Благословенный. Книга 7

Глава 1

Месть. Месть — вот о чём я думаю днями и ночами. Уничтожить. Взорвать. Сжечь. Стереть в порошок. Заставить всю Сибирь говорить по-французски. Войти в Париж и сжечь его ко всем чертям. Превратить Орлеан в развалины. Устроить в Парижском соборе казармы, в Реймсском — конюшню, а в аббатстве Сен-Дени — солдатский бордель. Вырубить все виноградники Шампани, засыпав их солью. Отдать Нормандию и Гиень обратно англичанам. Лорды конечно, те еще уроды, но они, по крайней мере, не убивали мою жену. Разорвать Францию на куски, возродив Бургундию, Аквитанию и Бретань.

Глядя в глаза окружающих меня людей, я вижу, — они чувствуют то же самое.

Да, я знаю что никто ни в чём не виноват. Случайная пуля. Уверен, никто даже не целился в нашу карету. Всё это так; и всё равно я жажду мести.

Не останавливаясь нигде, в четыре дня я прибыл в Эфрурт. Холодным январским днём состоялось погребение моей погибшей супруги. Стылое утро встретило нас пронизывающим холодом, мелкий снег патиной покрыл комья земли, выкинутой из свежевырытой могилы. Два батальона Староингерманландского полка выстроились шеренгами, обнажив головы, многие солдаты рыдали прямо в строю. Я не плакал — увы, с прошлой жизни я этого не умею. Никогда бы не подумал, что буду завидовать тем, кто не утратил способность изливать свое горе в слезах!

В день похорон появился Александр Васильевич: он верхом прискакал из Калиша. На него было страшно смотреть. Опущу душераздирающую сцену прощания Александра Васильевича с единственной дочерью: любое красноречие бессильно описать его горе. Юный Аркадий всячески поддерживал отца, хотя сам не мог сдержать слёз.

Подойдя вслед за Суворовым к гробу, я коснулся ледяных пальцев жены, поцеловал лоб и припорошенные снегом ресницы. Прощай, моя дорогая! Ты была доброй и верной супругой, прекрасной любовницей и нежной матерью. Ты ушла, оставив в сердце пустыню, и лишь два наших сына и незабвенный образ твой будут хранить твои черты в моей памяти, пока безжалостное время не доберется и до них… Впрочем, кто знает, вдруг мы ещё свидимся? Никто ведь не знает, что ждёт его за роковой чертою. Вот я один раз уже умер, а все равно еще жив…

Глухо застучали комья земли, упавшие на крышку гроба, прогрохотали ружейные залпы, и Наташа навсегда осталась в земле Тюрингии.

Делегация от местного бундесрата просила разрешить им поставить памятник, и я дал его.Английские газеты встретили известие о гибели русской императрицы от пули французского гусара с напускным сочувствием, за которым явственно ощущалась радость и предвкушение того, как два самых опасных врага Британии, наконец-то, сцепятся между собой. Парижская пресса, напротив, разразилась издевательскими комментариями, что делало всю ситуацию ещё более отвратительной. Что касается настроений в России, то они были совершенно единодушны: лягушатники должны получить по заслугам. Все, решительно все окружающие смотрели на меня, и в их глазах я видел одну невысказанную мысль: «Когда мы объявим войну?»

Но я медлил.

Прямо скажем: я не хотел этой войны. Строго говоря, нам с Францией совершенно нечего делить — общей границы у нас нет и никогда не будет, торговые интересы тоже, нельзя сказать, что очень сильно друг с другом пересекаются. И тем не менее, ледяные ветры политики с необратимостью колесницы Джаггернаута влекли наши державы к чудовищному столкновению. Забавно, но мне припомнилась хорошо знакомая по моему родному миру ситуация: Россия и Соединённые штаты находились в разных полушариях, не имели серьёзных коммерческих противоречий, и, тём не менее, прекраснейшим образом находили повод, чтобы поставить мир на грань ядерной войны. А затем, судя по всему, успешно эту грань перешли.

В военном отношении Франция представляла собою очень серьёзную величину. Десять лет непрерывной войны на континенте, давно действовавшая конскрипционная (то есть призывная) система набора армии позволили республиканцам создать мощнейшую военную машину, равной которой ещё не видел свет. Однако в процессе французы нажили себе очень много врагов, один из которых, разумеется — это Англия, богатейшая держава мира. Конечно, длительная война и большие потери во флоте серьёзно ослабили финансовый потенциал этой нации; и всё равно, кредит Сити и Сент-Джеймсского кабинета оставался на недосягаемой высоте. При этом из донесений наших лондонских агентов я достоверно знал, что англичане будут счастливы заключить с нами наступательный военный союз, направленный против Франции. Они мечтали об этом ещё со времён американской Войны за независимость. Похоже, теперь пришло время отыграть эту карту!

Собравшись с силами, диким усилием воли я заставил себя работать. Война требовала решений, а не скорби. Нужно было выбить из англичан максимум субсидий, а из немцев — максимум солдат.

Уже на следующий день я собирался на службу. Однако, прежде чем отдаться государственным делам, мне следовало посетить моих осиротевших мальчиков. Наташа уделяла им много внимания, постоянно нянчилась и играла с ними — теперь же, когда ее не стало, мне предстояло взять хотя бы честь ее роли на себя.

Встав на следующее утро, я поспешил к детям. В слабом, ещё не окрепшем после тревожных ночей свете утреннего солнца, проникавшем сквозь щели в тяжёлых портьерах, я медленно приблизился к резному детскому ложу. Под золотистыми, будто светлыми лучами заката, кудрями покоился мой сын, мой Саша, едва три года минувших от рожденья. Он дышал ровно, порою слегка вздрагивая во сне, точно чувствовал чью-то невидимую заботу.

Я смотрел на него долго, почти не моргая. В моей душе не то чтобы не находилось чувств — их было слишком много, но все они были приглушены непостижимой усталостью, что поселилась во мне после того ужасного случая с Наташей…

Её больше нет. Как часто я ловил себя на этом осознании, и всякий раз оно обрушивалось на меня, как разящий удар сабли. Неправдоподобно, немыслимо, невозможно! Как может быть, что её больше нет рядом?

За моей спиной возник шелест накрахмаленных юбок. Это неслышно возникла Прасковья Ивановна Гесслер, наша неизменная гувернантка, женщина строгая, но с чуткой и отзывчивой душой. Я не слышал её шагов, но внезапно ощутил её присутствие, и оно показалось мне чем-то надёжным, каким-то якорем в моём зыбком, рассыпающемся на куски мире.

— Ваше Величество, — мягко проговорила она, опустив голову. — Его Высочество скоро пробудится!

Я кивнул, но не двинулся с места. Удивительно, но я боялся. Как подойти к нему? Что говорить? Возможно ли объяснить ему то, чего и сам я не мог понять?

— Он многажды спрашивал о ней вчера, — продолжила гувернантка, и в голосе её слышалась та сдержанная боль, которую знал теперь каждый придворный. — Я отвечала ему, что матушка спит… спит далеко отсюда, но видит его во сне!

Я поднял взгляд на неё. Мне хотелось возразить, сказать, что это ложь, что мальчик должен знать правду, но слова застряли в горле. Что значила правда в сравнении с детской душой, ещё не знавшей подобного горя?

В этот миг Саша зашевелился; его ресницы дрогнули, он потянулся, приоткрыл глаза. Несколько мгновений он словно прислушивался к утреннему воздуху, затем его взор наткнулся на меня. Мальчик сел в постели, протёр кулачками глаза, а затем, улыбнувшись, протянул ко мне ручки.

Я почувствовал, как моё сердце болезненно сжалось, но я не отступил. Подойдя к нему, сел на край кровати и осторожно заключил его в объятия. Детские руки обвились вокруг моей шеи, маленькая головка уткнулась в моё плечо.

— Папа, — раздался тихий, сонный голос.

— Я здесь, Саша, — ответил я, и впервые за многие недели в этом слове не было ни страха, ни отчаяния, только тёплая, тягучая усталость.

Мальчик посмотрел на меня серьёзными, ясными глазами.

— А мама скоро вернётся?

Я закрыл глаза. Несколько мгновений не находил сил отвечать, но затем тихо произнёс:

— Она теперь всегда с нами, сынок. Она смотрит на нас с небес.

Саша задумчиво кивнул, будто принимая это объяснение. Он снова обнял меня, и я, неожиданно для себя, почувствовал, как детское тепло проникает сквозь ледяную скорлупу, что сковывала мою душу.

Глядя на него, я вдруг увидел себя в этом возрасте. Тот же золотистый свет, тот же невинный взгляд. В моём детстве тоже была своя разлука — бабушка Екатерина отняла меня у родителей, решив, что государственные интересы важнее семьи. Конечно, сам я не помнил этого, но где-то глубоко в подсознании реципиента я чувствовал отзвуки тоски по родителям. Тогда он тоже ждал, когда отец и мать вернутся, чтобы вновь почувствовать их голоса, их руки…

И теперь, когда Саша смотрел на меня с тем же доверием, что когда-то было в моих глазах, я понял — он не должен расти в одиночестве. В конце концов — когда-нибудь он будет наделен огромной властью. Возможно, это не будет «самодержавие», ведь я делаю все, чтобы оно исчезло, но и простым человеком ему явно не суждено стать. И исключительно важно, чтобы он вырос спокойным, уравновешенным, полностью психически здоровым человеком, а не сломленным отсутствием матери и невниманием отца неврастеником!

Прасковья Ивановна незаметно отошла, оставив нас вдвоём. В комнате вновь воцарилась тишина, но теперь она уже не была мёртвой и безысходной. Я сидел, держа сына в объятиях, и впервые с той роковой минуты, когда я услышал о смерти Наташи, я почувствовал, что жив.

А значит, есть ещё за что бороться.

Наконец, сына усадили завтракать, а сам я отправился на службу. Вызвав Сперанского, продиктовал ему ряд распоряжений. Прежде всего, надо было оценить силы, для чего в Эрфурт созывались наши ведущие военачальники, а также все послы в европейских государствах — из Парижа должен был приехать Морков, из Берлина — Колычов, из Вены- Разумовский. Нужно было выяснить положение дел и разработать линию поведения со всеми заинтересованными державами.

Особого внимания требовал Лондон. Посла в Англии в это время уже не было — Жеребцова была вынуждена покинуть Альбион после скандала с пленением прусского короля, а прежний посол, Семен Воронцов, после мятежа три года назад был отрешен от должности.

Верный своей привычке делать ставку на молодых и амбициозных чиновников, в поисках нового посла в Лондон я остановился на кандидатуре Петра Толстого — ещё довольно молодого, но подающего большие надежды дипломата. Разумеется, от него не стоило ждать эскапад, подобных тем, что прославили в Лондоне мадам Жеребцову; однако к серьёзной, методичной работе новый посланник в Англию был вполне готов. Вообще представители этого рода известны были дипломатическими талантами — скажем, при Петре Первом ближайший его сподвижник, Пётр Алексеевич Толстой, добился возврата в Россию царевича Алексея. Так что от Петра Алексеевича я ожидал компетентности и исполнительности на столь важном посту, каковым являлось руководство дипломатической службой в Лондоне.

Поэтому он стал одним из первых, кого я вызвал на инструктаж. Граф находился в это время в Потсдаме, и буквально через два дняуже предстал передо мною.

— Пётр Александрович, вам предстоит весьма ответственное дело. Вы знаете, что война с Францией уже практически решена; но англичанам следует представить всё совершенно иначе, и эта непростая миссия возлагается на вас. Вам следует дать понять в Лондоне, что я сломлен потерей и ударился в мистицизм, всей душой обратившись к религии. Поясните лорду Аддингтону, что в случившимся я увидел Фатум, перст Божий, и совершенно не склонен развязывать войну. Однако, если Англия согласиться финансировать нашу компанию, я смогу обещать выставить от союза Российской империи и германских земель ста пятидесяти, а может быть, даже двухсоттысячное войско. Этого будет достаточно, чтобы сломить силы Консулата и войти в Париж.

Граф дисциплинированно склонил голову.

— Наша цель — продолжал я — заключается в том, чтобы выбить из англичан как можно больше субсидий. Желаемая сумма — пятьсот тысяч фунтов за каждую тысячу выставленных нами штыков. Вы можете согласиться и на четыреста, но никак не менее! Если англичане желают решить свои континентальные проблемы — им придется раскошелиться.

Пётр Александрович уважительно покачал головой.

— При этом обратите внимание, что принадлежность этих солдат не должна быть определена как однозначно русские. Это важное условие!

— Что вы имеете в виду, Ваше Величество? — не понял тот.

— Я собираюсь набрать большую часть сил в немецких землях. Так вот: для английского правительства не должно иметь значение, русские это или немецкие штыки. Если они выставлены против Франции — значит, они должны быть оплачены. Другими словами, Лондону следует субсидировать не только чисто русские силы, но и союзников, которых мы привлечём в этот конфликт. Тут вам придётся проявить всю свою дипломатическую ловкость! Дополнительные инструкции вы получите позже — я составлю их и вышлю дипломатической почтой.

Граф откланялся.

— И передайте Воронцову — крикнул я находившемуся в дверях дипломату — что ему пора уже вернуться!

Нужно было оценить и положение дел в России. Страна переживала серьезные политические перемены. Ещё в прошлом году прошли выборы в Верховную Думу и в Сенат, и теперь должно было быть сформировано новое правительство. Согласно действующей Конституции, Верховная Дума должна была представить мне 3 кандидатуры на пост Канцлера. Но, поскольку сам я находился в Германии, и в этой предвоенной ситуации не мог тратить время на поездку в Петербург, пришлось вызвать их сюда.

Наибольшее число голосов на пост канцлера в Думе получила кандидатура Виктора Кочубея, занимавшего пост Генерал-прокурора Сената. Второе место оказалось у адмирала Мордвинова, бывшего до того председателем Верховной Думы. И наконец, третье место занял министр путей сообщения, Карл Фёдорович Модерах.

Все три кандидата казались весьма достойны канцлерской должности. Но Модерах, на мой взгляд, должен был оставаться на прежнем посту, ведь коммуникации в предстоящей войны были бы, пожалуй, важнейшим вопросом нашей победы. Поэтому я серьезно рассматривал только первые две кандидатуры, сочтя, однако, за благо вызвать в Эрфурт всех троих.

Как известно, война требует трёх вещей: денег, денег, и ещё раз денег. Конфликт с Францией не обещал быть лёгким, Поэтому в преддверии войны решил тщательно взвесить и оценить свои наличные силы. И прежде всего — в области военного производства и финансов. Поэтому, кроме вышеуказанных лиц, я вызвал к себе из Петербурга еще и министра промышленности Барклая-де-Толли, а также министра финансов — графа Александра Строганова.

Кроме того, мне совершенно необходимо было увидеть руководителя Экспедиции общественной безопасности — сведения его о происходящем во Франции имели первостатейное значение. Антон Антонович Скалон остался в Швейцарии, подготовить агентуру для работы под французской оккупацией. Слухи о вторжении в эту альпийскую республику подтвердились: корпус Массены уже вступил в кантоны Фрибур и Во.

Впрочем, даже по общедоступным данным было понятно, что Франция — противник очень и очень серьёзный. Опытнейшая, крепкая армия, обладающая к тому же огромными мобилизационными ресурсами. Вспоминая историю своего мира, я мог лишь поражаться мощи французской армии: после 20 лет почти непрерывной войны император Наполеон сумел собрать аж 600000 солдат для похода на Россию, продолжая при этом вести войну в Испании; после катастрофы 12 года, окончившейся почти полной гибелью Великой армии, собрал новую армию сопоставимых размеров, гонявшую союзников по Европе весь 1813 год! Затем эта новая армия опять же была почти полностью уничтожена в бою под Лейпцигом; и тут Наполеон вновь собрал армию, участвовавшую в кампании 1814 года!

Нет, французы — это определенно не пруссаки! Население под 40 миллионов, мощный промышленный потенциал, целая плеяда опытных военачальников, прекрасный, закалённый в боях офицерский корпус, отличный государственный аппарат, действующая на массы республиканская идеология — всё это очень-очень серьёзно! В прошлом году они в очередной раз победили Австрийскую империю, отбросив войска фельдмаршала Вурмзера из Ломбардии и взяв крепости Алессандрия и Верона. Именно поэтому войска генерала Моро оккупировали теперь Баварию, откуда и можно было ждать первого удара.

Что же, полагаю, Антон Антонович предоставит мне всю полноту информации, по крайней мере политическую и финансовую составляющую этого конфликта. А вот в области французской стратегии и тактики он, увы не силён. А между тем, знать своего врага — важнейшая из добродетелей любого полководца!

Мысль моя ртутным шариком забегала в голове, пытаясь найти решение.

Лазар Карно! Человек, создавший французскую армию, сделавший ее такой, какова она сейчас! Надо срочно вызвать его для совещания!

И последним на сегодняшний день распоряжением я вызвал бывшего французского военного министра в Эрфурт.

В конце концов, если он хочет получить хороший пост в международной организации — пусть постарается, чтобы она появилась на свет!