Беглец (Управдом 5, весна 1929)

Эпилог

Эпилог.

15/04/29, пн

— Что скажешь? — старший оперуполномоченный ДТО ОГПУ Омской железной дороги Миронов раздавил окурок в пепельнице.

Новый начальник милиции Барабинска Лихой только руками развёл.

— Готов ответить по всей строгости.

— Ваньку не валяй, — посоветовал окружной прокурор Фриш, сидящий напротив, — строгость суд определит, если и дальше будешь лясы точить, вместо чтобы дело делать. Товарищ из ГПУ верно спрашивает, какие результаты предъявишь?

— Результаты, — Лихой по привычке поискал на поясе наган, — имеются как есть. Материалы на Дмитрия Пантелеймонова из Москвы получены, это действительно житель нашего района Фёдор Кулик, только имя, гад, сменил, чтобы от розыска уйти. Отпечатки пальцев совпадают, остальные члены банды тоже установлены, считай, частью посмертно. В живых осталось четверо, троих поймали, они нам всё и выложили, а сынок бывшего управляющего Кригера по кличке «Барин» до сих пор в бегах. Но мы его найдём, будьте уверены.

— Следствие бесконечно ждать не может, — прокурор достал платок, шумно высморкался, — две недели прошло, а контра ещё на свободе. Непорядок.

— Так что я сделать могу, Генрих Павлович, округ большой, а Франц Кригер человек тутошний, все места укромные знает, люди, сами знаете, у нас ещё тёмные, не понимают до конца ответственность перед Советской властью, могут и укрыть по старой памяти. Зато, отмечаю ответственно, шайки больше нет, она и так на соплях держалась, а теперь и вовсе преступность искоре… искорине… в общем, уничтожена в данной местности. Бывший старший милиционер Кривошеев сидит, показания даёт, сначала отпирался, себе заслуги приписывал, но потом его Флягин сдал, который второй милиционер.

— Бывший.

— Как есть, и среди нас паршивые овцы, так сказать, случаются. Про товарища Бейлина вы сами знаете, из комиссариата внутренних дел пришёл ответ, и из Ново-Николаевска рапорт от окружного адмотдела, так что погиб вследствие геройского ранения, двух мнений быть не может. Уж иностранца, извините, это ваши проморгали, Сергей Наумович, — Лихой повернулся к оперуполномоченному, — только кто мог подумать, что этот доходяга зарубит часового ножом, как отпечатки изобличают, больницу сожжёт вместе с людьми, и с бандитами якшаться станет. Бешеный зверь оказался, помер, туда ему и дорога. Причина неприязни к гражданину Добровольскому не выяснена, кто такой хийся — мы узнали, по-фински это дьявол значит, только на этом расследование зашло в тупик.

— С Добровольским ясности нет. По тому, что в курьерском случилось, и следователем, и нашим оперотделом его вина не доказана, — Миронов перелистнул бумаги, — в убийстве отвработника Крутова установлен виновник, по проездным документам некий Лукин, житель города Омска, чьё тело найдено на станции Ишим с ножевыми ранениями, отпечатки пальцев совпали. Ну да вы это уже знаете.

— Выходит, зря товарища задерживали, — Фриш постучал мундштуком папиросы по гранёному стакану в подстаканнике, полному остывшего чая.

— Может, зря, а может и не зря, странный тип, в Госспичсиндикате утверждают, что там такой не работает и никогда не работал, но этим наше управление заниматься будет отдельно. Он ведь исчез сразу после перестрелки? — поинтересовался Миронов.

— Следователь показания свидетелей к делу приложил. Архипов, доктор из Кандагуловки, утверждает, что дождался гражданин, когда Бейлин умрёт, перед смертью с ним наедине беседовал, а потом ушёл и не попрощался. Зато подозреваемая из Камышинки, Мария Сазонова, осталась, — прокурор печально качнул головой, — и проходит по делу об убийствах пока что свидетелем. По известным причинам, признание её вы, конечно, читали.

— Да уж, — Миронов снова пошелестел бумажками, — довелось, нечего сказать. Вы ведь понимаете, товарищи, что разговор наш характер носит неофициальный?

Лихой и Фриш кивнули.

— Так вот, — продолжал Миронов, — есть мнение, что Сазоновой обвинение предъявлено быть не может, и дело в отношении неё нужно закрыть, чтобы не будить, так сказать, волнение в народных массах. А то мы так до чертей и ведьм додумаемся, это же надо представить, чтобы один советский человек другого заставил что-то против воли делать, к примеру, в окошко выброситься или ещё что похлеще, просто в глаза посмотрев. К тому же чистосердечное признание, как-никак, и вот ещё характеристика от доктора Архипова Евгения Иосифовича, который утверждает, что Сазонова в спасении, а потом и лечении красноармейца Плошкина содействовала активно, и с места жительства тоже числится положительно. Что скажете, Генрих Павлович?

— Прокуратура согласна, — Фриш легонько стукнул ладонью по столу, — потому как фактов нет, одни домыслы. К тому же другая обвиняемая, Поземская Анна Ильинина, страдает расстройством рассудка, и показания её противоречивые и спутанные. Единственное, что мы можем утверждать, так это то, что она из ревности ткнула ножом Будкина, который ранее скончался от естественных причин. Есть ещё самозваный милиционер из Камышинки, да, товарищ Лихой?

Начальник милиции не ответил.

— Так вот, — продолжал прокурор, — вскрытие установило, что Антонина Звягина действительно захоронена в указанном месте, и убита из револьвера, который этот Гринченко носил незаконно. Так что со смертью подозреваемого и это дело мы закроем, не доводя до суда.

— Возражений нет, — Миронов покрутил в пальцах карандаш, — убийца наказание понёс, хоть и не по закону, а от руки неизвестного, подчёркиваю, гражданина, следы захоронения в лесу уничтожены, а тела эксгумированы и перенесены на кладбище села Александровское. По документам Григорий Фёдорович Гринченко числится как пропавший без вести, с начальником артели, его дальним родственником, беседа проведена, товарищ с нами согласился. Ну а иностранец проходит погибшим при пожаре, по каналам НКИД мы работаем. Всем всё ясно?

— Ну и ладно, он своё получил, сволочь. Так что нам делать, если Добровольский снова появится? — уточнил Лихой.

— А ничего, кроме как сразу сообщить нам, в управление. И настоятельно попрошу без самодеятельности, мы сами разберёмся, если к тому времени все обстоятельства не выясним. Но, между нами, уж очень бы хотелось побеседовать.

— Всё же занимательный тип, — прокурор не сдержал улыбки, — с одной стороны, герой, с бандитами вон и у поезда, и в Кандагуловке с шайкой расправился, а с другой, личность мутная и сомнительная. Опять же, собачку увёл, да, товарищ начальник окружной милиции? Слямзил, так сказать, имущество.

Лихой промолчал, только челюсти сжал так, что желваки заходили.

— Пожалте ваши манатки, — китаец в фартуке и с нагрудным знаком поставил перед Травиным чемодан в красно-серую клетку и похлопал по большой коробке, стоящей на тележке, — не извольте беспокоиться, собачка в целости и сохранности.

В доказательство его слов доберман просунул морду сквозь отверстие в стенке и негромко гавкнул.

— Отлично, братец, — Сергей достал рубль, кинул носильщику, — держи.

— Мог бы и прибавить, янгуйцзы проклятый, — пробормотал китаец всё так же на чистом русском языке, выпустил собаку из ящика, спрятал серебряную монету за щёку, и повёз тележку дальше, к концу поезда.

— Он выйдет из вагона, пройдётся вдоль перрона, — пропел Сергей, не без удовольствия глядя на своё отражение в вагонном окне, — на голове его роскошный котелок[1].

Часы на вокзале показывали без двадцати минут восемь, поезд прибыл с небольшим опозданием. Травин пригладил щегольские усики, поправил очки, сдвинул котелок на затылок, потрепал добермана за ухом, огляделся, вдыхая полной грудью морской воздух. Владивосток встречал его встающим со стороны Японии солнцем и длинным перроном городского вокзала, похожего на московский Северный. Состав насчитывал восемь вагонов, из которых пассажирских было только два, из остальных шести выгружали тюки и грузили на телеги, слышалась громкая китайская речь. Молодой человек отмахнулся от китайского извозчика, предлагавшего очень недорого доехать куда угодно, а ещё развлечения на любой вкус, нашёл взглядом Морской вокзал, сдал там чемодан в камеру хранения, а уже потом отправился к месту назначения.

От Алеутской улицы, теперь называвшейся 25-м Октября, Сергей, следуя за прогрохотавшим мимо трамваем, свернул на Ленинскую, бывшую Американскую, не торопясь дошёл до здания, которое занимал Дальне-восточный краевой комитет ВКП(б), дождался, пока доберман пометит крыльцо с колоннами, и перешёл на другую сторону улицы, к пятиэтажному дому с высокими окнами первого этажа.

Здесь, по словам Бейлина, обитал Дальневосточный сектор ИНО, а точнее то, что от него осталось после прошлогодней чистки. На высоком цоколе возле неприметной двери, запертой на висячий замок, красовалась табличка «Дальне-восточный отдел фотокинопромышленного общества 'Советское кино». Возле двери стоял бежевый Шевроле серии Ф с чёрной кожаной крышей, доберман и его не обошёл стороной, пометив колесо, потом принюхался, заскрёб лапой по двери.

— Рано ещё, — сказал Сергей, — сказано же, в восемь тридцать. Это через пять минут.

Но в половине девятого дверь никто не отпер, и через четверть часа — тоже. Пёс вёл себя нервно, он пытался заглянуть в окна, занавешенные наглухо, и иногда рычал. Дверь была заперта изнутри, плотно примкнутая створка не давала ничего разглядеть. Травин решил, что дальше ждать не имеет смысла. Сотрудники спускались в помещение сверху, значит, где-то должен находиться второй вход. Обойдя дом, Сергей зашёл в подъезд со стороны улицы, поднялся на второй этаж. Квартира номер пять тоже была закрыта, на звонок никто не ответил, зато ещё одна лестница вела вниз, к чёрному ходу, Травин спустился по ней, и через узкий коридор упёрся в ещё одну дверь. Здесь замок был проще, английский, Сергей достал перочинный ножик, просунул лезвие в щель между створкой и косяком, и через несколько минут оказался внутри.

Дальневосточный отдел «Совкино» встретил его тишиной и полным отсутствием людей. Сергей прошёлся по четырём комнатам. В большом помещении стояли три конторских стола и два шкафа с папками, столы были чисто убраны, Травин поднял чистый лист бумаги, провёл рядом с его контуром пальцем по лакированной поверхности — пыль не вытирали несколько дней, не больше. В соседней комнате стоял фотоувеличитель и хранились материалы, катушки с плёнками лежали в картонной коробке, здесь же лежала фотокамера Лейка. Ещё одна коробка, с надписью «Для отправки», была пуста. На полу оставили открытым чемодан с кинопроектором, бобины плёнок сложили тут же, в шкафу, две нижние полки были забиты, а верхняя — девственно чиста, тут пыли было ровно столько же, сколько на столешнице в первой комнате.

Третью комнату, видимо, занимали переводчики — здесь стояли словари с японского, китайского и португальского языков, что именно переводили сотрудники группы, узнать не удалось — ящики столов оказались пусты, и никаких бумаг на самих столах не было. В углу зиял голыми полками сейф с приоткрытой дверцей.

Такой же сейф, только запертый, стоял в четвёртой комнате, самой маленькой, здесь же находились огромный письменный стол и высокое кресло, на вешалке висело пальто. Боковые ящики стола легко открывались, в них ничего не было, а большой, под столешницей, оказался заперт.

В кладовке обнаружились две большие канистры с бензином и рабочая одежда, а ещё заряженная кинокамера. Доберман, до этого без особого интереса следовавший за Травиным, поскрёб лапой в углу, за откидывающейся доской обнаружился небольшой арсенал — два пистолета-пулемёта Томпсона, выпущенные фирмой Кольт в 1922 году, шесть полных барабанов на 50 патронов, два пистолета Кольт М1911 и стопка коробок с патронами.

Сергей прикрыл дощечкой тайник, подождал несколько минут — никто не спешил на рабочее место. Тогда он вышел из конторы, прикрыв неплотно дверь, поднялся снова на второй этаж, постучал, приложил ухо к деревянной створке. Никто не отозвался. Травин покачал ручку, потянул на себя, потом толкнул, дверь затрещала и распахнулась. Доберман кинулся вперёд, остановился в коридоре и заскулил. Молодой человек почувствовал трупный запах, услышал, как жужжат мухи, и только потом обнаружил покойников. Ближние по коридору три комнаты — гостиная, столовая и библиотека, были пусты, в столовой на столе стояли пустая фарфоровая супница, тарелки с хлебом, мочёными яблоками, заветренной красной рыбой, и три прибора.

Дальше шли четыре спальных комнаты. В первой обнаружилась пара, лежащая в одной кровати. Мужчина лежал на спине, женщина — на боку, серая пена возле губ засохла некрасивой коркой, такие же следы были на белье. Оба были мертвы, и уже давно, минимум сутки, но не больше трёх — это всё, что Травин мог предположить, тела успели полностью окоченеть, но мышцы ещё не начали разлагаться.

Следующая спальня с двумя отдельными кроватями была пуста, в третьей на полу лежал мужчина лицом вниз, с засохшими следами рвоты на ковре.

В последней нашлись ещё два трупа. На широкой кровати с балдахином, поперёк лежала женщина, лицом вниз, без одежды, со знакомыми родинками треугольником на спине возле копчика. Переворачивая её, Травин практически был уверен, кого увидит, так и оказалось — четвёртой жертвой стала Лена Кольцова, его бывшая подруга, с которой они познакомились в 1925-м в Москве, а расстались совсем нехорошо несколько месяцев назад, в Пскове. Лену задушили, чёрная полоса проходила вокруг шеи, почти исчезая на затылке. Мужчина, видимо, продержался дольше всех — его привязали к стулу и пытали, кожа лица была вся в следах от ожогов, нос сломан, левая скула вмята в череп. Под конец ему пробили висок — кости черепа смялись, и воткнулись осколками в мозг. Крики должны были бы насторожить соседей, но за сутки-двое тут никто не появился, и милицию не вызвал.

Каких-то выводов Травин пока делать не стал, кроме одного — трупов было пять, а сотрудников, по утверждению Бейлина, шестеро.

Молодой человек успел отщёлкать две плёнки, и перешёл к третьей, когда пёс зарычал. Аккуратно прикрыв входную дверь, Сергей поднялся на лестничную площадку между этажами — кто-то зашёл в подъезд. Невысокий мужчина в кожаной куртке и полосатых брюках, заправленных в сапоги, поковырял ключом в замке, ругаясь себе под нос, потом обнаружил, что квартира не заперта, зашёл внутрь, и почти сразу выбежал, каблуки застучали по ступеням.

Времени терять было нельзя, Травин ещё раз спустился вниз, в контору, пробежался по кабинетам, стараясь подметить то, что поначалу ускользнуло. В первой комнате обнаружились личные дела сотрудников и какие-то расписки, Сергей запихнул их в портфель, туда же бросил пистолет и две коробки патронов, однако главным наверняка было не то, что он мог найти, а то, что исчезло. Этого Травин знать не мог.

В комнате с запертым сейфом он задержался, попытался открыть кодовый замок, опёрся рукой на пол и почувствовал, как в ладонь впилось что-то острое. В выщерблине лежала серебряная запонка с чёрным камнем и вензелем, её Сергей тоже забрал, на всякий случай. Послышалось тихое рычание, Травин едва успел в сопровождении пса добраться до парадной двери, и выйти на улицу, как из-за угла вылетел крытый автомобиль. Оттуда выскочили четверо, и забежали в подъезд.

— Случилось что? — спросил Сергей у водителя, раскуривая папиросу.

— Ничего не случилось, проходите, товарищ, не задерживайтесь. И собачку заберите.

Сергей спорить не стал, свистнул доберману, который метил колесо автомобиля, и отправился в дом 41 по этой же улице, где находилась почтово-телеграфная контора. Отправлений на его имя не оказалось, напоминать о себе Травин не стал — на месте Меркулова он бы первым делом отозвал командировочного обратно, подальше от несостоявшегося места работы. У командировочного на Дальнем Востоке ещё оставались незаконченные дела, как оказалось, личного характера.

Конец пятой книги.

[1] «Семь сорок», авт. слов Рудольф Соловьёв