Беглец (Управдом 5, весна 1929)

Глава 11

Глава 11.

30/03/29, сб

Несколько лет назад в Барабинске жило от силы пять тысяч жителей, считая тех, что на выселках, но с тех пор, как окружная власть переехала сюда из Каинска, население увеличилось по меньшей мере в три раза. В купеческих зданиях обосновались советские учреждения, в частности, в дом купца Матюшина по Советской улице переехали окротдел рабоче-крестьянской милиции и окружная прокуратура. На весь Барабинский округ с полумиллионом жителей приходилось сто тридцать человек личного состава, или по полтора милиционера на тысячу квадратных километров, штат уголовного розыска составлял четырнадцать человек, включая инспектора, одного субинспектора, двух агентов первого разряда, пятерых второго, и двух — третьего, фотографа, машинистку и водителя автомашины Форд, которая большую часть времени стояла в сарае.

Инспектор уголовного розыска Лихой крутил заскорузлыми пальцами барабан нагана, откидывал, переставлял единственный патрон, снова крутил и снова переставлял. Прошедшим вечером его пропесочил начальник окружного адмотдела, да что там пропесочил — наорал матом в три этажа. И, в целом, по делу. С января отдел милиции жил без начальника, и Лихому приходилось исполнять его обязанности. Если в сыскном деле бывший кочегар, как он сам думал, за несколько лет кое-как разобрался, то в прочих милицейских делах до сих пор путался. Да и вообще, он до сих пор не понимал, как можно с урезанным штатом следить за порядком на огромной территории, которую зачем-то отдали в подчинение бывшему пристанционному посёлку. До отдалённых мест округа приходилось добираться иногда двое суток, естественно, никакие бандиты и прочие криминальные элементы не ждали их на месте, и творили свои тёмные делишки как хотели. Выручало ОГПУ, боровшееся с классово чуждыми элементами и преступлениями на железной дороге, но у окротдела по транспорту со штатами тоже было не ахти. Правильно было бы не идти на поводу у уполномоченного, и не посылать своих сотрудников, прежний начальник милиции именно так бы и поступил. Но Лихой дал слабину, послал агента Марочкина с единственной на весь округ ищейкой, и трёх милиционеров. В итоге, Марочкин лежал в больнице без сознания, одного милиционера убили, а собака сбежала. Самое время наступило стреляться. Лихой в очередной раз крутанул барабан, поднёс ствол к виску.

В дверь постучали. Он вздохнул, положил наган на стол, потёр виски ладонями.

— Да входи уже.

— Нашли, Панкрат Евграфыч, вычислили подлеца, вы не поверите, что оказалось.

— Ты загадками, Сидорчук, не говори, садись и рассказывай.

— Чего там рассказывать, — Сидорчук шлёпнулся на стул, — главарь-то бандитов, на которого машинист курьерского указал, у нас на железной дороге работал, стрелочником. Парамонов Лука Лукич, беспартийный, крестьянин, тысяча восемьсот…

— Сидорчук, — взмолился инспектор, — давай по делу.

— По делу, так по делу, — обиделся милиционер, — в общем, этот Парамонов работал здесь, на станции, а года два назад уволился. Подумал ещё, лицо знакомое, видел его где-то, так я фотографию показал наобум, по ней и узнали, говорят, неуживчивый был, да подворовывал по слухам. А вчерась объявился, и попросил машиниста Фоменко подвезти его и двух приятелей до дороги на Конопельку. Там-то они состав и остановили, чтобы, значит, курьерский в него врезался, а сами рядом сховались. Наставили на машиниста обрез, ну Фоменко и согласился.

— Зачем ему в Конопельку?

— Так живёт он там.

— А почему сразу машинист не сказал? Их же в кабине заперли, они всё видели, вчера допросили, а теперь, выходит, скрыли.

— Так не положено к себе сажать лишних, вот он и испугался. Ну а как я его прижал, сразу всё выложил, так я его за шкирку, и сюда, под замок. Я так думаю, Панкрат Евграфыч, Фоменко с ними не заодно, но они, бандюги, ему наобещали что-то, может, добычей поделиться, или денег дать. Не просто так он состав так остановил, будто по линеечке. Что скажете?

— Молодец ты, Сидорчук, — Лихой посмотрел на наган с грустью, — придётся тебя к нам перевести, в уголовный розыск, пиши заявление. А пока давай, пошли кого-нибудь в окротдел, скажи, нашлась ниточка, пусть сами решают, что делать. Про сволочь эту, которая нашего Марочкина пристрелил, ничего Фоменко не сказал?

— Никак нет, видел только, что тот к саням пробирался.

— К каким таким саням?

— Так бандиты поезд там не просто так остановили, они хотели пассажиров-то обобрать, а потом на санях улизнуть. Вот их и ждали там, только кто, машинист не знает. При нём имени не говорили.

— Выясним, если виноват, не отвертится. А этот Парамонов не только бандит, но ещё и дурак, мы бы его после разбоя враз вычислили, по саням-то. Ладно, разберёмся, мертвецы подождут, им спешить некуда, а вот контру эту найти поганую, дело чести, Витя. Он нашего товарища подстрелил, и чекисту шею свернул, словно походя, таких надо давить сразу, без пощады, не дожидаясь справедливого советского суда. Ну что ещё там, смотрю, аж пританцовываешь на стуле-то?

— Иностранец, которого по голове приложили, заговорил.

— Так он и вчера болтал.

— То на буржуйском языке, а сегодня по-нашему заговорил кое-как. Схватил меня за руку, вот как клещами, и бормотать начал, что знает этого, ну который сбежал, ещё с карельской войны. Я-то Марочкина проведать заходил, он до сих пор лежит, в сознание не приходит. Иду, значит, по коридору, слышу, вопят, заглянул в палату, а там этот тощий кашу нашу жрёт за обе щеки и возмущается. Увидал меня в форме, и выложил, так мол и так, познакомились в двадцать первом годе в финской Карелии, известный там злодей был и душегуб, кличка — Хися. А может фамилия такая. И что-то между ними неладное случилось, вроде как иностранец нашего беглеца ненавидит и боится, всё талдычит, убить его должен непременно. Пришлось санитаров звать, еле угомонили. А, да, ещё меня херр полискосаплер называл, видимо, по-ихнему милиционер так будет.

— Вот оно повернулось боком, — Лихой встал, поправил ремень, решил, что сегодня стреляться уже не будет, — схожу-ка я сам в ОГПУ, погутарю с ними, дело-то политическое вырисовывается, вдруг шпиона упустили, пусть они этого сумасшедшего сами допросят хорошенько. А ты со мной, там всё повторишь.

Травин был уверен, что его уже начали искать. Уголовными преступлениями на транспорте занимался Транспортный отдел (ТО) ОГПУ, во время перестрелки один из милиционеров был ранен, а может быть, даже убит. Наверняка к расследованию и милиция подключится, точнее, уголовный розыск, потому как искать его будут по деревням. Места тут глухие, да ещё температура на улице поднялась существенно, дней через десять-двенадцать дороги развезёт окончательно, добраться до нужного места станет гораздо сложнее. И не только ему, Сергею, но и тем, кто его ищет. Только у Травина этих десяти дней не было, максимум три-четыре, на край — шесть, иначе не успеть во Владивосток добраться.

С этими мыслями Сергей вышел на улицу. Весеннее солнце жарило так, словно собиралось прожечь снег насквозь, до промёрзшей земли, утоптанные дороги покрывались лужами со скользким ледяным дном, приходилось смотреть под ноги, чтобы не свалиться. Дом Сазоновых стоял неподалёку от церкви, туда Травин и решил заглянуть. Сразу после ограды пошла расчищенная мощёная дорожка, упиравшаяся в крыльцо с тяжёлой дверью. Внутри мало что напоминало храм, на полу рядами стояли деревянные лавки, кафедру на амвоне украшало красное знамя, за ней висели портреты Маркса, Энгельса, Ленина и всероссийского старосты Калинина. По стенам, свободным от икон, развесили газеты и плакаты, алтарь, обнесённый стеной, обзавёлся дверью с табличкой «Председатель». На ближней к алтарю лавке сидели несколько человек, появление нового посетителя вызвало вялый интерес. Пока Сергей озирался, дверь председателя отворилась, появилась молодая женщина в ситцевой косынке. Она прошла мимо Травина, даже внимания не обратив, а один из сидящих поднялся, и скрылся внутри бывшего алтаря.

Сергей принюхался — к запаху ладана примешивались другие, пряные, словно травы какие-то жгли на углях. Он собирался было уйти, как алтарная дверь снова отворилась, к амвону вышел местный врач, и по совместительству глава артели.

— Товарищ Добровольский, — зычный голос разнёсся под сводами, добираясь, казалось, до каждого уголка, — интересуетесь бывшими учреждениями культа?

— Да, любуюсь.

— Дело хорошее, как видите, культов у нас больше нет. Вы к полудню подходите в амбулаторию, я вас осмотрю, а пока вот приём граждан веду, вам не могу время уделить, не обессудьте. Яшкин, ты почему один, где супружница?

Рослый мужчина вскочил со скамьи, что-то забормотал неразборчиво, выплёвывая слова со скоростью пулемёта.

Село делилось на две части — на главной улице, уходившей влево от церкви, стояли старые дома, с резными наличниками, жестяными флюгерами, низким штакетником и ломаными крышами, они тянулись почти на полкилометра. Ещё две улицы расходились вправо, здесь дома стояли свежие, без изысков и украшательств, заборов не было, только протоптанные тропинки вели к дверям и хозпостройкам. Четвёртая улица, продолжение лесной дороги, через триста метров утыкалась в площадь с большим каменным, явно господским домом, за которым начиналась просека. Здесь от скрежета пилорамы закладывало уши, от небольшого дощатого здания вверх шла короткая труба, выдававшая клубы пара. Видимо, в нём находился тот самый паровой котёл, о котором говорила Маша. Метрах в пятидесяти от котла, рядом с господским домом, возвышалась водонапорная башня из красного кирпича, она была закрыта на замок, но тропинка к двери была плотно утоптана.

Травин до этого видел пилорамы в Пскове, там они стояли возле сплавных причалов на Великой, плоты распускали, и отправляли сразу в распил — сырое бревно и пилится легче, и пилы не портит. Здесь реки не было, брёвна тащили лошадьми из леса, а потом распиливали поперёк и вручную затаскивали на станину. Длинный кожаный ремень, идущий от котла, двигал полотнами, бревно под действием собственной тяжести сползало вниз, в виде досок. Опилки летели во все стороны, густым ковром устилая снег, запах свежей древесины перебивал любой другой.

— Навались, — крикнули сверху, — давай затягивай.

Бревно поползло вверх, трое тянули трос, пропущенный через таль, ещё двое ровняли снизу. Работали они слажено, бойко, когда Сергей остановился неподалёку, как раз затащили очередной ствол, и устроили себе небольшой перерыв, спустились вниз, уселись на лежащее бревно

— Эй, городской, — крикнул рыжий парень, — что, может подсобить хочешь? Так давай к нам, рабочие руки лишком не будут.

Травин покачал головой.

— Что, работы физической боишься? А ты знаешь, что труд из шимпанзе человека сделал?

— Ага, вот сейчас вижу, — Сергей закурил, поймав жадный взгляд, протянул полупустую пачку, — прям по тебе. Слегка перестарался только.

Трудяги заржали, разобрали по папиросе.

— Вишь, — просипел тот, что выглядел постарше других, крепкий мужичок с седеющей бородой, — интеллигент, а приличие соблюдает, а ты, Ванька, как есть охламон, так и останешься.

— Чего это я останусь? — обиделся рыжий. — Может, я в школу пойду. В семилетку.

Сказал, и тут же отчего-то помрачнел. Махнул рукой, и полез наверх.

— Чего это он? — спросил Сергей.

Ему собрались было ответить, но тут конструкция затрещала, пошла в бок, и рассыпалась вместе с рыжим и заброшенным наверх стволом дерева. Рабочие отпрянули, а потом бросились разбирать завал, Сергей тоже схватился за брус, оттаскивая в сторону, потом за другой, и уткнулся взглядом в рыжего. Тот лежал на спине, а прямо на живот ему давило бревно, верёвки, которыми то связали, пока что держали ствол на весу. В длину оно было метров семь, и примерно в треть метра диаметром. Лицо Вани посерело, по коже катились крупные капли, говорить он не мог.

— А ну стой, — скомандовал Травин, — иначе его в лепёшку сейчас. Эй, не трожь, и ты руки убери.

Бородатый отпрянул.

— Чего орёшь?

— Смотри, — Сергей ткнул пальцем, — сдвинешь, и его расплющит, нужно сначала вытащить. Двое сюда, держите за ноги, как только скомандую, тяните.

Бородатый ухватил рыжего за одну ногу, ещё один рабочий — за вторую, остальные сгрудились вокруг. Травин осторожно подошёл к бревну, присел, обхватил руками, подмигнул Ивану. Резко толкнул ствол вверх.

— Давай.

Бревно пошло вверх, веса в нём было центнера два, Сергей крепко прижимал его к туловищу, сделал один шаг, другой, отводя ствол в сторону, и отпустил. Тот. словно огромный маятник, качнулся, верёвки не выдержали, махина ударила концом о землю, и начала падать левее пилорамы. Бок жгло, Травин чувствовал, как из только недавно зашитой раны потекла кровь, в глазах сверкали искры, к горлу подкатил противный комок.

— Эй, браток, с тобой всё хорошо? — послышался голос.

— Не очень, — признался Сергей, — мне бы к доктору.

— Мигом организуем. Эй, ребя, айда их на подводу, да поскорее, — Травина подхватили, и уложили на дощатые дровни.

Местного старосту пришлось подождать, сначала он занялся рыжим Ваней, и только потом, прервавшись, бегло осмотрел Сергея.

— Похоже, товарищ, вы тут решили надолго остаться, — сказал он, ставя ещё два стежка на рану, — такими темпами месяц, а то и два проведёте. Нет, что Будкина спасали, это замечательно, ещё буквально несколько сантиметров, и ему бы там в кашу всё раздавило, раньше бы сказали — свечку будет ставить за вас каждую неделю, а теперь даже и не знаю, как отблагодарит. Полежите ещё немного, а как встанете, старайтесь резко не двигаться, Фрося вас перевяжет и насчёт обеда устроит.

Фрося, пожилая усталая женщина в белом халате, принесла Сергею бульон с хлебом и пять отварных яиц, а когда Травин с ними разобрался в два счёта, сняла старую повязку, густо намазала рану йодом, и прилепила новую.

— С Будкиным-то как? — спросил Сергей.

— Да пока непонятно, — бесцветно произнесла женщина, — рёбра ему подавило, да кишки слегка пережало, но Пётр Лаврентьевич сказал, может, не помрёт, в рубашке родился.

Отчего-то Травину показалось, что Фросю это не радует.

— Неужели такой плохой человек?

— Паразит он, — неожиданно зло сказала санитарка, — из-за него девушка утопилась, а он ходит гоголем, словно не его это дело. Разве ж можно с таким чёрствым сердцем жить.

— Девушка, это учительница бывшая?

— Она.

— А что случилось-то?

— Втюрилась она в него, а он не препятствовал, руки распускал, и по слухам, обещал жениться. А потом с Глашкой закрутил из новых, что в прошлом году тут поселились, и начал с обеими гулять. Они-то не знали до поры, до времени, Глашке что, сама гулящая, хиханьки да хаханьки, а вот городская, та как узнала, пошла и в болото. Я её, грешницу, отмывала перед похоронами, так как живая лежала, лицо укоризненное, глаза ясные, еле закрыли.

Санитарка вытерла слёзы платком.

— Записку оставила, так мол и так, ложу на себя руки из-за несчастной любви. И записку эту в конвертик розовый, с ангелочками. Знамо, сама там, на небе, с ангелами сейчас. И ведь прежде, чем с Ванькой загулять, она уезжать собиралась, да потом вот передумала.

— А чего собиралась? — спросил Травин.

— Да нелады у неё с председателем были, с Петром Лаврентьевичем, спорили они, как детей учить. С норовом была, учёная, в городе-то порядки другие.

— Какие другие? — уточнил Сергей.

Тут в комнату заглянул староста.

— Сделали, Ефросинья Петровна?

Санитарка кивнула.

— А что настроение смурное?

— Да вот, учителку бывшую вспомнили, что да как, — сказала Фрося, — Ванька-то её до могильной плиты довёл. А может и не только он.

Женщина подхватила железный поднос с бинтами и склянками, и вышла. Председатель проводил её взглядом.

— Ну что, — он приподнял повязку, — йода не пожалела, теперь там ни один микроорганизм не выживет. Вы, Сергей Олегович, больше кушайте и меньше двигайтесь, тогда, глядишь, и на поправку дело пойдёт окончательно.

Травин как мог, последовал его совету. До вечера, пока не стемнело, читал Хэммета, а потом на кухне ел за обе щёки, под ненавидящим взглядом Сазонова. Когда Сергей попросил добавки в третий раз, хозяин дома плюнул, швырнул ложку на стол, прошипел про оглоедов, которые платят целковый, а нажирают на три, и ушёл к себе. За ним прошаркала и тётя Сима, оставив Сергея одного. Молодой человек собрал посуду в стопку, и только приподнялся, как в столовую вошла учительница.

— Смотрю, вы теперь деревенским спасителем заделались, — вместо приветствия сказала она, усаживаясь напротив, — только и разговоров теперь, что о вас. Сергей Олегович, так?

— Можно просто по имени, — кивнул Травин, опускаясь обратно на лавку. — А вы Елена Ильинична?

— Анна. Анна Ильинична Поземская. Что же привело вас сюда, Сергей?

— Пуля бандитская.

— Как интересно, — равнодушно сказала Поземская, отламывая от каравая корочку, — и надолго?

— Да вот, подумываю остаться насовсем.

— Зачем? Вам здесь делать совершенно нечего.

— Место тихое, — Травин наелся, и от этого мир казался чуточку лучше, — еда сытная, лампочки тут скоро повесят и радио проведут, к физическому труду я привычен. Да и жениться тут можно, вот хотя бы, взять вас, мы с вами соседи, видеться будем каждый день, а вдруг что-то сладится, заживём душа в душу, построим избу, детишек заведём, корову. Трактор купим.

— Трактор? — учительница вскочила, — не много ли на себя берёте, Сергей Олегович?

— Ну хорошо, — согласился молодой человек, — сеялку.

— Да вы… — она не договорила, выскочила из комнаты, послышалось, как хлопнула дверью.

— Пошутил по-дурацки, извинения просим, — в пустоту громко сказал Травин.

Ответа он не дождался, за окном стемнело, Сергей решил, что теперь-то уж самое время дать организму ещё часов десять отдыха. Только сон, неожиданно, никак не шёл, Травин ворочался, пытаясь принять удобное положение, бок ныл, тишина за окном давила на уши. Он зажёг свечу, попытался читать, но английские слова ложились в сознание хаотично, смысл ускользал, а словарь остался в поезде. От нечего делать Сергей встал, прошёлся по комнате. Под кроватью что-то шуршало, видимо, мышь грызла доску в подполе, Травин наклонился, поднёс огонь, попытался хоть что-то разглядеть в тусклом колеблющемся свете, для верности лёг на пол и увидел, что между досок возле самой стены что-то белеет.

Ножи у Сазоновых были солидные, с длинным и широким лезвием, такими только рубить, а не в половицах ковыряться, но молодой человек нашёл на кухне шило, отщепил от доски щепку, и вытащил фотокарточку. На обратной стороне было написано синими чернилами — «Лучше вспомни и погляди, чем погляди и вспомни», на лицевой две девушки напряжённо улыбались в объектив. Одна из них была Сергею незнакома, а вот вторую он видел совсем недавно.