Беглец (Управдом 5, весна 1929)

Глава 10

Глава 10.

30/03/29, сб

Колокольный звон выдернул Сергея из утренней дрёмы. Он проспал и ужин, и вечерний визит медсестры Сазоновой — то, что та приходила, обнаружилось по свежей повязке, и вообще, словно в беспамятстве почти половину суток провёл. Зато теперь чувствовал себя гораздо лучше. Наручные часы показывали шесть, за окном рассвело, надрывно орали петухи и слышался лай собак. Молодой человек слез с кровати, осторожно подвигал руками, повернулся несколько раз корпусом, отодвинул повязку. Бок саднило, но кровь не выступила, рана постепенно затягивалась. Он потрогал красную припухлость возле шва, намазанную какой-то вонючей мазью, и огляделся, ища, обо что бы вытереть испачканные пальцы.

Его одежду почистили и залатали, кожаные ботинки блестели растёртым жиром, а вафельное полотенце на спинке стула было такой белизны, что пачкать его Травин не решился, вытащил для этого из кармана пиджака носовой платок, приоткрыл дверь. В доме кипела жизнь, с хозяйской части слышался звон посуды, там что-то двигали и громко переговаривались. В деревнях вообще жизнь начиналась рано, ещё затемно, Сергей помнил, что его хозяева — по торговой части, но и они спозаранку уже были на ногах. В животе заурчало, организм требовал еды.

На кухне за столом сидел мужчина лет пятидесяти, в очках и с пустым правым рукавом, заправленным в карман пиджака. Он не торопясь ел кашу из небольшого горшочка — зачерпывал полную ложку, подносил ко рту, долго дул, а потом тщательно облизывал. И не переставал говорить. Рядом хлопотала девчушка лет шестнадцати, полненькая, рыжая и вся в веснушках. При виде Травина оба замолчали, мужчина положил ложку обратно в горшок, икнул. Нос у него был крючком, на щеке — большая бородавка, губы тонкие, с опущенными вниз уголками.

— Ты что ли жилец? — наконец спросил мужчина.

— Ага, — Сергей взял свободный стул, пододвинул поближе к столу, уселся. — Добровольский я, Сергей Олегович. А вы?

Мужчина не ответил.

— Это мой папа, Семён Егорович Сазонов, — за него сказала веснушчатая, — а я Маша. Папа, это тот раненый, который во флигеле ночует. Насчёт которого Пётр Лаврентьевич распоряжался

— Мало ли кто распоряжался, — Сазонов-старший сморкнулся в кулак, вытер руку о полу пиджака, — насчёт платы он тебе сказал?

— Три рубля, — Сергею хозяин дома нравился всё меньше и меньше.

— В день. И рубль за еду. И попрошу деньги вперёд, ты сколько тут собираешься столоваться?

— Дня три, не больше, — Травин достал бумажник, вытащил червонец, бросил на стол, добавил ещё две рублёвые бумажки.

Сазонов сгрёб деньги, сунул в карман, поскрёб ложкой в горшочке, тяжело поднялся, и потопал к выходу. Хлопнула дверь, раздался собачий лай и громкий окрик.

— Вы папу извините, он утром всегда такой, — Маша достала из буфета тарелку, поставила перед Сергеем, — деньги за еду я вам верну, у нас, считай, всё артельное, и мука, и масло, свои яйца только и мёд, четыре улья держим и два десятка кур.

На столе вслед за тарелкой появились яйца, Маша разбила полдюжины в миску, добавила молока, муки и начала взбивать.

— Насчёт денег не беспокойся, — сказал Сергей, — возвращать ничего не надо. А ты Маша Сазонова?

— Да.

— Так это ты меня подлатала и мазью намазала? Ловко, я даже не почувствовал, а ведь обычно чутко сплю. Спасибо.

Маша покраснела, отвернулась, схватила сковороду, бросила на неё кусок масла и сунула в печь на плиту.

— Так хорошо меня и на курортах не лечили, — продолжал Травин, — отёк почти спал, а ведь только вчера заштопали.

— Это всё Пётр Лаврентьевич, — девушка справилась со смущением, вылила яйца в сковородку, села напротив, разглаживая скатерть, — он раньше в Александровском помощником попа служил, а до этого на германской воевал, там лечебные курсы окончил, фельдшером был в армии. Я в медтехникуме училась, в Ново-Николаевске, так там, не поверите, врачи такого не знают, что знает Пётр Лаврентьевич. К нему со всей округи люди ездят, если кто занемог, никому не отказывает.

— И денег не берёт? — недоверчиво покачал Сергей головой.

— По закону у нас в РСФСР медицина бесплатная, — твёрдо сказала Маша, — разве можно за это с советского человека брать? Мы же не при самодержавии живём. Ой, вам же печёнку вчера принесли, я было на ледник положила, а потом думаю, вдруг проснётесь, и приготовила. А утром уже её холодную с маслом и травками перетёрла, называется паштет, вот, на хлеб мажьте, у вас крови много вытекло, а свиная печень — лучшее средство от малокровия, или по-научному — анемии. Это я вам как медицинский работник говорю. Толстым слоем кладите, всё сразу. Профессор из Москвы, между прочим, Мануил Исаакович Певзнер считает, что правильное питание — важнейшая часть лечения. И я с ним полностью согласна.

Травин послушно намазал горбушку, откусил. Маша строго смотрела, пока он не доел весь ломоть, тут же бухнула перед ним сковороду с омлетом, и не отрывала взгляда до того момента, когда сковорода, подчищенная кусочком хлеба, не стала пустой.

— Теперь я полностью здоров, — важно сказал Сергей, откидываясь на спинку стула.

Маша прыснула.

— Простите, — сказала она, — просто к нам из города редко кто заглядывает, на отшибе живём. Вы от поезда отстали? Ну от того, на который напали? Пётр Лаврентьевич вчера всем на собрании рассказал, это ж надо, всякие недобитки старорежимные ещё остались, маскируются под порядочных людей. Чаю хотите?

Сергей хотел. Чай был превосходен, на ароматных травах, с лёгкой горчинкой, к нему поставили две плошки, с мёдом и земляничным вареньем. На секунду даже мелькнула мысль, не остаться ли здесь подольше, в конце концов, до Владивостока он дней за десять точно доберётся. И пропала, хотя тревожно от неё стало — не в том ещё возрасте он, чтобы на первом попавшемся удобном месте осесть.

— А что профессор Певзнер говорил о физическом труде? — Травин поднялся из-за стола, — забор у вас покосился, калитка провисла, дверь входная скрипит, того и гляди развалится, подправить бы не мешало.

На то, чтобы перевесить входную дверь, ушёл почти час. Маша покрутилась-покрутилась возле Сергея, и ушла по своим делам, периодически выглядывая, чтобы спросить, не нужно ли чего из инструментов, и переброситься парой слов. Так Травин узнал, что кувалда у них есть в сарае, а сарай завален снегом, который скоро обязательно растает, и что Герасим его завёз в артель «Камышинский молочник». В селе, а теперь уже артели, жили четыреста с небольшим человек на сто шесть дворов, работали маслобойка, пилорама, свечная и кожевенная мастерские, мясной цех, клуб и школа. Ещё артельщики держали коров, поголовье стада было больше, чем численность населения, масло и сыр возили в город, в заготконтору и на продажу.

— А в церкви что?

— Сельсовет наш, точнее правление артели. Пётр Лаврентьевич сюда церковным старостой приехал пять лет назад, только не стал людям голову поповскими сказками дурить, а всю правду рассказал, и про мировой пролетариат, и про то, как наша страна изменилась, и что каждый человек может кем угодно стать, хоть учёным, хоть художником, только учись и трудись. Артель организовал, раньше-то каждый сам по себе жил, кто в нищете, кто кулаками вон других эксплуатировали, активисты бились как могли, школу организовали, клуб, только их мало было. Всё село на тридцать дворов, чуть больше ста пятидесяти человек.

— Это получается, за пять лет вас втрое больше стало?

— Да, особенно за последние два года прибавилось, молодёжь тянется из соседних деревень, беднота в основном, а тут им артель и работу даёт, и с материалом помогает, построить избу. У нас и маслобойня появилась, а то раньше молоко за тридевять земель возили, семилетку вот сделали, ну а церковь как помещение удобное, каждую пятницу там собираемся, в выходной, кто может.

— Почему в пятницу? — не понял Сергей.

— Так ведь Ленин Владимир Ильич, вождь мирового пролетариата, в пятницу родился, по пятницам у нас день нерабочий, — словно несмышлёнышу, объяснила Маша, — а ещё в среду, в день революции, лекции слушаем и кино смотрим от динамомашины ручной. И вообще, не в воскресенье же отдыхать, как при царизме. Да и то, у нас места непахотные, болотистые, муку покупаем, коровы, они круглый год ухода требуют. Кто-то дежурит, потом меняемся. Детишки вон тоже, с утра по хозяйству помогут, а потом в школу.

— Да, я видел, — Травин толкнул створку, та распахивалась легко и без скрипа, — учительницу встретил вчера, она ведь тоже у вас живёт?

Маша сразу не ответила, отвернулась.

— Живёт, — наконец сказала она таким тоном, словно лучше бы та жила где-нибудь в другом месте.

— Я слышал, она недавно здесь. А прежняя где?

— Утопилась она, летом.

— Да ты что! — удивился Сергей. — Почему?

— Потому что дура, — зло произнесла девушка, — от несчастной любви, видите ли. Кому только такое в голову придёт, в болото идти. И ведь почти спасли её, воды и грязи наглоталась, но успели вытащить. Только как Пётр Лаврентьевич не старался, не получилось откачать, жижа болотная в лёгкие попала. Вот не понимаю, ты ведь советский человек, приди, расскажи, как есть, у нас и комсомольская ячейка есть, и актив, так они этому кретину такого навешают, вмиг перестанет головы дурить. А она пошла и утопилась. Вот, прислали эту из окркомпроса, гордая ходит, нос задирает, словно мы неучи сиволапые, а она одна тут королевна.

Сергей только хмыкнул. И решил, что лучше тему для разговора сменить.

— А ещё народу мало на улицах, — заметил он.

— Конечно, все же на работе, пока светло. Вы приезжайте к нам летом, Пётр Лаврентьевич заказал в Омске такую штуку, которая электричество вырабатывает, у нас пилорама с маслобойкой на пару, от котла паровозного, вот к нему и прицепят, и будут в селе лампочки гореть, в каждом доме. А то противно, двадцатый век давно начался, а мы как дикари, при керосиновых лампах сидим да свечах. И радиоточки у всех обязательно поставим, чтобы радио Коминтерна слушать, вот увидите. А улицы мостить ещё в прошлом году начали, правда, только возле сельсовета пока.

— У вас тут прямо город настоящий получается.

— А что, чем мы хуже! — вскинула голову девушка, — не для того мы буржуев да дворян прогнали, чтобы как прежде жить, в темноте и невежестве, все достижения человеческой мысли нам доступны, только руку протяни и возьми. Так Пётр Лаврентьевич говорит.

— Гражданин, пёсика вашего заберите, — в дверь просунулась вихрастая голова, — он нам проходу не даёт, паразит, лёг посреди кухни и смотрит.

— Странно, он смирный у меня. Просто смотрит? — уточнил Бейлин, стирая полотенцем мыльную пену с лица. — Никого не укусил?

— Нет. Но взгляд у него, как у форменного ревизора, аж пробирает. Кухарка нервничает, а ей завтрак постояльцам готовить, так она уже тесто на пол уронила и сама чуть не навернулась.

— Сейчас спущусь, — пообещал Митя. — Мы съезжаем всё равно, так что уедет скоро пёсик.

Вихрастый исчез, Бейлин задрал рубаху, приподнял повязку. Рана покраснела и опухла, он надавил слегка на края, на поверхности выступила мутная капелька. Растёр каплю между пальцами, понюхал. Вчера Митя сам вскрыл свежий надрез, промыл раствором Карреля, купленным в аптеке. Ни к каким докторам он не пошёл — начнут ещё ковыряться, вдруг поймут, что он сам туда пулю засунул, повреждения-то не такие, как при обычном ранении. Кулёк из аптеки он положил в саквояж, оделся, и спустился вниз.

Доберман при виде Бейлина с места не сдвинулся, пришлось купить ему втридорога шмат мяса, только тогда пёс схватил угощение и улёгся в угол, с урчанием отрывая большие куски и почти тут же их проглатывая. Хорошего настроения от этого у работников кухни не прибавилось, но Митя клятвенно пообещал, что, как только собачка наестся, они тут же съедут.

— Три фунта сожрал, и не подавился, — уважительно сказал управляющий, который ради такого спустился из своей квартиры, — нате вам, проглот, с таким и по миру пойти недолго. Вам, товарищ, с собой еды завернуть заместо завтрака? Глаша, сделай фунт ветчины, масла солёного на два пальца и хлеба свежего каравай, в холст. Пожалте-с, и извольте расплатиться по утверждённым расценкам.

По расценкам вышло четыре рубля пятнадцать копеек, Бейлин вышел на улицу, покрытую подтаявшим снегом, прищурился от бьющего по лицу солнца.

Село Александровское, где он оказался, было большим, почти четыре тысячи жителей, и при железнодорожной станции. Рядом с вокзалом стояло здание гостиницы кооперативного товарищества трудящихся, предлагающей постояльцам удобные комнаты и питание по умеренным ценам. Бейлин задерживаться в селе не собирался, Герасима Кузьмича Нехаева, человека, который управлял санями, следовало искать совсем в другом месте. Только по весенним дорогам не находишься, Митя рассчитывал взять напрокат повозку, или в крайнем случае лошадь. Только в тот же день сделать этого не удалось, извозчики были согласны возить Бейлина по всей округе хоть круглосуточно, а вот доверить свою повозку чужому человеку никто не спешил. Митя, в свою очередь, не хотел брать с собой ещё кого-то, лишняя пара глаз и ушей ему была совсем не нужна. Можно было просто реквизировать лошадь, удостоверение Липшица лежало в кармане, немного грима, и Бейлина будут все принимать за помощника уполномоченного. Только продлится это недолго, ТО ОГПУ имеет на всём Траннсибе разветвлённую сеть агентов, и обязательно кто-то доложит, что восставший из мёртвых Тимофей Липшиц разгуливает по селу Александровское, третируя владельцев гужевого транспорта. В бумажнике у Мити оставалось чуть больше двух с половиной тысяч рублей, так и не отданных Лукину, этого бы с лихвой хватило, чтобы купить если не табун, то выезд, но лошадиная ярмарка находилась отсюда в сорока верстах.

Наконец он нашёл мужичка, который обещался пригнать повозку из Кондугловки, что находилась на Московском тракте, всего за сто двадцать рублей. Мужичок запросил три рубля авансом, получил кукиш и на тощую стопочку червонцев издали полюбовался, этого хватило, чтобы ударил шапкой об пол и божился, что утром бричка будет стоять рядом с гостиницей. Бейлин был почти уверен, что никакой брички не будет, но другого варианта пока не нашёл.

Рядом с крыльцом стояла тощая лошадь, запряжённая в потрёпанную кибитку. При виде Бейлина лошадь выдала порцию яблок и грустно заржала.

— Вот, — дохнули ему в ухо перегаром, — как обещались, значит, лучшая кобыла в округе, летит, как ветер. Цена божеская, двести целковых, токма подкормить её надо чуток, путь неблизкий сделала, подустала. Корм, как есть, за ваш счёт, мешок овса лично продам за бесценок.

— Вчера ещё сто двадцать стоила, — резонно заметил Бейлин.

— Так это вчерась, а сегодня расценки такие, — хитро прищурился мужичок, — как есть последнее от сердца отрываю.

— Сто тридцать, — Митя положил руку ему на плечо, — и смотри, если она свалится, я тебя из-под земли достану.

— Сто восемьдесят пять, — быстро произнёс торгаш, — вот те крест, себе в убыток отдаю.

Бейлин ничего не ответил, глядя ему прямо в глаза.и продолжая удерживать за плечо.

— Эх, ладно, — мужичок сорвал шапку, бросил на землю, топнул по ней ногой, — была не была, сто семьдесят пять.

Митя молчал.

— Сто пятьдесят? — с затаённой надеждой спросил собеседник.

Бейлин отпустил его, подошёл к кобыле, достал из саквояжа кусок хлеба, скормил, посмотрел на зубы, потом приложил ухо к лошадиному боку. Потом постучал по рёбрам пальцами

— Сто рублей дам. И ни копейки больше.

— Как же так? — опешил мужичок, — на сто тридцать сговорились, побойся Бога.

— Сто двадцать — последнее слово. И овёс за так отдашь, — сказал Митя, доставая деньги.

Торгаш схватил их, торопливо пересчитал, махнул в сторону кибитки, и широко расставляя ноги, побежал в сторону артельной столовой. Бейлин потрепал новую собственность по жёсткой гриве, расстался с половиной каравая, залез в скрипящую повозку и свистнул доберману. Тот улёгся на задней лавке, сыто зевнул.

— Султан, так тебя легавый звал? — спросил Митя, и не дожидаясь от собаки реакции, легонько пошевелил вожжами.

Лошадь обернулась, укоризненно поглядела на седока, и не спеша тронулась, то ли от ветра, то ли от голода её покачивало. Митя дорулил до вокзала, приказал собаке охранять повозку, а сам направился на телеграфную станцию. На его телеграмму, отправленную вчера, ответа не было, Бейлин попросил, если вдруг не вернётся, переправить ему послание по новому адресу, который он сообщит, оплатил почтовый сбор и гербовую марку, потом вспомнил, как доберман рвал кусок мяса, и прикупил в чайной на всякий случай два круга кровяной колбасы. Когда кибитка снова тронулась, Митя бросил вожжи, достал карту, купленную вчера в лавке при станции, и карандаш. Кибитку нещадно раскачивало и трясло, но все нужные линии были проведены заранее — от села Александровское к месту столкновения поездов, а оттуда через деревню Конопелька к Дятлово, где жил хозяин саней. Тех, на которых скрылся Травин, он же Добровольский.