умели, а обычные, выполненные кузнечной сваркой, не имели должной надёжности. Впрочем, я был уверен, что мы эту проблему вскорости решим.

Ещё в прошлом году, а поручил Румянцеву и Барклаю-Де-Толли, а также губернаторам подготовить свои соображения — где в ближайшее время возникнет избыток или недостаток различных товаров, и какие пути откуда и куда следует в первую очередь проложить. Запросам этим я придал наивысший приоритет, то есть рассмотреть их должны были немедленно.

Через некоторое время мне стали поступать ответы. К моему удивлению многие губернаторы довольно скептически относились к железнодорожному и пароходному транспорту. Один написал, что устройство железных дорог и проходов по их дороговизне потребует иностранных кредитов, а потому должно быть признано вредным; другой считал, что зимний санный путь вполне успешно справляется с подавляющей частью наших перевозок, а летом у нас открываются неплохие водные пути. Но самыми забавными мне показались утверждения, что железные дороги разрушительно повлияют на народную нравственность, приучив население к роскоши и праздности, как это уже произошло с высшими сословиями.

Тем не менее, несмотря на огромное количество чепухи, определенную информацию всё-таки удалось получить; и Главный заводской и промышленный штаб принялся её обрабатывать. В результате у нас сложилась чёткое понимание что необходимо дорога от Москвы на Урал из Москвы в Одессу, и из Петербурга в Москву.

Последнее уже была частично готова: мы воспользовались старой трассировкой проведённой ещё Петром I. Теперь разрабатывался её проект, согласно которого в России должен был появиться ещё два чугунных моста: на этот раз — через реку Волхов, и через Волгу в районе Твери. Ширина колеи оставалась прежней, широкой, чтобы можно было впрячь двух лошадей рядом; первое время движения должно было быть смешанным: и паровозами, и на конной тяге.

Две другие железные дороги представлялись делом далёкого будущего. Их устройство требовало огромного количества металла предварительного строительства мощнейших прокатных производств, опыта в устройстве ферменных и подвесных большепролётных мостов, и многого, многого другого. Тем не менее, я собирался пройти этот путь и при своей жизни увидеть обе эти магистрали, проехав по ним из конца в конец.

Прокат рельсов уже был налажен на двух казённых и одном частом заводе на Урале.Для изготовления паровозов недавно был заложен большой завод в Перми. Денег на его устройство, правда, было немного, но я очень надеялся на репарации от бывших прусских земель. Кстати, заодно был заложен механический завод в Воткинске, чьей продукцией должны стать станки и современнейшее буровое оборудование, а также большой оружейный завод в Ижевске. С последним пунктом, кстати, очень многие были несогласны, предлагая вместо новых заводов расширять старые — в Сестрорецке и Туле. Несомненно, в этом был свой резон — когда имеется уже действующее производство со сложившимися, отработанными производственными цепочками, с технологиями и специалистами, расширить его намного проще, чем создавать что-то новое с нуля в чистом поле. Но здесь я опять же с хроноаборигенами не согласился.

Во-первых, я прекрасно помнил про такую вещь как авиация. Хотя бы часть военных производств следа было вывести в те края, где их даже в далёкой перспективе не сможет достать стратегическая авиация неприятеля. Когда-нибудь, вероятно, туда же — вглубь страны — придётся переносить и столицу.

А во-вторых, как я успел убедиться, долгие оружейные традиции имеют и свои недостатки. Производство оружия в Туле зародилось ещё при Иване Грозном, и с тех пор там сложились не промышленные, а скорее ремесленнические традиции. Уже веками очень большую долю вооружений в Туле производили кустари, из-за чего здесь сложились свои традиции, свой менталитет; совершенно несовместимый с крупномасштабным, часто автоматизированным промышленным производством, что должно было появиться уже в недалёком будущем. Всё это заставляло меня задуматься о необходимости дублировать важнейшие военные производства на востоке нашей страны.

Однако вернёмся к транспортному плану господина Модераха. Он в числе прочего включал в себя и план нового подрыва днепровских порогов. Попытки проделать в порогах надёжный фарватер предпринимались еще Потёмкиным, однако успехом они не увенчались. Как только появился динамит, мы повторили попытки, и теперь плоскодонные баржи более-менее успешно проходят по всему протяжению русла этой длинной, столь многое значащей в истории моего народа реки.Однако сейчас появилось новое чудо-юдо: пароходы «река-море», способные взять зерно под Кременчугом и доставить его в Севастополь, Варну или Галац. Для них желательно было расширить и углубить существующие проходы; и вот министр представил свои на сей счёт соображения.

Однако у меня было своё видение будущего этой водной артерии, намного превосходящее по широте и охвату представления «хроноаборигенов»!

— Всё это хорошо, что вы подготовили, Карл Фёдорович! Действительно, судоходство по Днепру надобно развивать. Однако же, давайте рассмотрим иной вариант: а что, если пороги не ломать, а использовать? Ведь нам нужен мост через Днепр, — он понадобится для прохода через него железной дороги; может быть, стоит насыпать дамбу через крайний порог, и, подняв уровень воды, просто утопить все мели и узости, что находятся выше по течению?

От неожиданности и смелости такой идеи Карл Фёдорович поначалу не нашёлся даже, что и ответить.

— Вашше Величествоф, но этто то же что стрелятт из пушка по воробьям! — наконец произнёс он.

— Стрелять из пушки по воробьям иногда полезно. От громкого резкого звука целая стая их может упасть замертво! Это много удобнее и быстрее, чем гоняться за этакой мелюзгой поодиночке… Всё завит от масштаба! Вы принесли мне хорошие планы развития нашей транспортной системы, но надобно их проработать с иными ведомствами. Мы ведь не зря создали Главный заводской и промышленный штаб. Необходимо согласовать планы развития нашей страны во всех его проявлениях и взаимосвязях, предусмотреть даже то, что сейчас кажется невозможным. Мост через Днепр — это уже ближайшее будущее; так отчего нам не сделать плотину, способную разом утопить все пороги, напоить степи, дать мощности заводам, и, самое главное — соединить берега неразрывно-прочной связью?

— Фы прафвы, Ваше величестоф! — чопорно ответил Модерах. — Но запрос в министрерств очень долго рассматривает мой коллег…

— Да, вы правы, волокита — это такой болото, в котором могут умереть любые самые благие начинания. Мы устроим так: во-первых присвоим этому проекту наивысший административный приоритет, чтобы все документы на сей счёт рассматривали незамедлительным образом. Я сам буду его контролировать…

— Простит меня, Ваше Величестоф, но как вы контролироватт…. Это относится к гражданский управлений!

Ччёёрртт! Я опять забыл: по новой Конституции это дело, как и почти все остальные сферы государственного управления, находится в ведении канцлера. А у меня останутся только внешняя политика и военные дела…

— Ничего — тут же нашёлся я. — Транспортная система государства так или иначе касается до нужд военного управления: ведь переброска войск есть наиважнейшее дело, относящееся к безопасности государства. Так что, Карл Фёдорович, я вполне смогу курировать эти вопросы по своей линии…

Тем не менее, после некоторых подсчётов выяснилось, что увы, ввиду военных расходов железную дорогу Петербург-Москва тоже приходится отложить.Вообще, после укладки железной дороги до озера Эльтон, завершившейся аккурат в прошлом году, и окончания постройки большей части межзаводских железных дорог на Урале я собирался сразу же начинать постройку дороги Петербург-Москва. Уже были накоплены известный опыт работы, созданы соответствующие механизмы: паровые дробилки для балластного щебня, паровой гусеничный бульдозер, паровой каток, и даже шли уже работы по созданию парового экскаватора. Мне очень хотелось, чтобы строительные бригады, получившие такой ценный опыт, не распускались, а сразу же были брошены на строительство новой дороги. Неизвестно, удастся ли потом собрать этих людей в одну команду! Однако расходы обещали быть запредельными, и от постройки дороги Петербург-Москва пришлось пока отказаться.

— Попробуйте найти заказ в Англии! — предложил я Модераху — Пусть наши подрядчики пока сделают какие-то пути за счёт иностранцев, а когда у нас вновь появятся средства, возобновим строительство.

В любом случае это лучше, чем простаивать без дела. А как только закончится война, мы немедленно возобновим строительство…

Впрочем, уже на следующий день поступили сведения, что Пётр Алексеевич Толстой, наш новый посол в Лондоне, преуспел в переговорах с Сент-Джеймсским двором. Ему удалось договориться на 40 миллионов фунтов военной субсидии в текущем году, и по 12 миллионов на каждый последующий год, если в ближайшее время нам не удастся добиться победы. Эта сумма, в рублях составлявшая почти 340 миллионов, равнялась трём нашим годовым бюджетам, и в значительной степени должна была поправить наши дела.