Беглец (Управдом 5, весна 1929)

Глава 12

Глава 12.

30/03/29, сб

От Александровского до Конопельки, где жили незадачливые грабители, добраться можно было как минимум двумя путями — или по зимнику, петляющему в лесу, или до Кондагуловки, а оттуда по опять же лесной дороге до Дятлово. Бейлин выбрал второй вариант, и почти сразу пожалел. Дорога оказалась разбитой и многолюдной, поначалу лошадь тянула с приличной для её состояния скоростью, а потом упёрлась в дровни, груженные мешками, и темп резко упал. Обогнать плетущегося тяжеловоза не было возможности, мешали встречные повозки, через четверть часа Митя достал было браунинг, но тут тяжеловоз свернул. Кобыла дёрнулась за дровнями, получила удар кнутом, и обиженно заржав, мелкой рысью за час домчалась до посёлка. Бейлин даже не ожидал от дохлой клячи такой прыти.

Кондагуловку пересекал Московский тракт, идущий вроде как до самого Тихого океана. Дорога, которой пользовались сотни лет, с постройкой Транссиба постепенно приходила в упадок, но всё ещё держалась. В посёлке жизнь раньше кипела, от этого периода остались каменные здания магазинов, трактиров и постоялых дворов, здесь же находился большой рынок, где продавали лошадей, и почтовая станция. Купленная карта до таких мелочей не опускалась, зато местные охотно показывали за гривенник, куда проехать и где свернуть. Следуя их советам, Бейлин проплутал полчаса, прежде чем упёрся в чайную, от которой, как сказали большинство советчиков, начиналась дорога на Конопельку.

— Охраняй, — приказал он доберману, спрыгивая с тарантайки.

Собака никак не отреагировала, она лежала, уткнувшись мордой в передние лапы, и посапывала. Купленное в гостинице мясо доберман съел полчаса назад. Митя махнул рукой, привязал кое-как кобылу к коновязи, кинул ей пук сена, и зашёл в зал. Почти пустую чайную пронизывал табачный дым, огромный самовар добавлял в него нотки тлеющих углей, рядом с ним продавец в белом фартуке стоял, облокотившись одной рукой на прилавок, а другой ковыряя в носу. При виде посетителя он оживился, вытер палец о фартук.

— Чего изволите, товарищ?

— Мне бы щец горячих.

— Суточные есть, отличные, на мозговой кости, всего восемьдесят копеек. К ним булка решетная, масло и сметана, всё в эту цену. Могу ещё капусты квашеной подать, по гривеннику, водка Ново-Николаевская в разлив по пятьдесят копеек за полстакана.

— Капусты не надо, а вот щи давай, и водку.

Митя уселся у окна, так, чтобы видеть повозку, поставил саквояж на лавку рядом с собой, расстелил карту на столе. Буквально через минуту появилась полная русоволосая девушка с подносом, бухнула перед Бейлиным горшок парящих щей, тарелку с половиной каравая серого хлеба и небольшим кусочком масла, плошку сметаны и стопку с прозрачной жидкостью. Она было повернулась, чтобы уйти, но мужчина её удержал.

— Скажите, я вот Конопельку ищу, или Дятлово, это здесь дорога начинается? Вот, мне в гостинице на карте нарисовали, а где тут что, не разобрать.

Девушка уселась рядом, наклонилась к листу бумаги. От неё пахло свежей выпечкой, Митя вздохнул, дело, как всегда, было прежде всего, а личная жизнь — только в мечтах.

— Почти правильно вам нарисовали, товарищ, метров через сорок будет будка сапожника стоять, там сразу и повернёте, почти прямо вёрст двадцать ехать, а потом вот этот поворот. Только не ошибитесь, вот здесь ещё повороты есть, — сказала подавальщица, тыча пальцем с обгрызенным ногтем, — на Мельково, Жаворонково, а вот здесь Камышинка находится, оттуда масло и сметану получаем, вот эти, что я принесла, они в округе самые лучшие. Сейчас как раз подвода от них стоит, разгружается, так вы с ними можете поехать, это, считай, пол пути, или хотите, с собой возьмите кого, за три рубля дорогу покажут аж до куда надо.

Бейлин обещал подумать, одним махом выпил водку, и принялся за щи. Мяса не пожалели, разваренный кусок не меньше чем в фунт плавал в гуще крупно нарезанных овощей, сметану он класть не стал, чтобы не перебить вкус, съел её отдельно, хлеб намазал маслом, оно и вправду было отличным, очень сливочным, с еле уловимым ореховым привкусом. В очередной раз бросил взгляд в окно, и увидел, как к повозке подошли трое, два здоровых молодых лба, похожие друг на друга, словно близнецы, и пацан лет десяти. Они постояли с минуту, что-то обсуждая, потом мальчишка бросился бежать, а его приятели остались возле упряжки. Внутрь они не лезли, держались поодаль, вот только внимание их было направлено именно на Митину собственность. На первый взгляд с ней всё было в порядке, даже регистрационный знак на тарантайке Бейлин менять не стал, с чего такое внимание, предстояло выяснить. Мужчина не торопясь доел щи, рассудил, что в Конопельке его вряд ли покормят, взял ещё тушёного мяса с картошкой, и попросил пару фунтов сырого мяса с небольшой косточкой отдельно завернуть для собаки.

Тем временем пацан прибежал обратно, что-то сказал близнецам, получил монетку и снова куда-то умчался. Приятели пошептались, и один из них решительным шагом направился в чайную. Войдя, он подошёл к продавцу, о чём-то с ним переговорил, и не менее решительно подошёл к Мите. Уселся напротив, упершись ладонями в столешницу.

— Я тебя за стол не приглашал, — спокойно сказал Бейлин, бросая окурок в тарелку, служившую пепельницей.

— Слышь, дядя, откуда лошадка у тебя? — парень сжал край доски, мышцы на руках напряглись буграми.

Митя обвёл зал взглядом, немногочисленные едоки уткнулись в свои тарелки и стопки, не поднимая глаз.

— Утром сегодня купил, в Александровске, у ханурика одного. Низкий такой, волосы тёмные, под левым глазом бородавка, шапку любит на пол кидать. Ещё вопросы есть?

— И почём купил?

— Сто двадцать.

— Богато живёшь, — парень пригладил вихры, замолчал, глядя в окно.

Там к его приятелю прибавились ещё двое, на взгляд Бейлина — деловые. Один из них заглянул в повозку и отпрянул — прямо перед его носом лязгнули зубы добермана. Собака, увидев, что больше чужак внутрь не лезет, снова улеглась, примостив морду на лапы.

— Как его зовут-то? — спросил Митя.

— Кого?

— Да ханурика этого, что я описал.

— Сидорка, а что?

— Да мнится мне, что этот Сидорка у вас кобылу-то увёл, а мне подсунул.

— Ага, так и есть, — парень важно кивнул в сторону окна, — только не у нас, а у Трофимыча, а он, понимаешь, не любит этого, прямо спит плохо. Так ты давай того, вертай обратно.

Митя поднялся, взялся за саквояж. Выхода, на его взгляд, было три.

Первое — перестрелять всех к чёртовой матери. Он всегда держал в пистолете полную обойму, плюс один патрон в патроннике, значит, как минимум шестерых положит сразу, а потом, пользуясь суматохой, достанет маузер, это ещё плюс десять выстрелов. Придётся вывести из строя всех, кто вмешается, а потом удирать. На такой лошади, которую ему подсунул конокрад, это будет трудно, к тому же он уже сказал, куда едет, и наверняка за ним пошлют кого-то вдогонку.

Второе — позвать милицию, достать удостоверение Липшица, отнять повозку, точнее реквизировать. Против ГПУ тут у деловых кишка тонка, место бойкое, значит, и блюстителей правопорядка больше. Только тогда о том, что Липшиц восстал из мёртвых, вскоре узнают.

Бейлин кинул на прилавок три рубля, забрал кусок мяса, завёрнутый в бумагу, не обращая внимания на парня, следующего по пятам, вышел из чайной, остановился около коновязи.

— Ты что ли Трофимыч? — спросил он у одного из деловых, того, что постарше, лысого и со шрамом на щеке, в кожаной куртке с меховым подбоем и стоптанных офицерских сапогах.

— Ну я.

— Даю червонец.

— Эта, Трофимыч, я выяснил всё, ему Сидорка кобылу продал, — вставил своё близнец, — за двенадцать червонцев. Говорил же, вчера вертелся, сволочь, надо было его…

— Цыц, — нервно сказал лысый, — а ты, мил человек, за что червонец платишь?

— Я купил лошадь, чтобы до нужного места доехать, — объяснил Бейлин, — правду говорите, или нет, не у вас покупал, значит, и спрашивать не с вас буду. Но если твой человек меня отвезёт, отдам тебе червонец за хлопоты, лошадку он обратно пригонит. Зачем мне лишняя обуза. Иначе получите повозку через два дня, а уж там разберёмся.

Деловой посмотрел на Митю оценивающе, потом на товарища, рябого низенького мужика в штиблетах с гамашами, дождался кивка, цокнул языком.

— Двоих возьмёшь.

— За один червонец — хоть десятерых, только спереди. А задняя лавка наша с собачкой, туда пусть не лезут.

— Сговорились. А куда собрался, коли не секрет?

— Какой секрет, до Дятлово мне надо добраться, там кое-что взять, а потом, — тут Митя вспомнил то, что говорила девушка-подавальщица, — в Камышинку отвезти, в обратный путь, там и заночую. Груз тяжёлый, как раз твои ребята подмогут, за червонец, а я не буду спорить насчёт лошадки. Как говорится, и вашим, и нашим, с Сидоркой этим потом разберусь.

— Да у него в кармане вошь повесилась, — заржал второй близнец, но под взглядом лысого заткнулся.

Трофимыч отошёл со своим рябым приятелем чуть дальше, они пошептались, потом подозвали одного из парней, того, что к Бейлину подходил, наконец лысый сказал:

— Вы двое, едете с ним, смотрите, чтобы не дурили, вели себя пристойно. И ты, товарищ-барин, держи себя с пониманием, ребята молодые, горячие, сиди себе спокойно и собачку гладь.

Местные блатные развернулись, и не прощаясь, ушли, причём рябой, шёл первым, а Трофимыч чуть ли не семенил за ним. Близнецы залезли на облучок, перед этим продемонстрировав Мите револьверы под куртками, доберман к новым пассажирам отнёсся спокойно.

Дорога, на которую они выехали, в отличие от той, что шла между Александровским и Кондагуловкой, была менее оживлённой. Попутных саней почти не было, встречные попадались не часто, может быть раз в несколько минут, а после поворота на Жаворонково почти исчезли. Разговор не клеился, парни на вопросы отвечали неохотно, так что Митя большую часть пути просто пялился по сторонам. Он проследил глазами за очередной встречной телегой, подождал, пока та отъедет подальше, наклонился вперёд, словно поправляя сапог, похлопал правого близнеца по плечу.

— Слышь, браток, огонька не найдётся?

Тот пошарил в кармане, вытащил спички и протянул, повернувшись. Митя всадил нож ему в натянувшуюся шею рядом с позвоночником, чуть ниже челюсти, и тут же выдернул обратно. Парень захрипел, схватился за рану руками, из-под пальцев хлестала кровь. Пока левый подельник хлопал глазами, Бейлин ткнул ему дуло пистолета в спину, прижал лезвие к кадыку.

— Езжай как было.

— Ты что творишь? — тот послушно взмахнул вожжами, — зачем?

Кровь приятеля, склонившегося к нему, стекала прямо на куртку и штаны, но возница боялся пошевелиться.

— Вы меня когда ограбить хотели, на этой дороге, или как товар получу?

Парень молчал, только зло сопел.

— Ну?

— Краплёный тебя, сука, из-под земли достанет, ты сынка его марухи убил, он тебя на кусочки порежет, на лоскуты, никуда не скроешься.

— Краплёный — это второй, который молчал, рябой такой? Что, серьёзный человек?

— Очень серьёзный, в Москве мокрые дела творил, — подтвердил возница, — а как повязали, с кичи убёг, власть здесь имеет. Его менты боятся, не трогают, так что ты против него никто.

— Дерьмо твой Краплёный, и приятель его, который Трофимыч. А вы вообще бакланы. Так когда убить собирались? Отвечай, а то смотри, дорога пустая, пристрелю, не услышит никто.

— Так и так ведь порешишь.

— Верно, — сказал Митя, и выстрелил.

Мёртвые тела он оттащил в сторону, кое-как забросал кровавые следы снегом — тот, растаяв, всё смоет, и тронулся дальше, стараясь успеть в Дятлово до наступления сумерек.

Травин вертел фотографию так и эдак, чувствуя, что во что-то в очередной раз влипает. Карточка завалилась за кровать, значит, принадлежала кому-то, кто жил в этой комнате. Жила — справа на отпечатке стояла молодая девушка с глуповатым лицом и старательно выпученными глазами, а слева, на стуле, сидела Поземская. Навряд ли местная учительница прятала свои вещи в соседнем помещении, но Сергей на всякий случай проверил — осторожно простучал стены и пол. Выглянул в коридор, там возле примуса стояла Анна Ильинична.

— Что вы там долбили, мышей гоняете?

— Ага, их. А вы что, не у хозяев столуетесь?

— Это моё дело, не ваше, — учительница ожесточённо скребла ложкой по дну кастрюльки, аромат от варева шёл совсем не аппетитный, — хотели что-то?

Сергей нащупал в кармане карточку.

— На запах вышел, — сказал он, — думал, крыс морят, а тут оказывается вы еду готовите.

— Да что же это такое, — Поземская в сердцах бросила ложку на пол, — что вы мне весь вечер гадости говорите. Что я вам сделала?

Губы её дрожали, глаза налились слезами, видно было, что учительница готова вот-вот заплакать.

— Знаете что, — поспешил Сергей, пока истерика не началась, — давайте я вам принесу бутербродов с кухни, мне можно, я им плачу достаточно, а вот это мы отдадим собаке. Хотя нет, собаке нельзя, жалко её, просто выбросим. Ну как, договорились?

Поземская кивнула, плечи её поникли, она, стараясь шагать твёрдо, ушла к себе в комнату, хлопнула дверью так, что та снова приоткрылась, послышались рыдания.

— Только бабских слёз мне не хватало, — вздохнул Травин.

Он снял подгорающую посуду с примуса, сходил на кухню, где тётя Сима готовила завтрак загодя, чуть ли не насильно всучил ей рубль, намазал толстым слоем масло на два здоровых ломтя хлеба, сверху бросил по куску окорока, налил в кружку чай, и ногой отворил дверь в комнату учительницы. Та лежала на кровати и всхлипывала, на Травина не отреагировала. Рядом на тумбочке стояла полупустая склянка, Сергей отколупнул пробку, понюхал, покачал головой. Подобным средством он лечил, и практически безуспешно, головную боль.

— Эй, — сказал он, — давайте уже есть, чай остынет.

— Я не хочу, — ответили ему из глубины подушки.

— Это вопрос не желания, а необходимости, — Травин поднёс к голове учительницы бутерброд, повертел, — хлеб грубоват, зато масло отличное, и окорок свежайший. Слушайте, да что я расхваливаю, если не будете, сам съем.

Поземская села на кровати, отобрала у Сергея бутерброд и впилась зубами. Ела она совсем не интеллигентно, жадно сглатывая. Правда, пальцы вытерла не о платье или одеяло, а об носовой платок, и вторую порцию пережёвывала уже тщательнее, запивая кипятком. Травин терпеливо ждал. Наконец учительница доела последний кусок, зажала жестяную кружку в ладонях, грея пальцы. Слёзы у неё высохли и больше не появлялись.

— Что, на награду надеетесь? — снова зло сказала она.

— На какую?

— Известно какую, всем от меня этого надо, а вы вон точно из тех, кто ни одной юбки не пропустит. По глазам вижу, что такой.

— Что, неужели прям всем? — удивился Сергей, учительница была, что называется, миленькой, но совсем не сногсшибательной красавицей, — тут вроде своих девушек полно, и не хуже вас, я сегодня видел.

— Не хуже? — Поземская вскочила, расплескав чай, — а ну подите вон, хам.

Травин решил, что время для разговора о фотокарточке ещё не пришло, он аккуратно закрыл дверь в комнату учительницы, но к себе не пошёл, накинул тулуп, выбрался на свежий воздух. К вечеру подморозило, оттаявшие лужи затянуло тонким ледком, Сергей чуть было не навернулся со скользкого крыльца, выкурил две папиросы, и совсем уже собрался снова идти спать, как увидел на улице оживление. Люди шли к церкви, подсвечивая себе дорогу керосиновыми фонарями и иногда проваливаясь сапогами в глубокие лужи. На память пришло что-то такое, словно из прошлой жизни.

— Strike up the music the band has begun, — напел Сергей, — the Pennsylvania… Куда они все собрались на ночь глядя?

Он напомнил себе, что всё, что тут происходит, его не касается, и что через три, а лучше два дня он должен уехать и оставить это артельное село в прошлом, и что всякие фотографии с незнакомыми людьми, найденные в неподходящем месте, могут вообще ничего не означать, а нервных учительниц хватает с избытком по всей Советской России, взять хотя бы Варю Лапину, но сошёл, а точнее — соскользнул с последней ступеньки, и направился на вечернюю прогулку.