Беглец (Управдом 5, весна 1929)

Глава 15

Глава 15.

Один голос Сергей узнал — тот принадлежал милиционеру Грише, а второй, женский, до сих пор не слышал. Женщина старалась говорить тихо, но сбивалась и переходила на полный голос, она картавила и пришепётывала.

— Тут точно кто-то ещё есть, я чувствую.

— Не может быть, дверь-то закрыта, — убеждал её Гриша, — а ключ у меня, потому что я дежурный.

— Нет, это парадная дверь закрыта, а вдруг кто через чёрный ход зашёл.

— Да нет тут никого, вход тот давно на засов закрыт, да и кому в голову взбредёт ночью шастать.

— А ну пойдём проверим.

— Может, не сейчас, — взмолился милиционер.

В щели под дверью в учебный класс показался свет. Шаги приблизились, незваные гости миновали комнату, где притаился Сергей, и пошли дальше. Травин осторожно, стараясь, чтобы створка не скрипнула, выскользнул в коридор и увидел два удаляющихся силуэта, один повыше, другой потолще. Гриша держал в руке свечу в подсвечнике, свет от неё прыгал, заставляя тени двигаться, Сергей вжался в стену, как мог, но парочка не стала на него оглядываться. Они остановились перед дверью лазарета.

— Там Ванюша лежит, — сказала женщина, — может, зайти проведать, а ну как плохо ему?

— Ну его, — Гриша нетерпеливо пританцовывал на месте, — Пётр Лаврентич сказал не беспокоить попусту, потому как сон — он пользу приносит. Спит Будкин, чего ему ещё делать, потревожим, весь процесс лечения наперекосяк пойдёт. Ну давай же, вдруг хватятся, а меня нет на месте, искать начнут, разговоры пойдут, мол, оставил Гринченко свой пост.

— Это я должна думать, кто найдёт, я — женщина, и рискую своим добрым именем, — возразила его подруга, но всё же дала себя увлечь дальше, туда, где Травина недавно допрашивали.

За неплотно запертой дверью послышались шум, чмоканье, скрип мебели, к этим звукам вскоре присоединилось пыхтение, парочка явно не теряла времени даром. Сергей решил, что он тут лишний, и даже отлип от стены, но тут же прислонился обратно. Гриша в порыве страсти назвал свою подружку Иридочкой.

Судя по репликам в допросной, молодые люди до главного пока не дошли, но и останавливаться не собирались. Сергей прикинул, куда бы ему спрятать полушубок Поземской и её сумку, дошёл до прихожей, освещённой керосиновой лампой, и там обнаружил кладовую, в которой валялся всякий ненужный скарб. Вещи учительницы он сложил на небольшой антресоли, которая, судя по слою пыли, оставалась нетронутой минимум год, вернулся к двери, за которой всё ещё пыхтел милиционер, и попытался открыть соседнее помещение. Эта дверь не была заперта, когда Сергей тут всё осматривал в свой предыдущий визит, и сейчас отворилась, едва скрипнув.

Луна, прятавшаяся до сих пор за плотными облаками, появилась на небе аккурат с той стороны здания, куда попал Сергей, и теперь он смог рассмотреть убранство комнаты. По стенам стояли несколько шкафов со стеклянными дверцами, на полках лежали и стояли пачки и склянки, ещё один шкаф был набит книгами, по центру находился длинный стол, обшитый брезентом, с тёмными пятнами, а рядом с ним — рукомойник. Ещё один стол, письменный, стоял у окна, на спинке мягкого кресла с резными ручками висел белый халат. Все предметы отбрасывали длинные тени, тот, кто сюда бы заглянул, мог обнаружить Травина хотя бы по чёрному силуэту на полу. Только обнаруживать пока было некому, Гриша и его пассия сдерживаться перестали, женщина умоляла милиционера действовать жёстче и активнее, тот, видимо, очень старался, потому что слова его подруги перемежались довольными вскриками.

— Бесстыдники, — покачал головой Сергей, зажёг спичку, подсветил содержимое шкафов.

Тем, что там лежало, можно было укомплектовать небольшую аптечную лавку, часть названий он не знал, но вот нашатырь отыскал сразу, спрятал в карман. Рядом с ним стоял хлороформ — отличное средство, если нужно, чтобы человек быстро потерял сознание. Травин и его взял, на всякий случай, а с соседней полки прихватил скальпель.

Через некоторое время звуки любовной борьбы в соседней комнате стихли, а ещё через пару минут влюблённые вышли в коридор. Сергей на всякий случай встал между шкафов, но парочка прошла мимо.

— Давай Будкина проведаем, — томно произнесла женщина, — а то Фрося только через час придёт, вдруг ему нужно что, а встать не может.

— Конечно, проведаем, — согласился Гриша, — я же дежурный. Только ты позади держись, а то вдруг увидит, ещё подумает что. Или скажем, что сама зашла, беспокоишься, от комсактива.

Скрипнула и хлопнула дверь, шум стих.

— Раз, два, три, — начал считать Травин.

На счёте «четырнадцать» раздался вопль. Торопливые шаги прогрохотали перед провизорской, а потом обратно, ещё несколько секунд Гриша разжигал лампу, уговаривая «Иридочку» не волноваться. Та визжать перестала, но начала всхлипывать. Снова послышался стук шагов, милиционер бегал по коридору, открывая дверь за дверью, он добрался сначала до парадного входа, потом до противоположного крыла, вернулся.

— Никого нет.

— Ты хорошо посмотрел? — голос женщины звучал громко и требовательно

— Да, пусто.

— А в классе? Гриша, там же полно столов, кто-то мог спрятаться.

— Чёрт, я же револьвер забыл, — Гриша снова кинулся в допросную, потом бросился обыскивать учебный класс.

Травин выбрался из комнаты, перешёл в соседнюю, приоткрыл дверь. Он надеялся, что милиционер больше здесь ничего не оставил. Из лазарета, где лежал труп, вышла женщина, она держала перед собой лампу, на секунду обернулась, и Сергей смог её рассмотреть. Полненькая, черноволосая, с острым носом и выступающей вперёд нижней челюстью, совершенно невозмутимая, она очень была похожа на ту, что стояла во время собрания рядом с начальником артели. Со своей стороны женщина ничего рассмотреть не могла, и тем более увидеть Травина — яркая лампа погружала всё окружающее в темноту, но, видимо, незнакомке так было спокойнее.

— Тут тоже никого нет, — доложил ей милиционер, — убёг, никак, сволочь. Кто же мог Будкина пырнуть? Ванька-то парень был хоть и ершистый, но без врагов. Я останусь здесь, присмотрю, а ты за Федотом и Колькой сбегай. Нет, лучше ты останься здесь, а я побегу, вдруг он на улице притаился. Нет, вместе побежим.

— А если он здесь?

— Дверь снаружи запру, а окна с зимы приколочены. Никуда денется, — Гриша махнул рукой, — ходу из села ему всё равно нету, отыщем голубчика. Нет, надо же, Ваньку зарезал, сволочь. Всю грудь исполосовал, словно белогвардеец какой. А вдруг это пришлый, проверить бы. Нет, пришлый не мог, он же сам Ваньку спас. Тогда кто, Мальцев? С Мальцевым они в ссоре, вдруг он? Тоже нет, на собрании сидел, я видел. Голова кругом идёт, надо же такое, что делать-то?

— Нам нельзя вместе, спрашивать начнут, чего это я с тобой так поздно, — твёрдо сказала женщина. — Беги один, а я околицей пройду, словно тут не было. И Кольку сразу к Петру Лаврентьевичу пошли, нечего ему тут просто так ошиваться.

— Да, так и сделаем, только выйдем вместе, а потом ты налево, я направо. То есть прямо.

Пока милиционер и его пассия выходили через парадную дверь, Травин выбрался через чёрный ход, добежал до угла здания. Гриша, оказавшись на пустой площади, нервно дёргал револьвером в разные стороны, и отвлекался больше на тени, чем на реальную возможную опасность, женщина пыталась осмотреться, но её спутник ей только мешал, поэтому Сергея никто не заметил. Он подождал с минуту, когда парочка разойдётся, и пристроился за Иридой. Или Ираидой. Та быстрым шагом, не оглядываясь, шла в сторону дома Сазоновых. На улице было пустынно, только в одном доме из распахнутой двери неслись звуки гармошки и смех.

Собака отреагировала на открывающуюся калитку громким лаем, женщина поднялась на крыльцо, требовательно постучала. На пороге появилась Маша в сопровождении знакомого Сергею парня, брюнетка их о чём-то спросила, достаточно громко, чтобы Травин мог услышать, но из-за лая собаки неразборчиво. Маша кивнула, ушла, а через четверть минуты окно комнаты, где жила Поземская, осветилось. Собака перестала лаять, ушла в будку.

— Спит она, — Сазонова-младшая вернулась с лампой, — как дитя.

— Спит? — уточнила толстушка.

— Без задних ног храпит, а вином от неё несёт, ох как, словно ветром сбивает, и где только набралась, в первый раз такое вижу. Как пришла, я не заметила, но мы тут недавно сидим, правда, Егор?

— Да, меньше часа, — подтвердил парень. — Как собрание закончилось, так и сели. Что случилось?

— Я утром зайду, как проснётся, дело к ней есть, ко дню Интернационала пора уже готовиться, — сказала женщина. — Пойду, а то поздно, да и оделась легко. А вы что не спите, готовитесь?

— Да, подковываемся политически, пока вот классово несознательные элементы спят, — важно сказал парень, кивая в сторону тёмных окон хозяйской половины. — Не хотите зайти, поучаствовать, Ираида Михайловна?

— Нет, — ответила та, — не сегодня, поздно уже, да и вы расходитесь, утром на работу. Завтра на активе проработаем политический вопрос, и смотрите мне, не опаздывайте.

Она одёрнула куртку, и засеменила к ограде, стараясь не упасть на скользкой дорожке. Травин отодвинулся в сторону, встав в тень дерева, подождал, пока Ираида выйдет, и вернулся в дом. Комсомольцы расходиться не собирались, они спорили, стараясь говорить потише.

— Нашли? — спросила Маша, увидев молодого человека.

— Ага, валялся рядом с лавкой, — Травин продемонстрировал портсигар, — я там куртку купил, а карман с дырой оказался. Тулуп-то лавочник забрал, непривычно пока.

— Ярошенко, — кивнул Егор, — тот ещё куркуль, за копейку удавится, да товар худой старается всучить. Не удивлюсь, товарищ, если он ваш тулуп починит и кому-нибудь перепродаст, да с прибытком. Но ничего, мы от всех этих нэпманских пережитков избавимся, не сомневайтесь. Не желаете обсудить программу первой пятилетки и резолюцию партийной конференции? Мы вот решили здесь, в Камышинке бывшей, социалистическое соревнование развернуть, взять повышенные обязательства, повысить отдачу от пилорамы на сорок процентов.

— Обязательства — это хорошо, а пилорама-то выдержит? — не удержался Сергей.

— Конечно, — включился в разговор ещё один парень, рябой, с подстриженными под горшок волосами, он поднял со стола исчерканный лист бумаги, — мы вот тут думаем, как ловчее брёвна пропускать, чтобы они быстрее шли. Может, надавить на них чем-то, или рессору приспособить. что думаете?

— Я тут милиционера вашего встретил, и женщину с ним какую-то, — Травин уселся рядом с Машей, вгляделся в чертёж, — их взволновало что-то, да так, что и меня не заметили. А сюда шёл, женщина как раз из вашей калитки выходила.

— Это Ираида Михайловна, завскладом, — сказала Маша, — спрашивала по учительницу, наверное, новую песню будут учить к Первомаю. А почему с Гришей, непонятно, у них контры, не переваривают друг друга. Ой, я вспомнила, мне же Фросю надо подменить, она с малым нянчится. Ребята, мне к Ване Будкину бежать нужно, повязку поменять, и просто проверить.

— Нужно — беги, — разрешил Егор, — а вы что скажете, товарищ?

— Будет бревно сильнее давить, вот эти пилы вдруг не справятся, — Травин отметил на схеме карандашом слабые места, — древесина сырая, увязнут. Мне кажется, проще вторую раму рядом поставить, от того же привода, пока одно бревно сползает, другое рядом заносите. И подъёмник механический сделать, по принципу весов, тогда платформы по очереди пойдут, а опускать рабочие смогут, или с помощью двигателя. Котёл мощный? Потянет?

— Много вы, товарищ, понимаете, — обиделся рябой.

— Уж не меньше тебя, — вдруг подал голос третий активист, который до сих пор молчал, — идея-то хорошая. Только сами мы не справимся, механик нужен грамотный, в Дятлово такой есть, правда, на голову ушибленный, но прошлым летом косилку нам враз перебрал, да шестерни.

Бейлин не стал ждать, пока на улице стемнеет, его хватило всего на час. Уже и чай был выпит, и варенье съедено, и хозяйка, выпив самогоночки, пересела поближе, прижалась к нему горячим бедром, и говорила, что нечего мужчине ночлег искать, когда у неё целая комната свободная.

— Пойду поищу сам, — Митя поднялся, — если он недалеко. А потом вернусь, отчего не переночевать-то, коли место есть.

Вызванный в горницу Ванька как мог, объяснил, где найти Герасима, хотел проводить, но мужчина отказался.

— Сам найду, мне бы вещицу его какую и валенки.

— Снегоступы лучше возьми, — посоветовала женщина, — в лесу снег глубокий лежит, когда ещё оттает. Вон, Ванькины, потом возвернёшь.

— И то верно, — Бейлин вышел на улицу, пролез под жердиной, порылся на крыльце у подручного бандитов, нашёл рукавицы.

— А отыщешь? — забеспокоилась соседка. — Не заблудишься?

— Так у меня ж собака.

Доберман прибежал на свист, обнюхал вещи, Митя завязал верёвки вокруг сапог, потоптался на месте. Широкие лыжи из проклеенной древесины, длиной в метр, легко скользили по насту, палки с кожаными ремешками, заострённые на концах, чуть гнулись. Бейлин оттолкнулся, невзначай хлопнул себя по боку, проверяя, удобно ли лежит браунинг. На лыжах он ходил в последний раз лет восемь назад.

— За полчаса обернусь, — пообещал он соседке, и неловко поковылял в сторону зарослей.

На тающем снегу отпечатались четыре колеи. Две, поглубже, принадлежали, наверное, Герасиму, другие один в один как те, что оставляли лыжи, соседскому сыну. По его следам Бейлин и пошёл, доберман трусил рядом, чуть поотстав, и никого искать не собирался. Выехав за околицу, Митя решил, что под ритм ему двигаться будет легче. Он начал с «Песни Кенигсберга» Хорста Весселя, потом спел, сбиваясь и перевирая английские слова, «Красивую девушку», которую сочинил его родственник дядя Изя, живущий в Североамериканских Штатах, снова вернулся на немецкий язык, бодро два раза подряд проорал «Тревожный марш» Ганса Эйслера, и наконец затянул польку «Напрасную любовь».

— Denn zur Stunde, Rosamunde, ist mein Herz gerade noch frei, — вопил Бейлин дурным голосом, распугивая трясогузок и зайцев.

Густые заросли сменялись редкой порослью и обширными заснеженными пространствами, видимо, замерзшими болотами. Митя проехал не меньше четырёх вёрст, Герасим, судя по следам, периодически уходил куда-то в сторону, но потом возвращался на лыжню, с него сталось бы при появлении незнакомца укрыться где-то незаметно, так, что даже с собакой его не отыщешь, но песня на чужом языке, наоборот, должна была заставить его высунуться. Поющий человек вызывает гораздо меньше подозрений, чем молчаливый, на это Бейлин рассчитывал, только одного не учёл — контуженный пулемётчик прошёл Германскую, и немцев на дух не переносил.

Пуля ударила в дерево рядом с головой Бейлина, Митя тут же пригнулся, упал на одно колено и выхватил пистолет.

— Султан, взять, — приказал он доберману.

Собака кинулась вправо, припадая к снегу, и понеслась к небольшой возвышенности, с которой почти сошёл снег. На том месте, где она только что стояла, в снегу появилось отверстие, Герасим стрелял пулями. И это обнадёживало, от холма до Бейлина было метров сто пятьдесят, картечь на таком расстоянии разлетится, но стоит подойти поближе, сделает из Мити решето. Мужчина сбросил лыжи, и побежал зигзагами, целясь перед собой.

Ещё два выстрела чуть было не продырявили Бейлина, а вот следующий ушёл в воздух, и сразу после этого послышался вскрик, Митя прибавил шагу, выдирая ноги из наста и отталкиваясь палкой, чуть ли не взлетел на вершину холма, и обнаружил там добермана, держащего старика за горло. Рядом валялась берданка, метрах в трёх — связка зайцев. Старик хрипел, скрёб пальцами сырую землю, но высвободиться не пытался. Один глаз у него заплыл белым, видимо, поэтому он в Митю и не попал.

— Герасим? — Бейлин присел рядом на корточки. — Если это ты, рукой постучи по земле, а если нет, то и не нужен.

Мужичок послушно похлопал ладонью.

— Говорить можешь?

— Да, — прохрипел Герасим.

Он раскрыл рот, закатил глаза, зубы у него были жёлтые вперемешку с почерневшими, но почти все на месте, изо рта несло чесноком и тухлятиной, Бейлин отодвинулся подальше, удерживая позывы к рвоте.

— Чего стрелял?

— Дивился, немчура тут разгуливает.

— Да, это я оплошал, — признал Митя.

— Кобелю своему прикажи, а то чую, от страха откинусь.

— Султан, ко мне. Ко мне, сказал! Да брось ты его, скотина тупая.

Доберман наконец отпустил Герасима и отвернулся, высунув язык.

— Чего не возвращаешься домой? — Бейлин встал, прижал ногой берданку. — Я тебя сижу, жду, чаи с твоей соседкой гоняю, а ты тут прохлаждаешься. Ты ведь мне, Герасим, нужен вот по какому делу, человека ты подвёз вчерась, приятеля моего, так найти его хочу. Где высадил?

— В Кандагуловке, — крестьянин уселся на землю, опасливо глядя на собаку и растирая горло, — там он и слез.

— Врёшь, — вздохнул мужчина. — Вот скажи, чего его выгораживаешь? Он ведь никто тебе, так, чужак, небось и заплатил-то немного?

— Червонец, — обидчиво произнёс Герасим, — я ж его часа три возил, лошадка охромела, еле тащилась.

— Нет, не было его в Кандагуловке. Смотри, — Митя достал удостоверение Липшица, показал мужичку, — я из ОГПУ, а тот, кого ты возил, опасный преступник, убийца, раз покрываешь его, то и ты тоже вместе с ним под монастырь пойдёшь. Он ведь ранен был?

— Что?

— Кровь текла?

— Как есть текла, — обрадовался Герасим, — я ещё гляжу, прострелянный, кумекал, может лихой человек. Да, точно, он же Лукича дружок, из кодлы его, так я сразу сказал, как приедем, тут же в милицию сдам, он и говорит, давай в Дятлово не поедем, давай лучше в Кандагуловку. А я ему, мол, какая Кандагуловка, в этой Камышинке одни нехристи живут.

— В какой Камышинке? — переспросил Бейлин.

— Так не дотянули мы до Кандагуловки, — осклабился мужичок, — высадил я его пораньше, чтобы, значит, отвязаться, так он червонец заплатил, дурак. Ещё казал, что Лукич, мол, помер, и Федька тоже, а тулуп-то на нём Федькин был, я сразу узнал

— А там он куда пошёл?

— Да кто его поймёт, я посреди дороги высадил Федьку, у Камышинки оставил, хорошо, что тулуп на нём был, авось не замёрзнет. Или не Федьку? Погоди, тот ведь помер, значит, кого же я оставил?

— Да какая тебе разница, — пожал плечами Митя, обходя Герасима со спины.

Он схватил голову за затылок и подбородок, резко крутанул вбок, позвонки хрустнули. Мужичок обмяк, он ещё дышал и хлопал глазами, когда Бейлин прокрутил ему шею в другую сторону, разрывая нервные пучки между первым и вторым позвонком.

Из Дятлово Митя выехал, когда рассвело. Ночь, проведённая у соседки Герасима, пошла мужчине на пользу, он не только выспался, но и поутру хорошо поел, покормил добермана, и ещё взял с собой запас продуктов. Пришлось заплатить, точнее, почти силком сунуть деньги женщине, потом та помогала снарядить повозку и уложить припасы, глядя на Бейлина влажными глазами. Насчёт Герасима мужчина соврал, сказав, что тот решил остаться в лесу на ночёвку, только вот зайцев передавал, чтобы выпотрошили и ободрали. Видимо, делал так сосед женщины часто, поскольку ни вопросов, ни недоуменных взглядов это объяснение за собой не повлекло. То, что тело наверняка через какое-то время найдут, и свяжут с ним, Митю не волновало — он рассчитывал к тому моменту оказаться далеко отсюда. Пусть местная милиция побегает, а то сидит себе в Барабинске, мух не ловит.

Правда, на полпути от Конопельки к развилке его повозка встретилась с небольшим конным отрядом, в который входили три незнакомых ему милиционера и двое мужчин в кожанках, не иначе как из местного окротдела ГПУ, только они на Митю внимания не обратили, а собаку, зарывшуюся в тряпьё на заднем сидении, не заметили. Но Бейлин понимал, что это — временно, поэтому на безлюдной дороге распряг лошадь, надел на неё попону и седло, прихваченные со двора Герасима, пристегнул к ремню саквояж и мешок с припасами, а повозку оттолкал в сторону, завалил ветками, засыпал как мог подтаявшим снегом следы. Отъевшаяся за сутки лошадка выглядела и вела себя куда бодрее.

— Пешочком пробежишься, чай, не из графьёв, — ответил Бейлин на укоризненный взгляд добермана, тронул кобылу каблуками, и сокращённой рысью направился в ту сторону, откуда приехал.