Беглец (Управдом 5, весна 1929)

Глава 22

Глава 22.

01/04/29, пн

— Гришу я проморгал, должен был сообразить, что раз они вдвоём с Ираидой пришли, то вполне возможно, не она его туда притащила, а совсем наоборот.

Травин сидел на поваленном стволе перед расстеленным прямо на снегу мешком, и разбирал браунинг. На части повозки, отвоёванной у добермана, расположились Бейлин и Поземская. Учительница спала, подложив ладонь под щёку, мужчина сидел, поджав под себя скрещенные ноги, ему явно не здоровилось. Щёки запали, на них появился нездоровый румянец, Митя кашлял, одновременно придерживая живот — тот на напряжение отвечал острой болью.

— Мы оба проморгали, — заметил он, — но мы там люди посторонние, так можно каждого подозревать. С ним ты разобрался, всё, черта подведена, уж как, судом или тобой лично, это не суть важно, а вот девку упустил, это плохо. Но и ладно, пусть за ней милиция гоняется, а то лишний груз. Лучше скажи, что мы с этой спящей красавицей делать будем? Сопит в две дырки, аж завидно.

Поземская, словно подтверждая его слова, сладко зевнула и перевернулась на другой бок.

— До Кандагуловки довезём, а там пусть сама решает, — сказал Сергей. — Взрослая уже, и мы не няньки.

— Я бы с ней понянчился, — Бейлин мечтательно улыбнулся, потянулся, расправляя суставы, и тут же скривился от боли. — Чёрт, все внутренности горят.

— Поехали сейчас, к доктору.

— Нет, — Митя осторожно рубанул ладонью воздух, — сидим, как договаривались, ещё два или три часа, тогда тронемся. Раз сюда войска вызвали, ищут серьёзно, а Кандагуловку они уже прочесали вдоль и поперёк, милицию предупредили. Там небось один сидит, он в шесть вечера комнату закроет, и домой, баранки с чаем жевать, вот тогда. Ничего, вытяну, вот увидишь, не было такого, чтобы Митя Бейлин не выкарабкался.

Сверху рана Бейлина выглядела обнадёживающе — воспалённые части побелели, она начала стягиваться и даже рубцеваться, и от лёгкого прикосновения никаких болей не возникало, но стоило надавить сильнее, и Митя заходился от безумного крика, кусая губы и сжимая кулаки — ощущение было, словно раскалённый прут воткнули.

— Держи вот, — Травин протянул ему фляжку, оставленную Сазоновой, — эту штуку учителке давали, так она видишь как отрубилась от одного глотка.

— Может яд какой? — с сомнением повертел фляжку Бейлин, и не дожидаясь ответа, глотнул, — кислая, зараза. В шесть не проснусь, буди. Если помру, тоже буди, только громче.

Через минуту он уже храпел рядом с собакой.

— Ты бы хоть побегал, — сказал Травин доберману, — лежишь весь день, жрёшь в три горла, так пузо отрастёт. Как тебя там звать, Султан?

Султан поднял морду, посмотрел на Сергея, как тому показалось, с насмешкой, и снова опустил голову на лапы.

Сергей прочистил ствол пистолета ветошью, пропитал чистый кусок смазкой. За оружием ухаживали кое-как, а пользовались активно, в некоторых местах нагар едва отходил. Закончив с браунингом, молодой человек принялся за маузер, потом проверил наган покойного Гриши, подточил ножи, поменял себе повязку, снова напитавшуюся кровью, хотя в этот раз гораздо меньше. Солнце подошло к линии горизонта, Бейлин проснулся сам, он чувствовал себя гораздо лучше, Поземская и не думала открывать глаза.

— Тронулись.

Травин залез на козлы, щёлкнул вожжами, отдохнувшая лошадь возмутилась тому, что её заставляют снова двигаться, но вывезла повозку из придорожных зарослей и потрусила к Кандагуловке. Доберман спрыгнул с повозки и семенил следом. Сергей ехал, в любой момент готовясь свернуть на обочину, но навстречу попался только один обоз из трёх телег, гружённых тюками, а попутного транспорта не было вовсе. Большую часть пути они проделали засветло, пришлось ждать, когда солнце зацепит горизонт, и только тогда, с погасшим фонарём, повозка подъехала к Кандагуловке.

Случайно оборонённая фамилия мёртвого помощника уполномоченного, особого эффекта на живого уполномоченного не произвела — при трупе Липшица документы не нашли, и учитывали, что скрывшийся Добровольский их может в своих целях использовать. Но насторожиться заставила.

— Повтори-ка ещё раз, — попросил он.

— Ихний председатель сельсовета считает, что товарищ Бейлин, которого мы разыскиваем — он же и есть товарищ Липшиц, — сказал начзвена Плошкин, — потому как сказал, что уехали Липшиц и Добровольский. Разрешите идти, товарищ уполномоченный.

— Да, через двадцать минут поедем. Ну что я говорил, — повернулся уполномоченный к следователю, — они заодно. Здесь вы закончили?

— Практически, — следователь похлопал по потолстевшей картонной папке с завязками. — Версия о том, что гражданин Добровольский с бандой связан, не подтвердилась, отчёт криминалиста вы видели, у всех, кроме Пенькова, который из зарослей из трёхлинейки стрелял, ранения произведены с близкого расстояния. Могу свой предварительный вывод озвучить, тут кто-то из этих двоих постарался, а может быть даже оба. Поскольку законопослушных граждан они не трогали, и то, что произошло в поезде, меня не касается, теперь это ваша забота.

— Разберёмся, — недовольно сказал уполномоченный.

— Желаю удачи, ну а я умываю руки. Раз все члены банды мертвы, дальше копать смысла нет, отдам дело прокурору. И без этих ковбоев забот хватает, ещё с больницей в Барабинске разбираться, там, похоже, поджог, и в Камышинку надо заехать, забрать новых подозреваемых, с тамошних станется самосуд над ними учинить. Слухи разные про это село ходят, только по моей части за последние два года ни одного преступления, даже пьяной драки, учительница разве что утопла, но добровольно.

Следователь вышел из здания сельсовета, залез в дрожки, и в компании милиционеров уехал в сторону Кандагуловки. Уполномоченный проводил его глазами, сам он намеревался отправиться в Убинское, а уже оттуда на дрезине или попутном поезде — в Барабинск, но после слов начзвена передумал, и решил, что не лишним будет заскочить в Камышинку.

Поиски беглецов результата не дали, конные разъезды прочесали почти все деревни и сёла от Кандагуловки до Убинского, и нигде Бейлина и Добровольского не видели. Нигде, кроме Камышинки, но раз они оттуда уехали, значит, скорее всего будут пробираться лесной дорогой, ведущей в Александровск. Так предположил следователь, который хорошо знал здешние места, а уполномоченный согласился, и отправил туда отделение кавалеристов. На лесной дороге, петлявшей по вырубкам, из поселений были два десятка хуторов, откуда выбираться некуда, кроме как через снежную целину. Второе отделение продолжило патрулировать дорогу, расставляя посты на перекрёстках. Двое мужчин и собака — компания приметная.

— Как он у них только не сбежал, — сказал агент уголовного розыска, который тоже собрался ехать обратно, в окружной отдел милиции, — Марочкин покойный на него всё жаловался, мол, ищет хорошо, но шебутной, команд не слушает, у других собак пайку крадёт. Приписали на выбраковку, только кроме него ни одной путёвой собаки в питомнике нет, весной обещались прислать. Так в Убинское вместе поедем?

— Нет, без меня, — уполномоченный пожал ему руку, и вышел на улицу.

Он ждал отчёт криминалистов, которые в Ново-Николаевске осмотрели отцепленные от состава вагоны с мертвецами — спальный и почтовый, и намеревался вернуться в Барабинск до полуночи.

Небольшой отряд обогнал следователя за поворотом, через час с небольшим повернул с дороги к Камышинке, и оказался на площади перед церковью с красным флагом. А ещё через двадцать минут уполномоченный перебирал листы бумаги, заполненные убористым почерком, на которых расписался Тимофей Липшиц.

— Так значит, этот Липшиц на самом деле другой? — уточнил начальник артели.

— Товарищ Липшиц мёртв, а тот, кто у вас был — самозванец.

— Надо же, а с виду вполне приличный человек, — невозмутимо сказал Гринченко, — и следствие провёл, вывел на чистую воду. Только вот подозреваемые сбежали.

Об этом уполномоченный уже знал от красноармейца Линько, так что не удивился. Лже-Липшиц, на его взгляд, провёл расследование кое-как, но признательных показаний каким-то чудом добился, мужчина представил лицо следователя, который вскоре тут появится, и невольно улыбнулся.

— Так куда они поехали, неизвестно?

— Гришка за ними следил, а потом сам сбежал, паразит, только тут дорог немного — налево и направо. Если в Кандагуловку, так они давно уже там, в Убинскому может подъезжают, а если на лесную, крюком, то к ночи хорошо если доберутся, там места есть неудобные для повозки. Что скажете?

— Скажу, что не нужно заниматься самодеятельностью и дублировать органы, — ответил уполномоченный, — сообщили бы в район, а так головотяпство. Хорошо, что завхоз ваша выжила, и что не контрреволюционный элемент это устроил, а на бытовой почве, иначе, товарищ Гринченко, проблемы у вас были бы куда серьёзнее. Ладно, разобрались быстро, так ещё в округ успею. Троицу мы в розыск объявим, не беспокойтесь, хорошо, что фотографии есть, ну а в остальном товарищ следователь подскажет, он вскоре будет тут.

Уже подъезжая к дороге, уполномоченный подумал, что неплохо бы послать в Кандагуловку звено, но потом представил, как будет ехать по темени один через лес.

— Плошкин, — сказал он начальнику звена, — у тебя вроде котелок варит, поэтому слушай приказ. Твоё звено я забираю, а ты и Линько скачите обратно к тракту, переговори с милиционером, убедись, что он ничего не видел и не слышал подозрительного, а потом оттуда телеграфируешь. Или нет, там же нет телеграфа. Тогда, как что узнаешь, доберёшься до Каинска, и оттуда доложишь. Но если вдруг встретишь наших беглецов, задержи и отконвоируй. Живыми.

— Каких беглецов? — уточнил Плошкин.

— А каких встретишь, тех и задержи.

Кавалеристы Плошкин и Линько добрались до Кандагуловки меньше чем за полтора часа. Громкоговоритель возле бывшей почтовой станции, где находился сельский участок милиции, хрипел, передавая радиогазету. Трансляция шла с первого в Сибири передатчика на железнодорожной станции Алтайка в Ново-Николаевске мощностью в 4 киловатта. Пока диктор бодро рапортовал о трудовых успехах, красноармейцы любовались на мощный навесной замок.

— Эй, отец, — окликнул Плошкин дворника, — а милиция-то где?

— Известно где, — охотно ответил дворник, — за преступниками бегает. Но токма до пяти вечера, а потом законно отдыхает.

— А преступники, значит, тоже отдыхать идут? — съязвил Линько.

— Поскольку люди, потребности имеют, — невозмутимо сказал работник метлы. — Вам, соколики, если товарищ Кривошеев надобен, так они водку кушают напротив ночлежки, а ежели Санька Флягин, то этого оболтуса не сыскать, шляется где попадя, окурки разбрасывает, и ведь ни слова не скажи поперёк, грозится в кутузку запереть.

— Вот таких людей ты видел? — Плошкин сунул ему под нос бумагу с описанием внешности беглецов.

Собеседник оказался неграмотный, пришлось текст ему зачитать.

— А то ж, проезжал тут такой, у Трофимова лошадь отобрал, — дворник внушительно сморкнулся на мостовую, — позавчера. Тоже искал кого-то, вот хотя бы который, как ты сказал, высокий и белобрысый. Только не нашёл, таких не было, я б знал.

Получив нужные адреса, красноармейцы разделились. Плошкин отправился искать Кривошеева, а Линько — в чайную, где в последний раз видели Бейлина.

Положением о рабоче-крестьянской милиции устанавливался для начальствующего состава ненормированный рабочий день, для рядового состава — семь часов, и шесть часов для канцелярских работников. Старший милиционер Кривошеев рассудил, что начальство его находится в райцентре, в селе Убинском, а значит, сам он относится к составу рядовому, поэтому оставлял милицейский пункт ровно в шесть вечера. Машинистка Раечка, у которой по тому же положению рабочий день длился на час меньше, убегала в пять. Милиционер Саня Флягин, который приходил на работу на час позже, обычно вешал замок в семь вечера, но в этот день он отправился следить за порядком на лошадином рынке, который прекращал работу в четыре, и по уговору, должен был до самой ночи заходить в заведения общественного питания и показывать словесный портрет граждан Добровольского и Бейлина. Так что участок пришлось запирать самому Кривошееву.

Старший милиционер предвкушал, как и сам зайдёт в пивную при артели «Каинскмасложир» напротив гостиницы «Сибирский тракт», возьмёт пирогов с дичью, горшочек горячих щей и маленький графинчик водки, и душевно отдохнёт час, а то и полтора, прежде чем отправится домой. Кандагуловка, в которой до германской войны жили почти четыре тысячи душ, опустела, на неполную тысячу остались несколько заведений общепита, две лавки, ткацкая артель, школа, амбулатория, скорняжные мастерские и лошадиный рынок, который, собственно, и давал жизнь этому селу. Но не успел он дойти до поворота в переулок, как увидел двух всадников, спешившихся возле участка. Кривошеев постоял, пока те расспрашивали дворника, подождал, пока те уедут, и пошёл не к тракту, а совсем в другую сторону, к местному коммерсанту Фёдору Кулику.

Краплёный прикидывал, сколько человек он сможет найти для расправы с давним врагом, кроме чокнутого шведа Лаури, на которого особой надежды не было. Всего артель «Ново-Николаевские баранки», промышлявшая поборами с торговцев и извозчиков, насчитывала, не считая конторщика и машинистку, одиннадцать человек. Из них двое, Сенька Вялин по кличке Вялый, и Фрол Раков, он же Клешня, пропали, когда отвозили приезжего в Дятловку. Краплёный не стал говорить милиционерам, что приезжий наверняка давно мёртв, и встречать надо только одного, здоровяка, но теперь начал сам сомневаться, разобрались ли Сенька и Клешня с чужаком, или это он с ними разобрался. Вслух он это не говорил, только другие артельщики, тоже не дураки, всё понимали. А значит, могут и в спину выстрелить, если почуют, что дело не в их пользу поворачивается. Будь у Краплёного два-три дня в запасе, он бы придушил самых ненадёжнх, а на их место набрал других, но московский мент мог в любую секунду появиться, и рисковать Федя не хотел.

Из оружия у банды были обрезы, три нагана, одна трёхлинейка, а ещё ящик с шестью гранатами Миллса, которые с зелёной полоской, их Краплёный хранил на всякий случай, потому что пользоваться не умел. Весь этот арсенал лежал в горнице, под бдительным взглядом одного из артельщиков.

Кривошеева внутрь не пустили, он остался стоять на крыльце, дожидаясь Кулика. Тот вышел минут через пять, растирая руки полотенцем, и известию о том, что в городе появились двое бойцов ГПУ, не обрадовался.

— Всю малину нам разнесут, — мрачно сказал он, — а спровадить можно?

Кривошеев молча развёл руками.

— Так чего стоишь тут? Иди, и глаз с них не спускай.

— Ты, гражданин Кулик, особо не напирай, — милиционер не стушевался, — я тебя предупредил, дальше дело твоё. Сделал бы, как договаривались, а если посторонние заявились, от меня не зависит. Смогу задержать, задержу, нет — значит нет. И всё!

Краплёный было дёрнулся, чтоб перо несговорчивому менту в бок воткнуть, но вовремя спохватился и даже улыбку выдавил.

— Вот гнида, — сказал он помощнику, когда Кривошеев ушёл, — бабки берёт, не гнушается, а как до дела, в кусты. Может, тебя мильтоном сделать? Ты посмышлёнее будешь.

Помощник вежливо улыбнулся, не ответил.

— Так чего с этими пришлыми делать, из ГеэПеУ?

Тот развёл руками, мол, откуда знать. Краплёный вздохнул, всё приходилось делать самому.

Старший милиционер разговором с Фёдором Куликом тоже доволен не был — по его мнению, бандит в последнее время стал слишком наглым, власть почуял. Если случится перестрелка, можно будет это исправить, только так, чтобы никто ничего не заподозрил, а кореш у Кулика куда умнее и сговорчивее, с ним Кривошеев всегда общий язык находил.

Пивная напротив гостиницы у местных спросом не пользовалась — цены здесь задирали для приезжих. Работник прилавка лениво протирал кружки, при виде начальника местной милиции наклонился и доверительно сообщил, что вот только что заходил военный, искал Кривошеева, а потом пошёл в гостиницу, заселяться.

— Как заселится, ещё заглянет.

Кривошеев сделал заказ, уселся так, чтобы видеть улицу, забрал у подавальщицы графин и тарелку с пирогами, налил полную рюмку, досадливо крякнул. Перед входом в пивную остановилась бричка, перекрывая весь обзор. Через несколько секунд в дверь вошла девушка лет двадцати, полненькая, рыжая и вся в веснушках. Лицо у неё было бледное, в руках девушка держала саквояж. Увидев человека в форме, она смутилась, и хотела было выйти обратно, наружу, но выход ей перекрыл красноармеец.

Рецепт настойки Маше оставила бабка — вытяжка из нескольких растений вызывала спазм мышц, сердце начинало гонять кровь в основном по малому кругу, а конечности и голова холодели, сосуды в них сжимались. Само собой, старуха не понимала, как это работает, а Сазонова-младшая — поняла, и даже в техникуме опыты проводила и над собой, и над другими.

С собой склянку Маша носила на всякий случай, и тут как раз он представился — надо было или отправляться с Сергеем в милицию, где у неё бы отобрали драгоценности Звягиной и заперли на год или два, или ложиться рядом с Гришей в могилу. Девушка выбрала третье, изобразила собственную смерть, даже что-то такое возвышенное сказала, а потом на несколько секунд потеряла сознание. Если бы Сергей догадался размотать платок и прощупать пульс на шее, то сразу понял, что его обманывают, но Маша сунула ему руку, и пульс он проверял на запястье. Эффект держался недолго, две-три минуты, ноги после этого слушались плохо, Сазонова, мало что не соображая, еле добежала за Сергеем до повозки. А потом молодой человек сам дал ей время уехать — забрал лопату и ушёл.

К этому моменту девушка выпила ещё одну склянку, в которой содержался экстракт красавки в сочетании с эпинефрином, который, как утверждал североамериканский доктор Абель, вырабатывается надпочечниками в момент опасности. В голове словно шаровая молния взорвалась. Маша вдруг поняла, что оставила сумочку с ценностями и настойками в овраге. Получалось, что зря она рисковала, всё равно имущества лишилась, только возвращаться за ним времени и сил не было, кое-как вывалила Поземскую, забралась в кибитку, тронула кобылу, и через десять минут провалилась в сон.

Девушка очнулась примерно в пять вечера. Лошадь почти добрела до Кандагуловки, но свернула на Мельково, откуда её взяли полгода назад. Пока Маша пыталась прийти в себя, прошло ещё полчаса. Чувствовала она себя отвратительно.

Красноармейцев Сазонова увидела, когда снова выворачивала на дорогу, двое бойцов проскакали, напугав кобылу, и быстро уходили вперёд. На повозку, едущую из другого села, они внимания не обратили. Маша не спешила, она осталась почти без денег, и могла рассчитывать только на повозку, которую вечером всё равно не продашь. Темноты она не боялась, и хотела к ночи добраться до Александровского, переночевать возле станции, а уже на следующий день, избавившись от лошади и кибитки, сесть на поезд, идущий в Москву.

Драгоценностей было жалко, но девушка в их потере в этом не винила никого, кроме себя. Не винила она и Сергея, который её готов был застрелить, тот ей почти ничего плохого не сделал, а вот другого чужака, который представлялся Липшицем, и копался в прошлых делах, считала ответственным за то, что ей пришлось бежать.

— Но он своё получит, — подвела Маша итог собственным размышлениям, и чуть не упала на дорогу.

Голова закружилась, в груди сдавило, а перед глазами замелькали круги, в таком состоянии ехать ещё несколько часов девушка бы не рискнула. Можно было бы подлечиться, но все лекарства остались в сумочке, которую она забыла в лесу, а профессиональный опыт подсказывал, что с таким состоянием лучше не шутить. В Кандагуловке Сазонова была несколько раз, и видела вывеску гостиницы «Сибирский тракт», предлагающей «уютные номера с удобствами за небольшую оплату». Гостиницу она нашла, и даже собиралась туда зайти, но у входа стоял военный, и Маша подумала, что лучше зайдёт в артельную столовую, дождётся, когда человек в форме уйдёт, и уже тогда возьмёт комнату. В столовой тоже сидел человек в форме, милицейской, правда, он внимания на Сазонову не обратил, зато военный, стоящий у гостиницы, перешёл дорогу и преградил Маше путь.

— Гражданочка, вам плохо? — спросил он.

— Нет, — пискнула Маша, от волнения голова снова закружилась, и она упала на пол, прямо под ноги красноармейца.

— Вроде похожа, — Плошкин разглядывал справку, в которой говорилось, что Клавдия Сидоровна Агапова направляется учительницей в село Камышинка Убинского района Барабинского округа Сибирского края, — лицо круглое, волосы с пробором, печать как настоящая. И веснушки вон видать. Ты её знаешь?

— Видел здесь пару раз, — Кривошеев вытирал мундир салфеткой, Машу стошнило прямо на него, когда милиционер попытался её поднять, — вроде она.

— С описанием Марии Сазоновой тоже совпадает, но особых примет нет, — комзвена опёрся о стену, обморочная комплекцией обладала плотной, и держать одной рукой её, а другой — лист бумаги, было неудобно, — что будем делать?

— Давай её в участок, — со вздохом посмотрев на почти полный графин, оставшийся на столе, сказал Кривошеев, — пусть посидит, и целее будет, и места у нас там достаточно. Доктора я к ней позову, Яков Самуилыч у нас по обморокам большой специалист, специализируется на женских болезнях. Ну а с утра в Камышинку кого пошлю, или оттуда кто приедет, тогда и опознают. Вы, товарищ, не беспокойтесь, опыт имеется.

Дойдя до участка, старший милиционер отпер амбарный замок, распахнул дверь, пропуская Плошкина с Машей на руках в участок. Девушку поместили в камеру, Кривошеев расщедрился, принёс старый тулуп, а под голову — небольшой мешок, набитый сеном. Сазонова пыталась сесть, но никак не могла удержать равновесие, и снова падала на лежанку. Срочно вызванная Раечка сбегала за доктором, тот пришёл через двадцать минут, благо жил и принимал напротив, поставил диагноз «переутомление» и посоветовал до утра ничем не кормить.

— Еда в ослабленном организме есть яд, — сказал Яков Шмульевич, сцепив пальцы на объёмном животе, — потому как требует сил, которых и так нет. Лечебный голод настоятельно рекомендую в качестве лекарства от всех болезней. Если всё же попросит, дайте тёплого молока с мёдом стакан, опять же, способствует сну и успокоению нервов.

Кривошеев выступал за то, чтобы оставить временно задержанную тут под замком до утра в одиночестве, но Плошкин вызвался нести дежурство, только попросил, чтобы его напарника, Линько, сюда прислали с вещами из гостиницы. Старший милиционер, для вида покочевряжившись, согласился, и отправился обратно в пивную. Стемнело, на улицах зажигали фонари, бросавшие причудливые тени, работник общепита заменил графин на другой, с ледника, разогрел щи и пироги. Вторая рюмка приятно обожгла пищевод и провалилась в желудок, Кривошеев зачерпнул паюсной икры из стеклянной вазочки, поднёс ложку ко рту.

На улице перед гостиницей появился Санька Флягин, он бежал в распахнутом мундире, не разбирая дороги. Метров за десять до входа в пивную милиционер споткнулся, упал, но тут же вскочил и влетел внутрь.

— Здесь они, — завопил он.

— Кто они? — ласково спросил Кривошеев.

— Они, — облегчённо выдохнул Флягин, — которых ищут. Только что приехали, и сразу в чайную, что у рынка, только того, кто лошадь у Тимофеича увёл, нету, а который поздоровее, тот сидит, жрёт. Я его сразу срисовал, вот прям в момент, и сюда бегом. Развалился, понимаешь, сволочь такая, чаи гоняет, словно ничего за ним нет. Да, ещё барышня с ним, хорошенькая, только сонная, может просто спит, или наклюкалась и не в себе.