Благословенный. Книга 7

Глава 11

Итак, французское наступление, начавшееся с первых же дней весны, спровоцировало в новорожденном Северо-Германском союзе острый внутриполитический кризис, разрешившийся столь неожиданным (но не для меня) образом. Период напряженного ожидания кончился, и все завертелось: буквально на третий день после принесения присяги чиновниками и ландратами основных земель Союза мы огласили наш договор с Англией, согласно которого Франции была объявлена война.

Понятно было, что теперь все внимание мне придется сосредоточить на разразившемся конфликте. Однако, прежде чем погрузиться в чисто военное планирование, мне предстояла еще одна чисто политическая встреча — с представителями польской элиты.

Было очевидно, что от позиции поляков зависело очень многое. Польша — это тыл нашей армии. Следовало понять заранее: будем ли мы спокойно получать из Польши продовольствие и снаряжение, или кто-то ударит нам в спину. Кроме того, польская армия, насчитывавшая в то время уже около 50 тысяч штыков, была весомой гирей на весах нашего противостояния французам.

Итак, я вызвал на встречу президента Речи Посполитой Тадеуша Костюшко. Для ускорения дела было решено провести переговоры в приграничном городишке Гляйвиц. Трясясь туда по скверной силезской дороге, я прикидывал наши шансы на достижение договорённостей.

В целом последние месяцы наши отношения с поляками складывались напряженно, и постепенно они ухудшались. Согласно нашего договора с Костюшко, русско-польская граница определялась путём плебисцита — голосования жителей поветов и староств, то есть уездов. Голосование должно было быть всеобщим; большинством голосов определялось, отойдёт тот или иной повет (уезд), а Польше или останется у России. Однако, если в результате голосования повет окажется со всех сторон окружён территорией другого государства, он должен был перейти к этому государству, а жителям его предоставлена возможность переселения.

Польские помещики, разумеется, вовсю выкручивали хлопам руки, чтобы они голосовали «как надо». Я же делал ставку на крестьян: множество панов, не сумевших подтвердить документально своё шляхетство, были лишены владений, а земли розданы крестьянам за очень скромную плату. Это вызвало среди поляков бурю возмущения: они всюду говорили о «подкупе» мною русинских избирателей. Ради победы на плебисците польским эмиссарам пришлось согласится с произошедшим, и даже обещать крестьянам, что в случае возврата земель под власть Польши никакого пересмотра результатов раздела панских земель не будет. Впрочем, никто им, разумеется, не поверил.

Летом 1800 г началось голосование по поветам. Результат его для поляков был шокирующим: не только белорусские, украинские и русинские территории подавляющим большинством голосовали за то, чтобы остаться в России, но и многие этнически польские и католические земли тоже желали оказаться в Российской империи! Похоже, возврата того бардака, что творился на этих землях последние 100 лет, решительно никто из крестьян не желал.

Поляки сразу же заговорили о подлогах и фальсификациях; и вскоре мне поступили сведения, что генерал Домбровский направил в Париж своих доверенных офицеров. Цель этого визита была неизвестна, но догадаться оказалось несложно — разумеется, поляки прощупывали почву относительно военного союза против России. Не могу сказать, что это стало для меня неожиданностью, но всё же я рассчитывал на более спокойное и мирное решение вопроса.

Итак, восточная граница между Российской Империей и Речью Посполитой пролегла по линии Западный Буг — Неман. С северными и западными границами у поляков тоже не заладилось.

В начале русско-прусской войны 1799 года я собирался передать полякам Кенигсберг всю восточную Пруссию, а также Померанию и Силезию. Но при проведении плебисцита вдруг возникла проблема: жители Кенигсберга наотрез отказались переходить под власть Варшавы, заявив, что лучше станут русскими подданными, чем окажутся в составе Польши! Этого я совершенно не хотел: мои планы входило, прежде всего, ослабление Пруссии, от которой должен был остаться лишь Бранденбург, Передняя Померания и Анхальт, а, во вторых, навсегда поссорить будущую единую Германию с поляками, передав им восточные немецкие территории.

Однако, когда дело дошло до устроения бывших прусских земель, я очень скоро понял, что «дружить с немцами» все-таки выгоднее чем «дружить с поляками». Возможности и перспективы сотрудничества с двумя этими нациями были совершенно несопоставимы. Поэтому Костюшко и компании на западе пришлось ограничиться восстановлением границ 1772 года, да и то в сильно урезанном виде — ведь тех земель, что захапала Австрия, им никто не вернул.

В общем, предыстория у нас «так себе». Всё, на что я мог надеяться — это наши личные контакты с Костюшко, с которым мы до сей поры находили общий язык.

Тадеуш подъехал к Гляйвицу почти одновременно со мною. Переговоры состоялись в доме местного ландмана — ничего лучшего в этой дыре не нашлось.

Костюшко выглядел плохо — хуже, чем в заключении в залах Мраморного дворца. Государственные заботы явно не пошли ему на пользу!

— Вы здоровы, Тадеуш? — участливо спросил я его.

— Я — да, а вот про мою страну я не могу сказать того же, — печально отвечал тот. — Ваше величество, Польша разрывается на куски противоположными политическими силами, способными уничтожить даже те слабые ростки нашей государственности, что сумели мы начадит за истекший год. Я в полном отчаянии и готов уже сложить свои полномочия! Лишь глубокое уважение перед Вашим Величеством удержало меня от этого шага — я счёл бы себя бесчестным человеком, если бы, прежде чем пойти на столь роковой шаг, хотя бы не спросил вашего совета. Ведь столько сделали для меня и для моей страны!

При слове «отставка» я насторожился. Этого только мне не хватало! Уход Костюшко стал бы сильнейшим дестабилизирующим фактором, способным буквально обвалит ситуацию в этой, и так нестабильной стране. А мне нужна пусть слабая, но устойчивая и, главное, платежеспособная Польша.

— Давайте не будем горячиться! Расскажите, что вас гнетет, и может быть, мы сможем найти выход! — участливым тоном предложил я.

Последний год поляки активно формировали свои органы власти. Здесь, как ни странно мы с французами совершенно сошлись в отношении будущего польского Основного закона и Гражданского уложения: республика получила самые либеральные и демократические гражданские законы в мире. Польша провозглашалась республикой с президентом во главе. Устанавливался двухпалатный парламент: Сенат и Сейм. В сенат избирали от 4 до 10 человек от каждой провинции (провинций было всего 10 — Великая Польша, Малая Польша, Силезия, Поморие, Мазурия (бывшая Пруссия), Мазовия, Червона Рутения, Галичина, Полесье и Подляшье); ; В Сейм каждый повет посылал по делегату. Два эти органа назначали верховную исполнительную власть: Сенат выдвигал кандидатуру президента, Сейм его выбирал. Разумеется никакого «либерум вето» в Сейме и в помине не было — там был установлен вполне работоспособный принцип принятия решений большинством голосов от числа избранных делегатов.

Надо сказать что эта гипердемократическая по меркам того времени конституция вызвала резкое неудовольствие магнатов. Особую боль польским панам доставляли выборы делегатов Сейма, проводившиеся всеми свободными гражданами, проживавшими в повете. Костюшко включил эти условия в конституцию по моей настоятельной рекомендации:

— Поверьте, Тадеуш, пока в политической жизни страны будут господствовать магнаты, вы не построите нормального государства! Нужно переходить уже на поддержку широких слоев населения!

А ещё полякам очень не нравилось предусмотренное их новой конституцией равенство религий, сословий, новая судебная система, способ формировании бюджета, распределение налогового бремени… в общем, не нравилось всё. Президент Костюшко оказался под огнём критики со всех сторон, и положение его как никогда было неустойчиво.

Да, договориться будет непросто. Т все же стоит попытаться!

— Вы знаете, Тадеуш, что мне пришлось вступить в войну с Францией. Этого требовала и моя честь, и интересы общеевропейской стабильности. Не скрою, это тяжелая ситуация — Франция чрезвычайно опасный противник. Поэтому я вынужден обратиться к вам, как к старому союзнику. Нам нужна военная поддержка и денежные субсидии. Смею рассчитывать хотя бы на 25 тысяч ваших войск, а также на 10 миллионов талеров финансовой поддержки!

Костюшко казался смущенным.

— Ваше Величество, но наша казна крайне истощена! Мы только-только наладили налоговые сборы, да еще и вынуждены платить по старым долгам…

— Голландцам? А ведь я предупреждал вас — нельзя было объявлять о «возрождении» Речи Посполитой! Теперь вы оказались в скверном положении: с долгом в 43 миллиона талеров, а главное — с грузом политических амбиций, которые способны утянуть вас на дно! Впрочем, если вы объявите войну Франции — а голландцы, как вам известно, союзники англичан — то сможете отказаться от выплат, а кроме того, получить некоторые субсидии от англичан. Кроме того, у Голландии, как вы помните, много колоний — приобретя одну или две из них, вы могли бы здорово поправить свои дела!

При речи о колониях в зрачках Костюшко зажегся огонёк интереса.

— Да, заморские владения нам бы не помешали.

— Как насчёт Мартиники? Отличный остров, приносит французам неплохой доход от торговли сахаром и индиго. Мы можем захватить его для вас!

— Я согласен, Ваше Величество. Я согласился бы и без Мартиники, но увы — денежных средств мы выделить не сможем. Но вы можете рассчитывать на наши вооруженные силы!

— Всё ли в порядке в ваших войсках? Я слышал самые скверные толки относительно некоторых ваших полков. Ходят слухи, что в вашей армии крепнут профранцузские настроения?

— Многие возлагают на Францию надежды в отношении возврата наших восточных земель!

— Навряд ли это возможно. Давайте порассуждаем отвлеченно, даже забыв сейчас, что вы — польский президент, а я — русский царь. Скажите мне, когда Польша и Литва в наивысшей степени продвинулись на Восток? В 14 веке. В то время, когда у России имелись очень серьезные проблемы на Востоке. Золотая Орда, всё такое. Возможно, вы про это слышали. Так вот, сейчас этих проблем нет — возникновения второй Золотой Орды уже не предвидятся. Более того, мы теперь владеем всеми ресурсами, что были когда-то у этого могучего государства. Поэтому, мы не отдадим вам наших западных губерний — для этого нет никаких геополитических предпосылок.

— Многие надеются на Францию…

— Мы всегда сможем предложить Франции больше, чем вы. Кроме того, уверены ли вы во французах? Вряд ли они готовы умирать за поместья магнатов, за право обирать белорусских крестьян…

Тадеуш досадливо покачал головой.

— Вы правы, Ваше Величество. Только немногие способны принять вашу правоту!

— Эжен, забаррикадируйте двери на второй этаж!

Грохот пистолетных выстрелов покрыл голос графа Строганова. Комната наполнилась поднимавшимся с лестницы пороховым дымом. Вслед за выстрелами раздались гулкие звуки ударов — полицейские ломали толстенную входную дверь.

— Нам нужно продержаться хотя бы десять минут! — выкрикнул молодой граф вниз, в лестничный проём, где держали оборону два его человека. — Мне нужно время, чтобы избавиться от бумаг!

Все секретные папки уже были брошены возле камина. Торопливо отодвинув экран, граф резким движением разодрал картон, покрывавший верхнюю палку, сунул кипу исписанных мелким почерком листов в засыпанную пеплом и чиркнул спичкой. Пока синеватое пламя лениво побежало по уничтожаемым документам, граф также спешно срывал обложки с других папок и тотчас же отправлял их в камин.

Внизу вновь раздались выстрелы — это Савинов и Видок перезарядили свои пистолеты.На несколько мгновений всё смолкло, а затем внизу раздались крики и проклятия — видимо, одна из пуль защитников особняка достигла цели.

Граф обернулся — огонь охватил уже все бумаги, гл в глубине каминной топки слипшиеся листы, обгорев и обуглившись снаружи, покрылись пеплом и не желали гореть дальше. Молодой человек схватил кочергу и начал шурудить в камине, обжигая лицо и руки разгорающимся пламенем. Сноп искр полетел ему прямо в лицо, обжигая кожу, но Александр продолжал яростно ворошить в пламени кочергой, когда в комнату уже ворвались агенты полиции.

Камера, куда поместили Павла Александровича, несла в себе как будто патину от сотен и тысяч побывавших в ней узников. Грубо заштукатуренные стены все были исчерканы разнообразными надписями философского, библейского или эротического содержания. Но независимо от их содержания, от этих надписей так и веяло безнадёжностью.«Как хорошо, что Алексей Григорьевич задержался в Лондоне!» — невольно подумал он. ' По крайней мере один из нас сможет продолжить нашу деятельность. Восстановив связи с агентурой!'

Конечно, случившееся — это провал. Но кто знает — чем все обернется дальше? Прямых улик против него нет — все сгорело в камине. Ближайшие помощники — Эжен Видок, Василий Савинов, Александр Чернышев — смогли скрыться подземным ходом, еще два года назад вырытым в соседний квартал. Что ждет его теперь?

Засов камеры загремел внезапно и звонко, как пистолетный выстрел.

— Собирайся! — панибратски сказал вошедший в тесное помещение седоусый капрал Национальной гвардии. — Министр Фуше хочет видеть тебя!

Министр, элегантный как сторонник монархии, сидел за гигантским столом бразильского дерева, на котором лежала пухлая папка с бумагами. Увидев вошедшего, он поднял глаза и учтиво улыбнулся.

— Гражданин Очер? Присаживайтесь. Ведь вы «Очер», не так ли? Именно под таким именем вы записались в Якобинский клуб?

Строганов кивнул.

— Это случилось в те времена, когда имя якобинцев еще не покрылось позором многочисленных казней и самого свирепого террора. Полагаю, имя гражданина Очер соседствовало с другим именем — гражданина Фуше? — с вызовом произнёс Павел Александрович.

Фуше на мгновение смешался. Нечасто ему так открыто и смело (да еще и крайне неучтиво, учитывая требования текущего момента и сложившиеся реалии) припоминали его былую приверженность делу Революции.

— Чем вы занимались в клубе? — нахмурившись, спросил Фуше.

— Это было так давно, что я уже и всё позабыл! — простодушно улыбаясь, произнёс Павел Александрович. Даже не могу толком припомнить, встречались ли в этом месте мы с вами….

— Определенно — нет! — отрезал Фуше. Разговор ему положительно не нравился. А почему так происходило — он не мог понять.

— Чем вы заняты в Париже, месье?

— Я осуществлял контроль за постройкой здания магазина компании «Русский Дом», подобного тому, что было недавно открыто в Париже — без запинки ответил Павел Александрович.

— Однако, вы занимались еще кое-чем… Министр открыл лежащую перед ним папку, и, небрежно перебирая листы, стал просматривать донесении агентов.

— Так, десятого плювиоза вы встречались с министром Талейраном. Встреча произошла в кабинете клуба «Кродонэтьен», то рядом с каминным залом. Вы разговаривали приватно почти полтора часа. О чём был ваш разговор?

— Право, не помню. Кажется, я был в тот вечер сильно навеселе! — криво улыбаясь, произнёс молодой человек.

— Вот как? Допустим. Однако, второго вантоза, всего несколько дней назад, вы виделись с главным суперинтендантом Резервной армии, гражданином Жантилье.— На приёме у принцессы Боргезе. Разговаривали минут пятнадцать. Припоминаете?

— Право, не очень, — Павел Александрович смущенно развел руками. В то день я сильно проигрался и был страшно расстроен!

— Да, это так. Представьте себе, про это тоже есть записи! — любезно улыбнувшись. Фуше поднял в руке несколько бумаг. — Вы чрезвычайно часто проигрываете крупные суммы. Намного чаще, чем мог бы позволить себе гражданин Очер! Не так ли, моншер Сроганофф?

Юноша сделал вид, что страшно растерян.

— Увы, это так. Да, вы совершенно правы, министр — я граф Строганов, наследник крупного состояния. Так случилось, что я, попав в вашу страну в разгар революции, решил записаться в якобинский клуб. Но немыслимо было бы пытаться делать это под аристократической фамилией! Поэтому я принял имя Поль Очер. Затем начался мрачный год террора, и я, дабы не оказаться на гильотине, был вынужден везде представляться по именем Очера. С тех пор в Париже меня знают именно так. Я не счёл нужным менять это имя, дабы избежать излишних объяснений с кредиторами и влиятельными друзьями.Впрочем, сейчас, когда ваша прекрасная страна под властью пресвященных консулов стала оплотом законности и порядка, я готов вновь принять свое истинное имя!

— Отлично! Однако скажите мне вот что. Всего лишь два дня назад вы посещали салон мадам Рекамье. Там вы разговаривали с мадам Де Сталь, известной противницей консула Жубера. Там вы о чем-то общались тет-а-тет сграфом д’Альбером, которого многие считают английским шпионом, и знаменитой интриганкой баронессой де Шатильон. Не кажется ли вам, что это — крайне странный выбор круга общения для русского аристократа, увлекающегося постройкой магазинов в Париже?

Строганов лишь пожал плечами.

— В салоне Рекамье можно встретить кого угодно.

Фуше покачал головой.

— Далее, за день до этого в казино на рю Реюньон вы играли в карты с генералом Сервье. Игра шла до трёх часов ночи. Вы проиграли шестнадцать тысяч франков. При этом Сервье рассказал вам всё — полный состав Резервной армии, к которой он принадлежит, перечень и численность частей и соединений, порядок движения и цели назначения выдвигаемых колонн…

Фуше налил себе вина и медленно сделал глоток.

— Почему вас интересовали столь странные темы? Не цены на известь и камень, не поставки кирпича или стекла, как можно было бы ожидать от лица, строящего магазин, а движение воинских колонн?

— Я все объяснил генералу — со спокойным достоинством ответил юноша. Меня интересовала возможность получить подряд на снабжение армии.

— И что, получилось договориться?

— Увы, нет. Такое случается — с вашим интендантством не всегда получается договориться, если вы понимаете, о чем я! — улыбнувшись, ответил русский.

Наконец Фуше начал догадываться, что именно так ему не нравится в разговоре с графом Строганофф. Попав в Министерство Полиции, тот совершенно не выказывает страха.

И как же так получается, что пойманный шпион совершенно ничего не боится? Может быть, русский надеется на своего императора, или кичится графским титулом? Но ведь совершено понятно — здесь ему никто и ничто не поможет!

Фуше нахмурился.

— Это еще не все, сударь. Вот ваше письмо в Неаполь. Датировано шестым вантозом сего года.

Фуше раскрыл лист. Бумага пахла лавандой. Строганофф писал чётко, сухо, сжато.

«Сведения о переговорах Т с некоторыми жителями Вены пока туманны. Т осторожен. Настроения в правительстве двойственные. Надеюсь, получить детали в ближайшие дни.»

Фуше задумчиво провёл пальцем по строке.

— Деталей чего вы не знали? Или знали, но не писали?

Фуше убрал письмо и ласково улыбнулся.

— Моншер Строганов, — голос его был мягок, но в нём слышалась сталь. — Какую интригу вы сплели в моём городе?

Павле Александрович медленно сел, чувствуя, как в груди отозвалась боль. Он посмотрел на министра, но промолчал.

Фуше вздохнул и сел напротив, на изящный венский стул.

— Вам не нужно говорить. Я знаю, кто вы. Знаю, для кого работаете. Вопрос лишь в том, насколько вы мне полезны.

Строганов усмехнулся.

— Вы меня казните? Или передадите первому консулу?

Фуше лениво махнул рукой.

— Оставьте эти страхи! Мне не нужна ваша кровь. В конце концов, какое удовольствие — увидеть вашу голову, отделенную от тела лезвием гильотины? Мне нужна информация, сведения о происходящем в России. Ведь вы располагаете ею, не так ли? Поверьте, мы могли бы быть полезны друг другу!

Юноша пожал плечами.

— Право, министр, я не понимаю, о чем речь!

Фуше помрачнел. Клиент явно не желал сотрудничать. Что же, не в первый раз…

— Сударь, я повторяю вам — мы знаем всё! Вероятно, вы еще не поняли до конца всю, всю тяжесть вашего положения. Но ничего — у вас будет время узнать его.

Вызвав звонком национальных гвардейцев, дежуривших у дверей, Фуше скомандовал:

— В камеру его!

Строганова увели, а Фуше остался сидеть за столом, задумчиво играя маленьким позолоченным ножом для разрезания бумаги.

«Судя по всему, это самый 'Строганофф — Очер» — чертовски упрямый сукин сын! Конечно, есть способы развязать ему язык, но все они, увы, грубоваты. Возможно, стоит просто подождать, когда русский поймёт всю глубину своего падения и безнадёжность положения. Время для этого есть. А кроме того, не помешало бы дождаться первых результатов боевых столкновений на просторах Германских равнин… Кто знает, с чем вернется оттуда Жубер, и вернется ли он вообще!