Беглец (Управдом 5, весна 1929)

Глава 13

Глава 13.

30/03/29, сб

Площадь перед церковью освещали шесть высоких фонарей Вельсбаха, они давали достаточно света, чтобы можно было различить лица. Перед входом стоял милиционер Гриша в фуражке и с амбарной книгой, он отмечал каждого, кто заходил внутрь.

— Извиняй, Серёга, вход сегодня только для артельщиков, — важно сказал он, заступая дорогу, и тут же отвлёкся на очередного посетителя с фонарём, — Меринов, номер какой? Триста пятнадцатый? Проходи быстрее, сейчас начнётся.

Видимо, Меринов был одним из последних в списке, Гриша пересчитал сделанные пометки, ставя точки химическим карандашом, поделился с Травиным папиросой и спрятал правую руку в карман, погреться.

— Что за собрание? — поинтересовался Сергей.

— Такое, брат, важное, Пётр Лаврентьевич каждую субботу собирает, чтобы, значит, массам свет нести. И похвалит, и пропесочит, а иначе как, народ разбалуется, чудить начнёт, на это мы пойти не можем, потому что когда трудящиеся объединяются, как один человек, идя за лучшими людьми нашей артели, тогда победа труда обеспечена — явно чужими, заученными словами сказал Гриша, достал из кармана часы, — ну вот где их носит? Ещё троих нет, а осталось всего пять минут. Слушай, ты знаешь, где Будкины живут? Ну Вовка и братья ейные. Ах, да, откуда, ты ж не местный. Непорядок, если не придут, ну я им задам.

Он огляделся по сторонам — площадь была пуста.

— Может, успеют ещё?

— Успеют, не успеют, а обязаны быть.

— Иван Будкин — это их родственник?

— Ага, только дальний, их три семьи из Меликово переехали, Вовка с братьями, ещё Лизка Будкина с мужем, наша библиотекарша, он у неё столяр. И Ванька вон бобылём, которого ты вытащил из-под бревна. Всё село об этом говорит, будто не меньше десяти пудов поднял, словно пушинку, а потом навзничь упал, и к Петру Лаврентичу под нож.

— Да нет, обошлось, пустяки, — Травин махнул рукой, — когда вертикально поднимаешь, ноги в основном работают, они целого человека весь день носят. Так, чуток шов разошёлся, а в общем без последствий. Кстати, я ведь там не один оказался, в лазарете-то, вот скажи, ты ведь здесь всё знаешь?

— По должности положено, — важно сказал Гриша.

— Эта учителка, которая из-за Ивана утопилась, вправду такая красавица была?

— Откуда про неё услыхал?

— Да мне сестричка ваша, которая Фрося, рассказала, мол, неземной красоты была, а Будкин её променял на какую-то девку гулящую.

— Вот не держится в ней ничего, во Фроське, — сплюнул милиционер, — балаболка. Нет, обычная девчонка была, как все, курносая такая, лицо круглое, с веснушками, рыжая, ничего особенного, только что здоровая, как дылда, вот чуть ниже тебя. Парни за ней ухлёстывали, но не особо, своих полон двор. Она ещё нос свой воротила, к нам в мае приехала по разнарядке комсомольской, только ей здесь не понравилось, в деревне-то, уезжать в город собралась, а тут Ванька попался, ну и сладилось у них поначалу, а потом разладилось. Вот, спрашивается, чего топиться-то? Дело житейское, но спесь из неё буржуйская попёрла, мещанство гнилое, за то и померла.

— И вправду, по дурости, — согласился Сергей, девушка на фотографии имела с той, что описал Гриша, мало общего. — Утонула, значит?

— Ага. Уж её Пётр Лаврентич как спасти пытался, и то не смог, значит, твёрдо решила.

— Ну раз Пётр Лаврентич не смог, то и никто не смог бы. Ну что, Будкины твои сегодня не придут?

— Ах паразиты, — спохватился Гриша, — вот заболтались мы с тобой, а ведь им здесь надо быть обязательно. Сбегать бы за ними, давай расскажу, как дом найти.

— Я дольше искать буду, давай лучше вместо тебя подежурю, — предложил Травин, — мне всё равно делать нечего. Будкины, говоришь?

— Ага, вот они, разгильдяи, трое братьев, — Гриша торопливо раскрыл книгу, нашёл нужный лист, — номера с двести четырнадцатого по двести шестнадцатый, как подойдут, пусть назовут фамилию, имя, и номер, ты их отметь. А я мигом, посмотрю, что да как, непорядок, если кворума не будет.

Он всучил Сергею амбарную роспись, карандаш, и со всех ног бросился бежать по старой улице. Не успел артельный милиционер скрыться из виду, как на колокольне ударил колокол, а шум в зале стих. Первые несколько минут громкий и отчётливый голос начальника артели произносил лозунги, они шли один за другим — про борьбу мирового пролетариата, про колхозы и решения партии, потом вступительная часть закончилась, и послышались голоса других людей. Сквозь вертикальную щель была видна трибуна, на которой, видимо, расположился Пётр Лаврентьевич, Травин разглядел только молодую черноволосую женщину лет двадцати пяти, максимум тридцати, полненькую, в блузке с комсомольским значком, она стояла со скромно опущенными глазами и скрещенными спереди руками.

По часам Травина прошло пятнадцать минут, когда появился Гриша, он за шкирку тащил совсем ещё пацана, а рядом важно вышагивали два здоровых парня лет двадцати.

— Часы у них сломались, у-у, оглоеды, — пожаловался милиционер, пинком отправляя пацана в зал, — Пётр Лаврентич ругаться будет, и правильно. Как там?

— Началось недавно.

— Тогда я тоже пойду. Ты, если хочешь, вон в щёлку посмотри, познавательно, а в церкву, тьфу, в зал собраний нельзя, там только приглашённые.

Гриша исчез за дверью, Травин ещё подумал, стоит ли дальше подглядывать, но любопытство взяло верх. Когда милиционер заходил, створка не скрипела, и Сергей её чуть толкнул, делая обзор пошире. Теперь и главного артельщика стало видно, тот стоял на самом краю, и делал размеренные движения руками в такт своей речи. Поначалу было скучно и однообразно, люди вставали, и рассказывали, чего добились за месяц и что думают об этом, Пётр Лаврентьевич вставлял свои банальные комментарии, те из зрителей, кого Сергей мог разглядеть, скучали и перешёптывались между собой. Но тут возник первый конфликт, кто-то из задних рядов начал обвинять другого в разгильдяйстве, зал оживился, головы повернулись назад, черноволосая женщина спустилась вниз, поближе к первому ряду. Голос начальника начал звучать по-другому, теперь он не уговаривал или объяснял, а приказывал, а женщина подходила к зрителям, дотрагивалась до руки или плеча, и тоже что-то говорила.

Люди с каждой минутой реагировали на происходящее всё живее и эмоциональнее, Сергей почувствовал, что и его начинает затягивать. Захотелось войти в зал и поучаствовать в общем обсуждении, тем более что там артельщики окончательно разошлись, они вскакивали с мест и чуть ли не в драку лезли. Чужие проблемы выплёскивались наружу, и тут же становились предметом спора, говорили о том, что обычный человек обычно хранит в себе, но даже какие-то интимные тайны никого не смущали, и мужчины, и женщины ничуть не стеснялись и в выражениях, и в темах для обсуждения. Главный артельщик не отставал от других, но держал толпу в руках, было слышно и отчасти видно, как те или другие быстро меняли своё мнение, стоило начальнику высказаться «за» или «против»

— Стоп! — громко скомандовал Пётр Лаврентьевич.

И всё замерло. Зрители послушно уселись на места, уставились на трибуну, Травин бросил взгляд на часы — он провёл около двери сорок пять минут, они пролетели практически незаметно. Голова слегка кружилась, может быть, от потока информации, или от сладковатого запаха, идущего из зала и перебивающего все остальные.

Черноволосая девушка звонким голосом запела «Марш Красной Армии», зал подхватил, глаза людей горели, когда они выкрикивали «Мы раздуваем пожар мировой, церкви и тюрьмы сравняем с землёй», Сергей поймал себя на том, что тоже подпевает, плюнул, и отодвинулся подальше от двери. Он вышел на крыльцо, когда Пётр Лаврентьевич снова начал вещать правильные слова о дружбе, любви и проклятом империализме.

— Прям Кашпировский какой-то, — Травин глубоко вдохнул прохладный воздух, шумно выдохнул, голову резко кольнуло и отпустило, мелькнул и пропал неясный образ полного зала людей, встающих и волной поднимающих руки, и мужчины на сцене, в чёрной водолазке, с короткой причёской под горшок, — два дня, и меня здесь не будет, пусть живут, как хотят, лишь бы не вредили никому.

Ветер качал газовые фонари, отчего тени ритмично двигались, холод проникал под рваный тулуп, молодой человек поёжился, и решил, что достаточно погулял перед сном, и что неплохо бы было купить что-то из верхней одежды заместо той, что осталась в поезде. Лавка рядом с церковью приглашала зайти двумя освещёнными окнами и приоткрытой дверью. Внутри теснился прилавок со скобяным товаром и махоркой, на табурете сидел незнакомый мужчина в возрасте, при виде Травина он сморщился, словно кислого пожевал, но постепенно лицо торговца разгладилось и даже обзавелось улыбкой.

Сергей вышел из лавки с новой кожаной курткой на меху, грубо пошитой, но хорошо выделанной, она обошлась ему в пятьдесят рублей, которые Травин обещался отдать утром — именно эта сумма вернула торговцу хорошее настроение. Тот искренне считал, что надул городского минимум на червонец, а городской считал, что удачно прибарахлился — в последнее время мануфактурные товары из псковских магазинов начали стремительно исчезать. К куртке шли рукавицы с прошитым указательным пальцем, их Травин обнаружил в кармане уже на улице. Тулуп пришлось оставить, мужчина обещал его выбросить, но Сергею казалось, что одежде выпал шанс на вторую жизнь.

Соседнее здание, в котором располагался сельский совет, он же школа, он же лазарет, было погружено в темноту, молодой человек остановился напротив него, хотел было закурить, похлопал себя по карманам, вспомнил, что последние четыре папиросы оставил в тулупе, и подумал, что надо бы купить ещё курева, в лавке на видном месте лежала моссельпромовская «Красная звезда». Он развернулся, и увидел, как хозяин торговой точки закрывает её на замок.

— Рабочий день окончен, — местный коммерсант зажал ключи в кулаке, — завтра приходи к десяти, и деньги не забудь. А то в долг только дурак отпускает.

Спорить с ним не имело смысла, решительное лицо торговца говорило о том, что за своё свободное время тот готов биться до последнего. Травин проводил его спину взглядом, и тут заметил, что в окне сельсовета что-то блеснуло, словно внутри кто-то ходил со свечой. Возможно, это Будкин очнулся, и теперь выписывал круги по помещению, или сестричка Фрося следила за пациентом. Сергей рассудил, что вполне может зайти и проведать человека, из-за которого рискнул если не жизнью, то здоровьем, и между делом порасспросить и о погибшей учительнице, и о девушке с фотокарточки. У спасённого со спасителем обычно устанавливается эмоциональная связь, многое из того, что человек хотел бы скрыть, выплывает наружу, когда Будкин окончательно придёт в себя и замкнётся, то Травин будет уже далеко. А тайна, может быть, и яйца выеденного не стоит.

Дверь открылась от лёгкого толчка, Сергей шагнул в тёмный коридор. Он помнил, что надо пройти прямо, а потом свернуть, и там будет комната, где его лечили. Будкин должен находиться где-то рядом, никто не размещает палату вдали от процедурной или операционной комнаты, и не запирает пациента, которому может в любой момент понадобиться помощь, значит, останется только поискать в глубине здания. Ковровая дорожка на полу скрадывала шаги, Сергей не опасался нападения, но на всякий случай держался настороже. Отблески света он заметил, когда прошёл классную комнату, а ещё из соседнего помещения тянуло дымом. Травин толкнул приоткрытую створку — на полу валялась лампа, керосин растёкся, добрался до ножки деревянной кровати, огонь тянулся вверх, с каждой секундой разгораясь. Молодой человек бросился вперёд, схватил одеяло, бросил сверху на пламя, и принялся бить руками и топтать ногами. Комната тут же погрузилась во тьму.

— Не двигайся, — предупредил Сергей. — Даже и не думай.

В углу послышались шорох и всхлипывание. Травин достал из кармана брюк зажигалку, крохотный огонёк только, казалось, сгустил тьму по краям, но зато осветил кровать. На ней лежал Ваня Будкин, неподвижный, с остекленевшими глазами. На губах парня запеклась кровь, из груди торчал нож. Его Сергей сразу узнал, этим, или очень похожим на него, ножом он сегодня резал на кухне у Сазоновых окорок. Травин поднял зажигалку повыше, чтобы осветить угол, откуда доносились звуки — там на корточках сидела Поземская, обхватив себя руками.

— Я думала, что лучше случая не представится, — учительницу трясло, она говорила невнятно, поджимая губы, — этот ублюдок должен сдохнуть, а говорили, он выкарабкается. Он ведь сдох, правда?

Будкин был определённо мёртв. Пульс у тела не прощупывался, конечности оставались пока что мягкими и тёплыми, а вот пальцы заметно остыли. Кроме раны в груди, Травин насчитал ещё пять, две поверхностных, по рёбрам, и три глубоких, их было достаточно, чтобы отправить Ваню на тот свет. Крови из них вытекло совсем немного, и это наводило Сергея на определённые мысли.

Сетка в лампе, по счастью, не сломалась, и оставшегося керосина хватило, чтобы осветить комнату. Пока молодой человек осматривал тело, Поземсякая сидела в углу и молчала. Прорвало её в ответ на простой вопрос — зачем?

— Что же он тебе сделал?

Травин ещё раз обошёл комнату по периметру, снова вернулся к Ивану. Насколько он помнил, тело начинает остывать только через два-три часа, если покойный умер в горизонтальном положении, через это же время кровь скапливается внизу, в районе спины, и из верхних разрезов не потечёт. От нанесённых ран шли ручейки крови, свежей на вид, Сергей размазал один из них пальцем, зачем-то понюхал. Так делали эксперты-медики на вскрытии, когда он служил в уголовном розыске, а не так давно его старый знакомый, врач-энтузиаст Ефим Ляпидевский, прочитал Травину целую лекцию о том, что случается с кровью после смерти. Большую часть его слов Сергей не понял, тем более что Фима, когда принимался что-то объяснять, делал это очень эмоционально, но некоторые моменты, наложенные на предыдущий опыт, в памяти отложились. Например, то, что кровь при внезапной смерти через полчаса, максимум час, становится жидкой и остаётся такой почти сутки.

Вслух этого Травин говорить не стал, на кровати лежала жертва со смертельными ранениями, которая ему уже ничего сказать не могла, а в углу сидел, как ни крути, убийца, точнее, человек, который считал себя убийцей, и которого следовало допросить, причём сделать это нужно было по горячим следам,

— Тосю убил, — слишком твёрдо ответила Поземская.

— Тося — это прошлая учительница?

— Да.

— А как ты сюда попала? Я на площади стоял, и тебя не видел.

— Второй вход, на двор ведёт.

— Давно пришла?

— Что?

— Пришла, говорю, давно?

— Не знаю, — в голосе учительницы появились истеричные нотки.

Травин достал из кармана карточку, показал Поземской.

— Откуда у вас это? — та попыталась выхватить фото из рук, но Сергей тут же убрал картонку обратно в карман.

— Так это она? — уточнил он, — Тося?

— Да.

Сергей покачал головой.

— Фамилия у Тоси была такая же, как у тебя?

— Нет, Звягина. Антонина Звягина.

— Она была рыжей, с круглым лицом, ростом вот такая?

Анна Ильинична попыталась взять себя в руки.

— Не говорите чепухи, — сказала она, — Тося была чёрненькая, как я, и ростом такая же.

Сергей кивнул, на фото именно такая девушка стояла рядом с Поземской.

— Прошлая учительница была рыжей, — уточнил он. — Может, перекрасилась?

— Не знаю, я не понимаю, — растерянно сказала Поземская, — Тося поехала сюда в феврале, последнее письмо я получила в апреле, а потом в окркомпросе мне сказали, что умерла она здесь. Да вам какое дело, я должна была отомстить, понимаете? Должна. Нет, вы не понимаете.

— Не понимаю, — признался Сергей. — Не складывается пока что, мне бы Будкина порасспросить, но ты его пришила невовремя. Говоришь, твоя подруга, или кто она там тебе, приехала сюда в феврале? А вот Гриша, который называет себя милиционером, утверждает, что в конце весны. И что была она рыжей, круглолицей, с веснушками, а ростом почти как я. Наверное, пониже всё-таки, но не суть. Не сходится. Ты узнавала, как звали прежнюю учительницу?

— Нет, — призналась Поземская, — тут о ней старались ничего не говорить, но я уверена, что это моя Тося. Была уверена.

— Значит, — Сергей кивнул на лежащее на кровати тело, — ты убила не того человека. Не скажу, что совсем невиновного, но не того.

До учительницы наконец дошло. Она закатила глаза, и упала в обморок.

— Вот так женщины решают проблемы, — вздохнул Травин, — переходя в бессознательное состояние. Как опоссумы.

Он пошлёпал учительницу по щекам, оттянул нижнее веко, убедился, что та не притворяется, выглянул в коридор, потом ещё прошёлся по другим помещениям, чтобы проверить — нет ли кого в сельсовете ещё. Многие двери оказались заперты, но за ними тоже стояла тишина, выходило, что они тут с Поземской одни. Живые. Выгораживать её молодой человек не собирался, равно как и обвинять в том, что она не совершала, но если учительница окажется в руках местного правосудия, правду он уже не узнает. Поэтому правосудие вполне могло подождать. Он вытащил нож из груди Будкина, подхватил учительницу на руки, и направился к чёрному ходу.