Беглец (Управдом 5, весна 1929)

Глава 19

Глава 19.

01/04/29, пн

— И что теперь мне делать прикажете? — Гринченко мрачно постучал карандашом по столу, — как мне народу объяснить? Слухи пойдут, что она ведьма, люди, кто постарше, потребуют сжечь, а у нас, между прочим, не шестнадцатый век и не испанская инквизиция на дворе. Суд устраивать — посмешище получится, как бы хуже не стало, материализм такие явления отрицает. И даже если устроить, чего мы добъёмся?

— Вы её удавите, — посоветовал Бейлин, — по-тихому.

Пётр Лаврентьевич закашлялся.

— Чуть было не сказал «Бог с вами», — признался он, — вы вот шутите, а мне всерьёз Гриша предложил похоронить заживо, а перед этим кол осиновый в живот вбить. А ведь он — комсомолец, подобную чушь говорить не должен. Если бы я знал, чем этот ваш спектакль закончится, лучше бы её вот этой рукой…

Обсудить версию убийства Будкина в присутствии Сазоновых предложил Травин. Бейлин сначала сопротивлялся, но потом вынужден был согласиться — Сергей поставил ультиматум, либо всё делают, как он предлагает, либо он это сделает один, но потом, без Мити. Ниточки вели в дом Сазоновых — здесь жили пропавшая Тося Звягина, её сменщица, попытавшаяся утопиться в болоте, и Поземская, тут же Сергей нашёл фотографию двух сестёр, нож, которым пырнули несколько раз Будкина, тоже принадлежал Сазоновым. Митя считал, что это всего лишь совпадения, Гринченко согласился со скрипом, предупредив, что, если ничего не выйдет, он вызовет из города нормальный уголовный розыск. Самым трудным было найти подходящее место, чтобы и Поземская не подозревала, что за ней следят, и чтобы настоящий убийца, если он вдруг заявится, ничего не заметил.

Келья в подвальном помещении церкви имела не одну дверь, а две, первая вела в коридор, а вторая, замаскированная под стену, со слуховым окошком — в небольшую смежную комнату. Там заранее расположились Травин и один из помощников начальника артели. Милиционера Гришу никто предупреждать не стал, его роль во всём происходящем пока что не прояснилась, и он тоже находился под подозрением.

Сначала Бейлин допрашивал Поземскую. Нужно было вывести её из себя, и Митя с этим отлично справился. К концу допроса учительница почти ни на что не реагировала, и даже в обморок упала, только ничего не вспомнила. После этого Анну Ильиничну заперли в келье, а у входа поставили охрану. Оставалось ждать, прав был Сергей или нет.

Сазонов-старший из дома не выходил и пил горькую, его жена приготовила еду, спать не легла, а собрала свёрток, и отправилась к церкви аккурат к концу собрания. Здесь Бейлин засомневался, стоит ли продолжать следственный эксперимент — старуха была немой и неграмотной, а Травин утверждал, что внушить что-то человеку можно лишь при помощи слов. Но тётя Сима не подвела, отдала свёрток Маше, а уже та потребовала у милиционера, чтобы тот накормил заключённую. Гриша сам не помнил, как согласился, только взял поднос, на который раньше прихожане клали пожертвования, еду, и спустился вместе с Машей в подвал. Когда Сазонова, выпроводив милиционера, передала учительнице склянку, Травин выстрелил холостым из нагана. Девушка, которую взяли, что называется, с поличным, поначалу отпиралась, но потом начала говорить, причём с гордостью.

В техникум, где она училась, приезжал с лекциями известный психиатр Гиляровский, после этого Маша загорелась опытами гипноза, сначала практиковалась на своих товарищах, а после того, как у неё ничего не получилась, начала изучать учебники. Оказалось, не хватало малого — ввести подопытного в нужное состояние, в этом помогли препараты, которых в медицинском техникуме было достаточно. Сазонова оказалась девушкой способной, да ещё с врождёнными талантами.

— Бабка ихняя по слухам была ворожеей, прикосновениями лечила, а если кто поперёк шёл, до смерти могла заговорить, хоронили, как мне рассказывали, в закрытом гробу, потому как очень страшно выглядела покойная, будто черти мучили, — поделился Гринченко, — а Маша, поскольку любимая внучка, ни на шаг не отходила. Касаемо внушения, уж извините, я знаю достаточно, в церкви служил и такого понаблюдал, что медиумы и прочие гипнотические специалисты нашим попам в подмётки не годятся. Человека введи в нужное состояние, а потом внуши что хочешь, сделает не задумываясь, а ещё уверен будет, что сам так решил, и поблагодарит. Да что уж там говорить, иногда сам этим грешу, буянов каких унять приходится, или на путь истинный наставить, но только в целях общественного блага и без перегибов, и уж точно опоить всякой гадостью не пытаюсь.

Тосе Звягиной не повезло. Её мужем был нэпман, или как их ещё называли, совбур, который спекулировал мануфактурой. Мужа поймали, осудили с конфискацией, Тосе удалось спасти только драгоценности — кулон с изумрудом, несколько колец и браслет с бриллиантами. Всё это она хранила в шкатулке, но не удержалась, похвасталась Маше. Сазоновой-младшей показалось несправедливым, что украденные ценности достались одному человеку, тут она впервые применила знания, как считала, для народного блага — убедила Звягину, чтобы та передала драгоценности ей на сохранение, а сама спряталась так, что милиция её никогда не найдёт. И ни с кем связь не поддерживала. Куда именно уехала Тося, Сазонова не знала, или не хотела открыть, драгоценности передала Каинскому обществу «Друзей детей», себе оставила только одно колечко, самое скромное.

А вот со второй учительницей не вышло, та действительно на себя руки наложила от несчастной любви, и утопилась, Маша в этом винила себя — не смогла переубедить, лекарство на бедняжку не подействовало. Зато на Будкина затаила обиду. И когда подвернулся случай, решила, что сможет отомстить и ему, и Поземской, которая держалась с Машей свысока, и Рапкиной, та была помощницей Петра Лаврентьевича, то есть, по убеждению Сазоновой, занимала в артели место, которое должна была занимать сама Маша. К тому же Рапкина подворовывала, продавала товар со склада в город через лавочника Ярошенко, а начальник артели этому не поверил, и посоветовал Сазоновой чушь не выдумывать.

— Вправду воровала? — уточнил Бейлин у Гринченко.

— Проверим, — нехотя сказал тот, — ну не могла она, я её столько лет знаю, всегда помогала, когда нужно. Нет, товарищ, уверен, ложное это обвинение, из зависти оговорили, если вправду чего не досчитаемся, у Ярошенко выбью, кто со склада таскал. Тут уж будьте спокойны, выведем на чистую воду.

Для Маши обработать обеих подруг не составило труда, Рапкина была натурой истерической, внушению поддалась быстро, к тому же хоть и воровала, но совесть её грызла, а Поземская чувствовала за собой вину в судьбе сестры и желание отомстить. На это у Маши ушёл почти месяц, она уже подумывала, как лучше поступить — заставить Поземскую броситься в колодец, а Рапкину — прийти с повинной, но тут Будкина придавило бревном, план созрел моментально, Сазонова едва успела убедить Поземскую, что та должна убить бывшего ухажёра сестры. В том, что именно она ткнула спицей молодого человека, Маша не созналась, валила всё на Рапкину, которая якобы до сих пор страдала от того, что Ваня Будкин её бросил. Но и Травин, и Бейлин были уверены — это сделала она, именно девушка последней видела Ивана, причём без свидетелей, а Ираида в это время находилась в другом месте. Ну а потом Поземская ткнула мёртвое тело ножом, проревела и уже хотела было идти вешаться от осознания вины, как появился Травин и всё испортил.

Как именно Сазонова убедила Ираиду Михайловну спрыгнуть, она отказалась объяснить. Сжала губы, улыбнулась, и гордо молчала, не отвечая на вопросы. Почерк в записке оказался не Рапкиной, но и не Маши. Не объяснила девушка, зачем принесла нож на склад, но по её виду стало понятно — тут она явно не всё продумала.

— Мы не с опытным преступником дело имеем, а с обычным фельдшером, не стоит от неё талантов криминальных ждать, хотя способности явно имеются, — сказал Травин. — Продумано всё в спешке, но если бы Поземская повесилась, никто бы ничего не узнал. А так, статья сто сорок один, максимум три года, с учётом смягчающих обстоятельств суд даст два года, а то и вовсе освободит, если посчитает, что совершалось всё это из идейных соображений.

— Откуда у вас такие познания, товарищ? — удивился Гринченко.

— Пришлось узнать, — туманно ответил Сергей. — И это в лучшем случае, сейчас у вас есть признания Анны Ильиничны в попытке убийства, думаю, она, когда память вернётся, это отрицать не сможет. И Ираида Рапкина в бессознательном состоянии, возможно — воровка, которая с собой пыталась покончить на наших глазах, в то время как Сазонова стояла двумя этажами ниже. Протокол допроса у вас имеется, передадите следователю, а дальше уж он пусть сам решает, что и как.

Бейлин отвернулся. Документ, лежавший в папке, был подписан помощником уполномоченного ТО ОГПУ по Транссибирской железной дороге Липшицем, который умер и подпись свою поставить по понятной причине не мог. Прокурор первым делом обратит на это внимание, и с Сазоновой никто возиться не станет, переключатся на проблему поважнее.

— Между собой решите, — посоветовал он Петру Лаврентьевичу, — народ вполне способен вынести справедливое наказание, сами так сказали. Готовы ехать, товарищ Добровольский?

Лошадь впрягли в открытую повозку без бортов, временно национализированную у лавочника Ярошенко, сельский транспорт скрипел и вот-вот готов был развалиться. Бейлин уселся сзади, вместе с доберманом, Травин неумело взмахнул вожжами. Через десять минут Камышинка скрылась за поворотом.

Начальник артели сидел у себя в алькове, перелистывая бумаги.

— Уехали, — в кабинет заглянул Гриша, — поворот прошли, вроде мирно сидят, болтают о чём-то, я близко не подходил, собачка чует, волнуется. Как думаете, Пётр Лаврентич, вернутся?

— Нет, — тот покачал головой, — по своим делам едут. И что-то между ними неладно, в контрах они. Тот, что пониже, чекист, он попроще, умным себя считает, только мысли его как открытая книга. Видел, как он всё сделал, чтобы мы в город не послали? И под конец тоже наказал, мол, сами разбирайтесь, без посторонних. А почему?

— Не знаю, Пётр Лаврентич.

— Дурак, это вопрос риторический, то есть предназначенный для следующей реплики, дабы возбудить к ней интерес. Здоровяка он хотел с собой увезти незаметно, тот ему важнее, чем Поземская, Ираида и социальная справедливость. А ещё хотел, чтобы про это милиция не прознала.

— Так может и не чекист он вовсе?

— Нет, Гришка, чекист, тут по всему видно, и как он людей допрашивал — с наскоком, без жалости, и как сразу отделил важное от незначительного. Навидался я их за гражданскую да в первые революционные годы, ошибиться трудно, так что наш это человек, советский.

— Ну а второй?

— Тут посложнее имеется соображение, себе на уме этот Добровольский. Говорит, что бандиты в него пульнули, и вправду, рана в наличии, как я ковыряться в ней начал, не поморщился, значит, к боли привычный, это раз, — Гринченко-старший загнул палец, — смотри второе, в законе разбирается, статейку сразу выпалил, по памяти, и людей он спрашивал с умом, это третье. Не давил, а в самую душу, подлец, залезал, а засаду устроил, как только додумался. Такие люди спичками не торгуют, помяни моё слово, может сам бандит какой, а может и похуже чего. Ну да ладно, видели мы их в первый, и дай Господь, в последний раз. Да не лыбься ты, поминаю по привычке. Машка в подвале сидит?

— Сидит.

— Что говорит?

— В основном молчит, прощения у меня вымаливала, что такое с Иридой Михалной сотворила, но я бы её, подлюку, к стенке поставил без жалости.

— К стенке успеется ещё. Про воровство не брехала?

— Говорит, от отца узнала, Семёна Егорыча, по мелочи та брала, а деньги сестре передавала в Ново-Николаевск по большой надобности, из нужды.

— Слухи какие идут?

— Да пока талдычут, что Ираида Михайловна от пропащей любви скинулась, потому как Будкина не разлюбила, а Поземская, значит, из ревности его порешила. Про письмецо-то я молчок, понятие имею.

— Молодец, соображаешь, пусть пока так и думают. Ираида сама себя наказала, даже слишком.

— С учителкой чего делать, Пётр Лаврентич?

— Как она сейчас?

— Спит, словно младенец, даже завидно.

— Надо же, младенец, а ведь она Будкина ножом пырнула из личной вражды. Пусть по наущению, но без её собственной воли ничего бы не вышло. Вот и признание её, лично рукой написанное, имеется, — начальник артели достал бумажку из папки, похлопал по ней ладонью. — С Сазоновой их вместе посади, может чего новое расскажут, что весы правосудия качнёт, только помыслы у советского человека, Григорий, должны быть чисты, без этого в новую жизнь не войти. Если ты убийца, грабитель или обманщик, если вместо общего дела свои интересы блюдёшь, не по пути нам с людьми такими. Так что, вдруг Анна Ильинична сама решит на себя руки наложить, я горевать не стану, народу объясню, что к чему, ну а коли не захочет, передумает, то чужая она нам. В милицию отвезёшь, пусть окружной суд её судьбу решает.

Митя смотрел по сторонам, нащупывая в кармане пистолет, раньше, чем повозка минует поворот, действовать было опасно — мало ли кто из сельских активистов за ними следит. Только если в прошлый раз дорога была пустынной, то в этот день пользовалась популярностью — то и дело попадались встречные повозки и верховые, на глазах у всех Бейлин стрелять не решился. Ждать пришлось не меньше четверти часа, прежде чем показался поворот на Мамоново, где-то здесь валялись тела двух подручных вора из Кандагуловки. Дорога к этому времени очистилась, только впереди маячила попутная телега, и та постепенно от них отрывалась.

— До ветру бы сбегать, — сказал Митя.

Травин потянул вожжи, лошадь облегчённо всхрапнула, остановилась.

Бейлин подался вперёд, словно собираясь слезть с повозки, потянул руку из кармана. Убивать попутчика он пока не собирался, по крайней мере до того времени, как допросит, связать такого здоровяка Митя бы не смог, оставалось припугнуть — вжатый в спину ствол кого угодно сделает сговорчивым, а там уже в ход пойдёт нож, коленки подрезать, чтобы не сбежал, сухожилия на руках. И какой бы не был Сергей сильный и крупный, никуда он не денется.

Травин рисковал, Бейлин мог и выстрелить. Но ночью, вернувшись с допроса Сазоновой, чтобы пару часов поспать, молодой человек обнаружил, что в его комнате побывали гости — вещи лежали вроде и на своих местах, но не совсем, пиджак явно обшаривали, видимо, искали, не зашито ли чего в подкладку. Хорошо, что он спрятал книжку в поленнице, а бумажник, наоборот, оставил на видном месте. Такой интерес можно было объяснить простым любопытством, но Бейли и так вызывал слишком много подозрений, а когда сказал, что ему надо отдохнуть, и час отсутствовал — они только окрепли.

Когда они от Камышинки только отъезжали, тень отбрасывалась влево, но через три километра повозка повернула на прямой угол, и теперь солнце било им в спину. Любое движение попутчика Травин мог наблюдать, и всё равно, приходилось тратить много сил, чтобы не пропустить нападение. Он был уверен, что это случится в ближайшие полчаса — и бдительность Сергей успеет потерять, и подходящий момент наступит. Тут Митя сам ему помог, сначала взвёл курок, и только через пять минут на пустой дороге решил, что — пора.

Доски скрипнули, Бейлин приподнялся, тень головы показалась справа, плечо пошло вверх, Сергей оттолкнулся, падая навстречу, перехватил запястье, дёрнул поверх себя, закрутил тело попутчика, нажимая локтем на то место, где у Мити была рана, ударил кулаком в висок. Пистолет вылетел из повозки, Бейлин закашлялся, замотал головой, но сознания не потерял. Травин навалился сверху, прижал горло, перехватил поудобнее шею обеими руками, сильно сжал. Дмитрий крутился словно уж, пытаясь выбраться из-под противника в полтора раза больше весом, он успел достать нож, даже пырнуть попытался, а потом перед глазами всё поплыло, потемнело.

В распоряжении Сергея было не больше половины минуты — артерии он пережал коротко, так что противник мог очнуться в любой момент, Травин вытащил из своего кармана пузырёк с хлороформом, а из кармана Мити — несвежий носовой платок, смочил ткань, приложил к носу, зажимая рот, дождался, когда противник сделает два вдоха, и добавит к своему обморочному состоянию ещё несколько минут. Затем тронул вожжи, уводя лошадь с дороги, и там уже выбросил платок. Доберман спрыгнул с повозки и шёл рядом, словно происходящее его не касалось, даже голову отвернул.

— Хороший пёсик, — сказал Травин, — куплю тебе пожрать.

За придорожными зарослями он раздел Бейлина до нижнего белья, снял с кобылы поводья, и ими уже связал вяло стонущего Дмитрия понадёжнее, заткнул ему рот его же портянкой, а потом не торопясь обыскал одежду и багаж. Оружие — нож и пистолет, переложил себе, отдельно просмотрел бумажник и два удостоверения, из бумажника достал багажные квитанции на имя Крутова. Пошарил в саквояже — там, кроме Маузера, ничего интересного не нашлось, вспорол ножом подкладку, вытащил из потайного отделения ещё одно служебное удостоверение, выданное «Совкино», с Митиной фотографией, его изучил гораздо внимательнее.

— Надо же, какие штуки случаются. Подождём, когда наш общий знакомый придёт в себя, — Травин пошлёпал пленника по щекам, потом опустился на корточки перед собакой, — и послушаем, что скажет. Как думаешь, за что меня допросить хотел, а потом убить? Хотя, лучше ты мне вот что скажи, Бобик, мы друзья, или как?

Кобель наклонил морду, зевнул, словно раздумывая. Потом сделал шаг вперёд, и потёрся головой о плечо Сергея.

Бейлин пришёл в себя через три минуты, когда ещё Сергей его пеленал. Он лежал с закрытыми глазами, но больше не стонал, ритм дыхания поменялся, руки напряглись на мгновение, оценивая крепость верёвок, и сквозь чуть приоткрытые веки наблюдал, как потрошат его имущество. Попутчик проделывал это умело, явно не в первый раз, и Митя ругал себя последними словами за потерю бдительности.

— Орать не советую, — Травин наконец закончил изучать трофеи, вытащил у пленника изо рта портянку, — хотя можешь и поорать, всё равно никого рядом нет.

— Отпусти, — Митя открыл глаза, он говорил медленно, но чётко, — ты чего? Я же друг Вари Лапиной, тебя спасти ехал, в голову что взбрело? Бросился словно зверь, связал зачем-то.

— Хорошая попытка, но — нет, Дмитрий Бейлин, он же Тимофей Липшиц, хотя нет, на Липшица ты мало похож. И вдобавок ещё Иван Модестович Бентыш, представитель «Совкино». Сначала поговорим, и ты мне расскажешь, зачем за мной гонялся, и зачем вы с Лукиным толстяка Крутова пришили, ну а потом уже я решу, что с тобой делать. И ещё у меня вопрос есть, который тебя, возможно, удивит.

— При чём тут Крутов? — попытался возразить Митя, но увидев багажные квитанции, криво усмехнулся, — ничего я тебе не скажу, хоть режь меня на куски. Только учти, далеко тебе, гнида германская, не уйти, а вот если сдашься, может, жить останешься.