Благословенный. Книга 7

Глава 4

Большая тёмно-коричневая карета, горделиво украшенная гербом в виде черного орла и переплетенными вензелями прусской королевской четы, быстро катилась по мощёному мелким щебнем шоссе, ведущему из Берлина в Эрфурт. С первого взгляда любой сколько-нибудь разбирающееся в деле человек непременно признал бы в этой карете первоклассный экипаж. Однако многочисленные царапины и потёртости неопровержимо свидетельствовали, что карета видала лучшие времена, а слой дорожной грязи, покрывавшей её кузов почти до окошек, наглядно демонстрировал, что экипаж проделал долгий и тяжелый путь.

Внутри нее находилось две молодых привлекательных женщины, мужчина средних лет и пожилая дама. Вслед за каретой шёл на рысях эскадрон гвардейского кавалергардского полка, от топота гигантских коней которого, казалось, содрогалась сама земля.

— Скажи мне, Тереза — взглянув в окно, произнесла одна из молодых дам — Не находишь ли ты, что всё вокруг выглядит необычайно печальным? Казалось бы — это всё та же Померания, какой я знаю и люблю ее с давних пор; и всё же, как будто тень печали и тревоги легла на эти чудесные поля, склоны холмов и ручьи!

— Я думаю, ты права, Луиза! С тех пор как ваше прекрасное королевство разрушено, весь Восток Германии кажется мне каким-то… потерянным! — отвечала Тереза.

— Вашему Величеству и Вашему Высочеству только лишь кажется так, — не согласилась с ними пожилая дама. — Личное горе ваших династий застилает вам разум, а на самом деле бюргером глубоко безразличны страдания венценосных особ!

— Увы, баронесса, вы как всегда, правы, и глубине души я не могу не признать этого! — отвечала Луиза. — И всё же, как горестно видеть всё вокруг под властью чужеземцев!

— Не думайте об этом Ваше Величество! Сегодня это единственный рецепт, могущий почитаться действенным! — отвечал ей господин, благообразная физиономия которого при этом изобразила сострадание.

— Ах, видит Бог, я была бы рада хоть на мгновение оставить эти мысли. Не стоит мне лишь обратить голову назад и увидеть наш конвой, как они возвращаются снова и снова!

Вдруг карета замедлила ход, а затем и вовсе остановилась.

— Что случилось? — высунувшись в окно кареты, спросил господин у пожилого, одетого в потёртую прусскую ливрею кучера.

— Впереди отряд солдат, они загораживают путь! — разведя руками, отвечал тот.

— Господи! И никто не заботился о том, чтобы выслать вперёд форейторов, расчищающих дорогу? О да! Я слышала, что в России во всех делах царит свойственный этому народу беспорядок, но никак не ожидала что он так быстро придёт и к нам тоже! — сварливо заявила баронесса фон Фосс.

— Ах, София, право, вам не стоит говорить такое вслух! Если мы хотим добиться от императора Александра хоть каких-то уступок, нам следует щадить его самолюбие! — отвечала принцесса Тереза.

Вы правы, моя дорогая! — с чувством произнесла Луиза, кладя руку на локоть сестры. — Нас ждут тяжёлые переговоры, и следует быть мудрыми, аки змей, дабы вырвать из пасти Северного сфинкса то, что принадлежит нам по праву…

Тем временем карета вновь тронулась медленно проезжая вдоль бесконечно-длинной колонны сошедших на обочину солдат.

— Кто это? Русские? — близоруко прищурившись, спросила Тереза.

— Нет, Ваше Высочество, это, судя по всему, один из полков так называемого «ландвера» который барон Штейн устроил во всех провинциях своего самовольно провозглашенного государства! — присмотревшись, ответил их спутник.

— Это у них такие мундиры? Право, не отличить от русских! — с явственно слышимым презрением в голосе воскликнула баронесса фон Фосс.

— Это довольно разумно: так союзные войска не будут путать друг друга на поле битвы!

— Возможно. Но как же это унизительно — носить мундир своего врага! Видел бы это великий Фридрих! — горестно воскликнула королева Луиза. — Дорогой Карл — тотчас, без перехода, обратилась она к единственному в их компании мужчине — давайте ещё раз повторим наши доводы и аргументы!

— Ваше Величество, — приосанившись, произнёс тот. — Я убедил Ваше Величество принять участие в этой миссии, далеко не будучи уверенным в её успехе. Император Александр славится парадоксальностью своего ума — не зря он произвёл такое впечатление на господина Канта! Я сам, признаться не могу понять, как в одном человеке тяга к законности и порядку уживается с целым сомном самых вздорных якобинских идей! Право, невозможно предугадать, какие доводы способны влиять на него, а какие они будут иметь никакой силы; но всё же, нам следует попытаться…. Итак…

И господин с молодыми дамами пустился в пространные рассуждения о законности королевских династий и недопустимости разрушения существующих общественных устоев. Впрочем, господин этот, бывший ни кем иным, как главным министром и советником потерпевшего крушение прусского короля, по имени Карл Август фон Гарденберг. Именно он рекомендовал королеве Луизе добиться аудиенции с императором Александром, и всю дорогу от Кенигсберга до Берлина готовил её к беседе. Теперь, когда Эрфурт уже был так близок, он решил повторить урок, советуя проявлять любезность и говорить прежде всего как супруга и мать, избегая подчёркнуто политических тем, в то время как баронесса фон Фосс, не видя в этом разговоре ничего для себя интересного, подоткнула поудобнее подушки, которыми путешественники, сберегая бока, обложились со всех сторон, и задремала.

Впрочем, часа через два ей пришлось проснуться от восклицания одной из своих молодых спутниц:

— Ах, вот и Эрфурт! Путешествие показалось мне необычайно долгим!

Действительно, сначала потянулись бесконечно-длинные пригороды, а затем показался сам город, полосатый шлагбаум и будки часовых при въезде.

У заставы путешественниц уже встречало несколько высокопоставленных русских военных и чиновников Северо-Германского Союза.

Дверцы кареты открылась, внутрь заглянул полноватый длинноносый господин.

— Королева Луиза! Принцесса Тереза! Счастлив вновь видеть вас! — воскликнул он с энтузиазмом, которого явно не испытывал.

Молодые дамы, увидев его, дружно надули губки. Не дождавшись никакого ответа с их стороны, господин перевёл взгляд на другую сторону кареты, где сидели пожилая женщина и господин.

— Баронесса Фосс, боже! В Ваши годы не стоит совершать столь длительных и поспешных вояжей! — тотчас произнёс встречающий, завидев пожилую даму. Бросив же взгляд на Гарденберга, длинноносый тотчас смешался и едва лишь кивнул, очевидно, не ожидая от общения с ним ничего хорошего. Впрочем, баронесса фон Фосс тоже оказалась не склонной к конструктивному диалогу.

— Вы, должно быть, не поверите мне, барон Штейн, — сварливо прошипела старая карга — но я действительно всегда считала, что буду совершать лишь переезды от Берлина до Потсдама и обратно! Однако не по своей воле мне пришлось ехать теперь сюда от самого Кёнигсберга!

Герр Гарденберг и вовсе не удостоил барона ответом. На несколько секунд воцарилась общее молчание, прерванное той, которую назвали «прусской королевой». Глядя на длинноносого барона с особенным выражением лица, на котором читалась смесь разочарования и презрения, Луиза произнесла тоном, в котором гордость встречалась с чувством самопожертвования:

— Доложите Вашему императору, что Луиза, королева Прусская и Тереза, княгиня Турн-унд-Таксис, прибыли и ожидают аудиенции!

Нет, у меня не было решительно никакого желания встречаться с двумя этими дамами. Грядущая война поглощала моё время всё без остатка, к тому же надо было уделять время детям и государственным делам — как в Германии, так и в России. Кроме того, одна из дамочек представилась прусской королевой, в то время как я совершенно определённо дал понять, что никакого королевства Пруссия более не существует. Очевидно было, что Луиза прибыла с целью смягчить условия мирного договора для царственного дома Пруссии после катастрофического поражения в войне.

Моя же позиция заключалась в том, что раз Пруссия прекратила существование, то и никаких переговоров теперь быть не может. Королева прибыла в сопровождении Карла Августа Гарденберга и своей сестры Терезы, вышедшей замуж за князя Тур-унд-Таксис. Последнему я тоже имел несчастье отдавить ногу, причём даже не в связи с германским урегулированием.

Дело в том, что эти самые Турн-унд-Таксисы от века обладали имперской привилегией на содержание общегерманской почты. Обязанности свои они исполняли довольно посредственно, хотя услуги их были лучше, а цены ниже, чем можно было бы ожидать от многовековой монополии. Так или иначе, но теперь их привилегия пошла прахом: усилиями графа Николая Румянцева устраивали теперь общеевропейскую почтовую компанию, призванную принести в казну Российской империи известные барыши, а заодно навеки похоронить бизнес Турн-унд-Таксисов.

Тем не менее, законы галантности, принятые в этом веке, не позволяли мне просто отослать этих дам обратно в Кёнигсберг, даже не удостоив аудиенции. Здесь это сочли бы оскорбительным — примерно как в XXI веке высморкаться в гостях в занавеску. Поэтому уже вечером я передал через адъютанта Волконского самое любезное приглашение на ужин.

Королеве шел 25-й год. Она явилась в сопровождении сестры Терезы Турн-Унд-Таксис и баронессы Фосс, одетая в белое платье из крепа, украшенное серебряной нитью. Несмотря на усталость после долгой поездки и нервное напряжение, выглядела она просто прекрасно.

— Сударыня… поклонился я ей — когда вы вошли, я было подумал, что это ангел спустился с небес!

Обычно мои комплименты вполне адекватно действуют на женщин. Это понятно — я молод, красив, статен как Геркулес и строен как Апполон. К тому же «мое величество» — вероятно, самый могущественный мужчина на всём земном шаре, а трагическая гибель супруги еще и набрасывает на мою фигуру мрачный и таинственный ореол. Такое комбо смертельно действует на впечатлительные, живые натуры; однако, подняв глаза на Луизу, я увидел лишь, что она покраснела от досады. А всё потому, что я не назвал ее «Ваше Величество»!

— Однако, чем же я могу служить вам? — произнёс я, решив побыстрее перевести разговор в практическую плоскость. — Вы с вашим супругом столь гордо игнорировали меня, даже объявили войну — что же привело вас теперь?

Заметно волнуясь, то и дело оглядываясь то на свою сестру, то на баронессу фон Фосс, королева начала свою обличительную речь:

— Император, вы видите пред собою несчастнейшую женщину! Ещё недавно я была хозяйкой чудесных дворцов, матерью обширного семейства, признанной всеми державами Европы королевой Прусского королевства. И что же теперь? Наше королевство опустошено и расчленено; семья пленена интригами вашей шпионки Жеребцовой. Король, мой августейший супруг, подвергся угрозам от вашего графа Орлова и принужден был отречься от престола. Это чудовищное преступление вопиет к небесам! Как вы, наследственный правитель огромной империи, известный милосердием и галантностью, могли поступить так с нашей фамилией?

— Позвольте, позвольте, мадам! — прервал я это словесный поток. — Давайте восстановим историю событий. Ваша страна напала на нашу. Мы защищались, и так успешно, что сумели вас одолеть и полностью покорить. Что говорили в таком случае древние? «Горе побеждённым!». Мы лишь сделали с вами то, что вы не смогли сделать с нами. При этом, бывшие ваши подданные, видя очевидное банкротство политики Гогенцоллернов, получили возможность самим решать свою судьбу. Разве это не справедливо?

Луиза закусила губу от досады.

— Но позвольте — ведь разрушая прусское королевство, вы тем самым подвергаете сомнению и свою собственную власть! Ведь, если как вы утверждаете, у королей нет никаких наследственных прав и власть их зависит лишь от воли их подданных — значит, это суждение в полной мере относится и к Российской Империи! Разве не хотели бы вы передать трон одному из своих сыновей?

Я мысленно вздохнул: этот аргумент я слышал уже много раз ещё в прошлом году во время Общегерманского конгресса. У меня всё больше и больше складывалось впечатление, что я разговариваю с ручным попугаем герра Гарденберга…

— Нет, не хотел бы. И знаете, почему? Выбор своего предназначения — это изысканнейшее из наслаждений, самый драгоценный дар, какой только может быть у любого человека! Увы, королевские семьи его лишены: родившийся первенцем должен стать королём, не так ли? Определённо, мои сыновья не будут бедняками — и хватит с них. А возносить его сразу на высочайшую ступень государственной иерархии — значит лишать его счастья служить Отечеству на предыдущих, не сталь высоких постах. Кроме того не стоит забывать о такой прелестной штучке как гильотина. Если вы полагаете, что в такой дремучей стране, как Россия, или же в такой упорядоченной, как Германия это невозможно, то я сильно вас разочарую. Про французов тоже ещё недавно все говорили, что они до корней волос монархисты. Но это не помешало им свергнуть своего монарха и даже покушаться на его жизнь!

Луиза в отчаянии оглянулась на сестру. Возможно, ее взгляд придал ей сил продолжать наш спор.

— Император, но я вызываю к вашему милосердию! Моя семья полностью лишилась каких-либо доходов. Мы совершенно разорены! Семья моей сестры, княгини Турн-унд-Таксис, тоже испытывает невыносимые лишения. Власти Северо-Германского союза конфисковали почти всех их лошадей, а почта, сотни лет находившаяся в ведении этой благородной семьи, переходит ныне в управление вашего Меркурианского общества!

— Теперь идёт война, и лошади крайне нужны для армейских обозов. Несомненно, князь получит соответствующую компенсацию. Что касается почтовой деятельности — никто не воспрещает князю продолжать ее на прежних основаниях. В Союзе принята свободная конкуренция. Так что князь может совершенно спокойно соперничать с Обществом Меркурий, или же напротив слить своё дело с этой компанией, получив соответствующее количество его акций.

В глазах княгини Терезы я заметил огонёк некоторого интереса к такому предложению. Зато королева Луиза просто расплакалась.

— Боже мой! Неужели вы лишены всяческих чувств? Разве не любили вы свою жену? Разве не страдали вы, когда она погибла? Неужели вы испытав такой удар судьбы можете желать сколь гибельных последствий для других династий? Как мне быть? Посмотрите на меня! Я несчастнейшее существо на всём свете! Климат Пруссии отвратительнее, чем это можно выразить. Моё здоровье полностью разрушено!

Тут я почувствовал, как кровь забурлила в жилах. Упоминание о гибели Наташи больно ранило меня, поэтому я ответил, наверное, резче чем следовало бы:

— Сударыня, мне неудобно про это говорить, но… Но вам стоило бы поменьше рожать. Тогда ваше здоровье было бы крепче! Что касается Вест-Пруссии, то я видел там философа Канта, подходящего к рубежу восьмидесяти лет. И это несмотря на то, что в обычае этой страны употреблять в пищу такую дрянь, как жареные вороны! Вас еще не угощали подобным образом? Жуткая гадость, не советую даже пробовать! А еще вы явно не были в Сибири. Вот где климат — так климат! А ведь там тоже живут люди…

При упоминании Сибири Луиза страшно побледнела, и я сразу понял, что допустил бестактность.

«Ну вот. Завтра же все будут рассказывать, как император Александр пугал бедную женщину ссылкой в Сибирь!» — корил себя я, заметив, как растерянно переглядываются королева Луиза с княгиней Терезой.

— Ваше Величество, люди живут и в пустынях, и в жаре Борнео, и даже на краю света, среди вечных льдов — однако это не значит, что я должна или готова повторять их подвиги! — вся покраснев от гнева, произнесла Луиза. — Что же касается моих детей — рожая их, я исполняю свой долг перед Отечеством и супругом. Право же, не стоит считать меня легкомысленной самкой!

— Сударыня я ещё раз говорю вам — с досадой отвечал я — или Европа (и вы в том числе) примите мою точку зрения на государственное устройство современных держав, или равнина Германии будут залиты кровью её сынов и дочерей, а гильотина или её будущий аналог будет работать у вас без передышки. Или я, или якобинцы — другого выбора у вас нет! Возможно, вы этого сейчас не понимаете, но поверьте: когда это станет очевидно для всех и каждого -будет уже поздно! К тому времени вы обнаружите себя стоящей на эшафоте в окружёнии тысяч своих бывших подданных, с ненавистью выкрикивающих одно только слово: смерть!

Вот что вам действительно стоило сделать — так это предотвратить ту несчастную войну 99-го года, когда ради английских денег ваша страна оказалась низвергнута в прах. Ведь мы не нападали на вас — вы сами позвали казаков в Берлин, а жолнежей — в Познань, Варшаву и Лодзь! Вот объясните мне, как же Пруссия позволила себе такую неосторожность напасть на Россию, да еще и в то время, когда мы ничем не угрожали вам?

— Увы, Ваше Величество… Я не принимала такого решения. Война — это мужские дела.

— Но вы говорите здесь от лица всего дома Гогенцоллернов! Именно поэтому я могу требовать от Вас ответа!

Лицо Луизы приняло упрямое выражение.

— Что же, Ваше Величество! Если говорить от имени нации — скажу одно: с лава Фридриха Великого ввела нас в заблуждение по поводу наших средств!

Услышав такое, я окончательно взбеленился.

— Чёрт побери! Что вы такое несете? Средства — это одно, а намерения — другое. Вот я сейчас могу свернуть вам шею, и мне за это ничего не будет. Но у меня нет такого намерения. Вы что, действительно считаете, что для нападения на другую страну достаточно лишь способности вашей стороны одержать над ней победу? Раз так, то, пожалуй, Россия может в несколько лет сделаться хозяйкой всей Европы! Понимаете ли вы это? Понимаете ли вы, что если бы не ваше нападение на мою страну, я находился бы сейчас в Петербурге, занимаясь совсем другими делами, а моя жена…. Моя жена была бы жива! И вот теперь, когда мертва она, мертвы десятки тысяч русских, поляков и сотни тысяч пруссаков, (и всё это лишь потому, что вы сочли себя способными победить Россию) и вот теперь вы мне заявляете «Ах, ну раз мы проиграли — так давайте передвинем границу на 10 вёрст и будем вести дела как обычно!» Нет! Нет и еще раз — нет! Пруссия напала на Россию — и все, Пруссии более не существует! Иное стало бы оскорблением для сотен тысяч погибших в этой войне!

И поверьте мне, французам повезло в том, что они объявили войну Северной Германии, а не России. Напади они прямо на нас — я не сложил бы оружие до полного уничтожения их государственности!

Кажется, я говорил это слишком эмоционально. Кажется, на глазах моих даже выступили слёзы…

Луиза покинула меня, уткнувшись в носовой платок. Тереза посматривала в мою сторону с некоторым изумлением и даже сочувствием; баронесса фон Фосс кинула напоследок истинно змеиный взгляд.

Но что-то подсказывало мне: разговор этот — совсем не последний…