Благословенный. Книга 7

Глава 13

Итак, жребий брошен. Последние сообщения, поступившие от Строганова перед его арестом, недвусмысленно свидетельствовали, что Баварская армия Моро будет пробиваться через горы Тюрингского леса. Армия Кутузова, немедленно придя в движение, втягивалась в ущелья, занимая пригодные для движения войск дефиле. Адъютанты как угорелые носились туда-сюда, выбирая места для обороны проходов. По ту сторону Тюрингского леса был направлен казачий полк, призванный вступить в соприкосновение с французским авангардом и доносить командующему о его передвижениях.

Пётр Степанович Котляревский, молодой, но уже в капитанском чине адъютант генерала Дохтурова, руководил устройством очередной — уже третьей по счёту — засады на дороге из Фульды на Айзенах. Здесь проход между гор был шире, чем где-либо еще, и потому ожидался особенно сильный натиск французов. Дорога уже была перекрыта рвом. Солдаты пилили лес, натягивали между деревьев колючую проволоку, копали окопы; сапёры протягивали провода для фугасов, инициируемых электрозапалами.

— Так, господа, вот здесь устраиваем лесной завал, здесь и вот тут — батарейные редуты. Так, а что они там делают?

И, придерживая на боку шпагу, Котляровский торопливо побежал в сторону лесорубов.

— Поручик, — задыхаясь от бега, на ходу еще крикнул он руководившему вырубкой пехотному командиру — скажите людям, чтобы не срубали вот это и вот это вот дерево!

— Зачем же, капитан? — удивился тот.

— На них поместим осколочные фугасы. Новое изобретение, прямиком из Петербурга.

— Отчего же нельзя поместить их на земле?

— С дерева дальше разлёт осколков!

— Ну, как изволите! — все еще недоумевая, отвечал поручик и пошёл отдавать необходимые распоряжения. Несмотря на то, что поручик был старше 19-ти летнего Котляревского, он несколько робел этого адъютанта: сам государь император распорядился перевести его с Кавказа в Германию, дал внеочередной чин и определил в штаб 1-го корпуса генерала Дохтурова. Вся армия недоумевала — откуда государь вообще услышал про этого безвестного поручика. Впрочем, это удивление — ничто, если вспомнить про возвышение никому неведомого корсиканского эмигранта Бонапарта, оказавшегося, несмотря на всеобщее презрение и скептицизм, талантливым военачальником…

Между тем солдаты и русских, и немецких полков споро делали свое дело, иногда только отвлекаясь чтобы выкурить трубочку-другую, добродушно делясь друг с другом табачком.

— Эвона как! — поражались русские солдаты, впервые увидев заснеженные вершины Тюрингских гор — Всё тут, не как у людей! У нас, вона, по весне-то на пригорке снег скоро тает, а в лощине долго лежит; а здесь-то, в земле немецкой, всё шиворот-навыворот! Внизу снега уж нет, а на горках всё белым-бело!

Вдруг среди разгорячённых работою солдат, раздевшихся несмотря на прохладное утро, до исподнего, пронёсся шум.

— Генерал! Генерал на осмотр приехал. Сам Дмитрий Сергеевич!

Генерал Дохтуров, невысокий сорокалетний крепыш, действительно, появился среди своих работавших людей. Не имевший какого-то бравого вида, он очень по-простому разъезжал всюду на невысокой своей лошадке, затевая тут и там разговоры, будто добрый помещик среди занятых жнивой поселян. Удивительно, но этого неказистый с виду военачальник пользовался, по слухам, большим доверием и любовью государя.

— Вы чуть свет на ногах, Пётр Степанович? А я вас в штабе обыскался! — завидев адъютанта, незлобиво попенял он.

— Распоряжаюсь саперными работами, Ваше Превосходительство! — бодро отвечал Котляревский.

— Правильно делаете, капитан. Изъявляю свое вам удовольствие! Только вы прежние обращения бросьте — ныне надобно по-простому: «генерал», даже без «господина»! Не слышали у себя там, на Кавказе?

— Простите, генерал. Старая привычка!

— Да что вы, Бога ради! Пустое, капитан! Просто время теперь такое — церемонии все побоку, главное — дело делай, а государь непременно заметит! Кстати — как идут дела с укреплением позиций?

— Полагаю сегодня кончат, Ваш… генерал!

— Славно. Французы на подходе, завтра войдут в Тюрингский лес, и пойдёт тут потеха… По данным шпионов нашего Главного штаба, противник будет пытаться преодолеть Тюрингский лес напрямую, по горным дорогам!

Котляревский знал, что дорог через Тюрингский лес оказалось всего три. Они прихотливо вились вдоль невысоких, поросших еловым лесом гор, то ныряя в ущелья, то прижимаясь к склонам, то горделиво возносясь прямо на середину хребтов. Одна вела от Шмалькальдена, где уже появились французы, до Вальтерхаузена, другая — от Зуля, где уже видели французские разъезды, до Гераберга; третья от Шлойзингена до Ильменау, и четвёртая — от Айсфельда до Зальфельда.

— А известно ли точно, какими дорогами пойдёт неприятель? — осведомился он у Дмитрия Сергеевича.

— Определённо — всеми! У Моро восемьдесят пять тысяч войска, артиллерия и обозы — ему понадобится непременно все три дороги, да и то будет очень тяжело проникнуть. Но два пути из четырёх крайне неудобны для артиллерии, поэтому основной натиск ожидается через два ущелья: от Айсфельда и от Зуля.

— Пётр Степанович, надобно найти местных проводников, дабы показали все тропы, провести как можно более полную рекогносцировку. В этот проход они подойдут в последнюю очередь, однако надобно быть готовыми ко всему! Закончите здесь — организуйте тыловые позиции, чтобы в случае чего было куда отступить. Если надо — три, четыре, пять линий устраиваем!

Генерал поехал дальше, а капитан Котляревский остался с работающими солдатами, тревожно вглядываясь в петляющую ленту горной дороги, откуда, еще незримые, но всё равно реальные, накатывались на возводимые им позиции колонны французских солдат.

К счастью, стрелковый батальон Тюрингского полка был набран почти полностью из местных жителей, прекрасно знающих эти места. Вскоре Дохтурову показали десятки лесных тропинок, по которым можно было двигаться параллельно дороге. И к исходу следующего дня ловушка для Моро была готова…

— Тадеуш, это неприемлемо!

Генрих Домбровский, заместитель главнокомандующего и шеф 1-й бригады польской инфантерии, колючим взглядом впился в лицо Костюшко. Лицо Домбровского с перекатывающимися желваками побагровело от гнева.

— Пан президент, я намерен поставить вопрос ребром. Мы не должны помогать русским. Мы в этой войне выступаем не на той стороне. Это ошибка, что мы находимся в союзе с русскими. Действительный наш друг — это Франция!

Президент Костюшко побледнел. Несколько секунд они смотрели друг другу в глаза — президент республики и командующий ее вооруженных сил. Наконец президент произнёс:

— Генрих, но ведь русский император исполнил главное свое обещание. Смотри — наша государственность восстала из пепла, над Бельведерским дворцом реет двухцветный флаг, а польские граждане получили более гражданских свобод, чем у них было когда-нибудь было!

— Пан президент, да, все это так. Но разве ты не видишь, что все это — чуждые нам установления. Нам навязали Конституцию, нам навязали законы, нам также навяжут и границы… Мы пляшем под дудку Петербурга, посылаем им солдат для войны с нашими старыми союзниками — французами, в то время как царь открыто предпочитает нам немцев. После того, как он стал императором Германии, никаких сомнений уже не может быть, что именно Польша оплатит банкет в честь его возложения на него Железной короны!

С каждым словом Костюшко все больше мрачнел. Нет, с этим народом совершенно невозможно договориться, а уж тем более — управлять им!

— Вспомни, — продолжал между тем Домбровский — ведь два года назад нам обещали Померанию и Силезию. После тяжкой войны мы одержали победу; и что же? Где Померания? Где Силезия? Где Восточная Пруссия? Вместо этого нам искусно навязали плебисцит. И вот, плебисцит прошел: результаты его ужасны! На западе нам удалось лишь подтвердить старые свои границы. Ни Померании, ни Силезии. А на Востоке…

— Если бы мы в свое время проводили немного иную политику в отношении православного населения, результат был бы иной! И я много раз говорил это Сенату! — тоже побагровев, вдруг взорвался Костюшко.

— Ты прекрасно знаешь, — мы не могли этого. Поощрять «православие» — это поощрять русские претензии. Нам надо было ополячить Всходние Кресы, и вся наша вина лишь в том, что мы недостаточно энергично делали это. Теперь уже поздно; но у нас еще есть шанс!

— О чем ты?

Домбровский вплотную подошел к Костюшко и проникновенно взглянул ему в глаза.

— Если мы теперь устроим восстание, подобное тому, что сделано было в 94-м, и ударим в тыл русским армиям — нас ждет несомненный успех! Французы с Запада, а мы с Востока — это прекрасная комбинация, которая поставит императора Александра в безвыходное положение!

— Вообще-то, Генрих, мы и сами находимся в точно такой же позиции — резонно заметил Костюшко. — Россия с Востока, Северо-Германский союз — с Запада. Даже после поражения они никуда не денутся. И однажды, когда французам будет уже не до нас, последует новый раздел Польши — без предупреждения, без объявления войны… Опираться в своих расчётах на Францию — это наша национальная утопия, притом утопия довольно опасная. Россия никуда и никогда не денется — она всегда будет нависать над нами, и если наши отношения не будут хотя бы нейтральными — мы никогда не сможем чувствовать себя в безопасности. Россия есть Россия, даже в самом плохом состоянии она будет много сильнее нас. Чтобы выжить, нам придется всячески заискивать перед нашими западными друзьями, обещать им всяческие преференции и награды. Но беда в том, что Россия всегда сможет пообещать им больше нашего… Нет, Генрих, как бы заманчив не был твой план, в долгосрочной перспективе он неминуемо влечет нас к катастрофе.

К тому же я верю императору Александру. Он искренне желает устроить мир в Европе на самых твёрдых основаниях. Его план, оглашенный в Швейцарии в прошлом году, дарует надежду на справедливое и спокойное будущее без войн и насилий, и если мы оттолкнём его нашим предательством, то нам в этом будущем уже не найдётся места.

— Как будет угодно, пан президент — холодно заявил Генрих Домбровский и покинул кабинет Костюшко.

Через несколько дней жителей Варшавы разбудили ружейные выстрелы. Вскоре стало известно, что генерал Домбровский с рядом воинских частей, всего числом в 10 000 сабель и штыков, пользуясь отсутствием президента Костюшко, поднял мятеж против законной власти. Центр заговора находился в расквартированном в Варшаве Мазовецком полку, входящем в возглавляемую Домбровским пехотную бригаду. Президент Костюшко пришлось бежать из города под защиту верных ему частей.

Несколько дней мятежники были хозяевами Варшавы. Но на исходе первой недели восстания с запада, от Торуня, подошла оставшаяся верной Костюшко бригада Понятовского. Вскоре выяснилось, что два других пехотных формирования — бригады Чарторыйского и Огиньского — также остались верны правительству. Однако в кавалерийской бригаде произошел раскол: четыре уланских полка покинули свои квартиры и присоединились к восставшим.

Узнав о восстании, Костюшко спешно возвратился в Польшу, везде рассылая свои воззвания. Домбровский, видя, что соотношение сил складывается не в его пользу, покинул Варшаву и, перейдя границу, укрылся на австрийской части польских земель.

Два дня Домбровский в нерешительности стоял лагерем на Висле, а затем прямо по австрийским владениям двинулся на соединение с французскими войсками.

Известие о мятеже в польской армии дошло до меня почти одновременно с новостями из Тюрингского леса, где на узких горных дорогах уже начались бои, и крайне встревожило наш Главный штаб. Мало того, что эти силы (примерно 8–9 тысяч штыков и три с половиной тысячи сабель) могли серьезно усилить армию Моро — так еще они могли бы, при благоприятных условиях, зайти в тыл 1-й армии Кутузова!

Немедленно устроили совещание — что делать с мятежными поляками Домбровского. Первое, что приходило на ум — договориться с австрийцами, чтобы они сами уничтожили вторгшиеся на их территорию иностранные войска. И я немедленно вызывал их посланника — графа Штадиона.

Мой старый знакомый граф Кобенцль в это время был назначен императором Францем канцлером Австрийской империи; послом Венского двора в Петербурге являлся некий Карл Иозеф Штадион, граф фон Вартхаузен.Мы с ним увиделись в первый раз: он приехал в Эрфурт сразу, как только в Петербурге распространилась весть, что я намерен задержаться в Германии.

Как только этот тип, льстиво улыбаясь, появился на пороге моего кабинета, я понял — этот будет изворачиваться, лгать и юлить, делая это с истинно австрийским искусством. Тем не менее, попытаться договориться стоило. Всё-таки, Австрийская империя — это не кот начхал.

— Господин Штадион, рад видеть вас, хотя повод нашей встречи вызывает тревогу. Вы, должно быть, извещены, что польские войска под началом некоего Домбровского, поднявшие мятеж и объявившие себя союзниками Франции, вторглись на вашу территорию и движутся теперь на соединение с французами. Уверен, ваша армия уничтожит этих инсургентов — но не пора ли вам достояно ответить на это оскорбление, объявив Франции войну?

— Увы, Ваше Величество, — нижайше кланяясь всей совей долговязой фигурой, проговорил Штадион — но эта возможность, вероятнее всего, упущена. Мир с Франциею заключён; и пусть мой государь крайне недоволен его итогами, но вряд ли он так скоро пойдёт на нарушение его условий!

Как я заметил, австрийский посланник, отвечая мне, придерживался старого екатерининского этикета: он склонял голову и опускал взгляд, когда я говори что-то ему, так, будто он был моим подчинённым. Мне всегда это страшно не нравилось: такое поведение послов выглядело очень лицемерно и льстиво.

— Прошу вас, сударь, не прячьте лицо, когда мы с вами разговариваем! При нашем дворе принят иной этикет: не стоит изображать себя Персеем, не смеющим взглянуть в лицо Медузе!

Карл Иозеф, не без труда переборов себя, поднял на меня свой взгляд, и уже не опускал его.

— Вы говорите мне, что момент упущен. Но мне достоверно известно, что ваши армии почти восстановились после прошлогодних поражений. Конечно, французы — сильный противник, но ведь австрийские войска обладают немалым опытом войны с ними. Приняв участие в войне, вы можете вернуть себе Италию! Разве оно не стоит того?

Штадион с деланной грустью развёл руками.

— Император Франц крайне разочарован позицией, занятой Вашим Величеством по вопросу о легитимности Священной Римской Империи! По сути вещей, Ваше Величество, выдвинув инициативу со сбором общегерманского Конгресса, лишили моего государя имперской короны!

— Ну так провозгласите Австрийскую империю, — очень недипломатично ответил я. Зачем вам держаться за этот давно истлевший политический труп? Неужели вы думаете извлечь их этой формальности хоть какую –то пользу? Напрасные надежды; закопайте уже мертвеца и смотрите в будущее! Задайтесь вопросом: кем вы, австрияки, видите себя в семье германских народов? Антикварами? Хранителями седой старины? Сие, конечно, почётно, но весьма малополезно! Присутствующий на встрече канцлер Мордвинов, услыша такие речи, тихонько охнул и схватился за голову.

Штадион заметно помрачнел; любезная улыбка сошла с его лица.

— Ваше Величество настойчиво выталкивает нас из семьи германских народов! Вот то, что граф Кобенцль увидел на вашем, так называемом «Конгрессе»!

— Герр Штадион, вы явно не представляете моих намерений, рассматривая их в искаженном свете. В действительности я полностью на вашей стороне, по крайней мере в части Южной Германии. Давайте разделим активы: вы получаете Юг, я — Север. Бавария, Вюртемберг, Баден — всё это должно стать достойным украшением империи Габсбургов!

На этих словах австрийский посланник заметно оживился.

— Вы считаете возможным включение этих владений в состав Австрийской империи?

— Я бы скорее видел их самостоятельной конфедерацией под властью принца из династии Габсбургов, но, по большому счёту, мне всё равно! — откликнулся я, от души радуясь про себя, что австрийский посланник наконец-то позитивно реагирует хоть на какие-то мои предложения. — Если вы пожелаете присоединить их к империи — пожалуйста!

— Ваше Величество излагает грандиозные замыслы, от которых кружится голова. Но я, право, не уполномочен обсуждать столь далеко идущие планы! — наконец произнёс австрияк.

— Ничего, я готов принять специального посланника императора Франца. Кстати, если его будет сопровождать тот юноша, Клемент Меттерних, я буду только рад! — поднимаясь, произнёс я. — Но самое главное — уничтожьте этих поляков! Иначе мне самому придется заняться этим!

Мы расстались довольные друг другом. Теперь я знал, на чем можно сыграть в отношениях с Венским двором. Австрия непременно заинтересуется возможностью получить столь богатые области, как Ломбардия и Южная Германия; а то обстоятельство, что при этом будет наказана нанёсшая его войскам столько поражений Франция, должно будет особенно польстить самолюбию императора Франца. Чем больше я думал, тем твёрже приходил к убеждению, что союз с Австрией мне просто необходим. Что не говори, Австрия — могучая империя, только-только потерпевшая от французов досадное поражение. Такого монстра, как Франция, необходимо бить толпой!