Башня времен. Заброска в советское детство

Глава 7

Последняя ночь пребывания Гены на курорте обещала быть решающей, но сначала было утро, а потом и день.

День был субботний, хотя здесь, на курорте, об этом мало кто вспоминал, у отдыхающих каждый день — выходной. На месте оказалась и Снежана, у тружеников торговли свои, недоступные простым смертным рабочие графики, и суббота с воскресеньем там просто обычные дни в ряду других. Приехал и мужик на помятом развозочном мотороллере, и Жека наблюдал из своего укрытия за забором из железных прутьев, как Снежана отвела его в сторону и стала, что называется, предъявлять, сдерживая крик и размахивая перед лицом руками. На это мужик недоуменно взглядывал и крутил пальцем у виска. Кажется, Снежана решила, что вчерашние её неприятности случились не без участия этого типчика, подумал Жека. Надо же. Видимо, некогда они были-таки в отношениях, и Жека, написав свою злую записку как бы от его имени, угадал некоторые отголоски истины.

Но отголоски именно что некоторые, понял Жека чуть позже, когда мужик собирал разбросанный картон, вышагивая совсем рядом с Жекиными кустами.

— Стрейнджерз ин зы найт, ту-ту ту-туу-ту, — напевал мужик, рассеянно ухмыляясь, и Жека подумал с некоторым смущением, что с причислением непростого этого дядьки к безграмотным полубомжам совсем опростоволосился. Не нужно, не нужно судить людей по внешности. Да и Жеке ли в его теперешнем положении этим заниматься, он здесь вообще тринадцатилетний пацан в шортах и с облупленным носом.

День был субботний, и Жека об этом помнил, потому что тётя Оля на работу не пошла.

Он посидел в кустах и решил плюнуть на всё до вечера. Все эти надоевшие гены, снежаны — ничего, подождут, никуда не денутся. Сходил искупался, полежал на песке у камня, где на этот раз восседал орлом мосластый тип с длинным бородатым лицом, а другой, в фетровой шляпе, снимал его чёрным и блестящим фотоаппаратом «Смена».

Обсохнув, Жека оделся и отправился домой.

Он нашёл тётю на кухне, завёл разговор о чём-то их общем, семейном, и всё так повернулось, что они проговорили до самого вечера. Беседовать с ней, жизнерадостной и остроумной, было одно удовольствие.

Пользуясь случаем, Жека узнал то, из чего помнил только смутные обрывки давних рассказов матери: о своих прадеде и прапрадеде, простых крестьянских мужиках, и об их таких же простых крестьянских жёнах. Ещё Жека послушал о своём деде (по материнской, естественно, линии), умершем, когда Жеке было два года. Дед работал в колхозной кузнице, потом пошёл на войну, попал в плен, бежал, был пойман и бежал снова, партизанил, потом снова воевал, вернулся — и никогда не любил ни о чём этом рассказывать. Послушал о бабушке, что поднимала, пока дедушка воевал, двух сыновей, будущих Жекиных дядей — дядю Васю и дядю Егора.

Разговор не обошёл вниманием и тёти-Олиного супруга, дядю Диму, чей фотографический портрет улыбался со стены в зале. Рассказывала о нём тётя Оля с тщательно скрываемой обидой и горечью, уверенная, что юный её собеседник мало что в откровенных этих словах понимает. Жека всё, конечно же, понимал — и старательно притворялся, что не понимает, хотя делать это было совсем не просто. Всё там было понятно. Как будто перед глазами возникла картина похорон, где старые дяди-Димины друзья растерянно переглядывались среди хмельной оравы новых, прилепившихся к их ушедшему товарищу месяц-два назад.

Кто был дядя Дима, безответственная загульная скотина или раздавленный хмельным недугом неплохой, но слабый человек, Жека так для себя и не решил. Дядя не только скомкал и выбросил свою бестолковую жизнь, он сделал куда хуже — сломал судьбу любившей его чудесной женщине. Могло ли сложиться по-другому? Как знать.

— Ох, Женя, а ты уже совсем большой, — печально проговорила тётя Оля, когда уставшее за день солнце начало свой путь к крышам домов. — Так незаметно вырос… Вообще, так быстро всё… происходит…

Жека задумчиво и согласно кивал, а сам чувствовал, что ещё немного, и он разревётся, как маленькая девочка. Пора, пора было уходить, и Жека поднялся и ступил из кухни. И каждый шаг как будто отдалял его от тёти на годы. Он знал, что скорее всего сюда уже не вернётся — вместо него прибежит тринадцатилетний Женя Барсуков, настоящий и бестолковый. Оно, конечно, и к лучшему. Тётя глядела на него, стоя у кухонной двери. Хотелось подойти, обнять её, но Жека знал, что тогда уж точно разрыдается, а это было ни к чему.

Он вывалился в подъезд и застучал сандалиями по лестнице. Горло проглатывало один за одним большие горьковатые комки.

Улица встретила Жеку шумом. В крайнем подъезде высовывалась с балкона растрёпанная старуха в пижаме, что-то кричала, грозила кому-то кулачком. Из-за угла выглядывала малышня, на лицах сияли ужас и восторг. Жека помнил эту сумасшедшую бабку, она всегда была в пижаме и всегда кричала на детей с балкона. «Зачем ты кричишь, старушка, — печально подумал Жека. — Перестань. Тебя давно уже нет».

***

Красный набухший солнечный шар висел над морем, раздумывая, булькнуться туда прямо сейчас или ещё повременить. Цикады замолчали, и вместо них с крыши санатория кричали дурными голосами чайки. Лёгкий ветер трепал плавки и полотенца на балконах.

Жека просидел недалеко от санаторных ворот час с лишним, и вот Гена наконец появился. Издалека Жека его и не узнал, на том была новая рубаха в светлых кремовых оттенках. На плече болталась небольшая спортивная сумка.

Гена энергичным шагом потопал в направлении городского центра, и Жека поспешил следом.

У памятника революционному матросу, что со зверским лицом тащил куда-то пулемёт, Гена остановился. Вместе с притаившимся за уже не работающим киоском «Соки-воды» Жекой он стал чего-то ждать. Скоро выяснилось — ждали они Снежану. Платье на ней было сегодня жёлтое в крупный ромашковидный цветочек. Парочка пошла гулять по вечернему городу.

Вдоль залитых электрическим светом улиц и площадей высились, тянулись в тёмное уже небо кипарисы. Удушливо пахло какими-то неизвестными терпкими цветами. Иногда над крышами куда-то целенаправленно пролетали чайки, такие белые на фоне небесной черноты.

Парочка гуляла, Жека таскался за ними на некотором отдалении, гадая, что же будет дальше — всё как обычно.

И тут случилось ужасное.

Геннадий, что последние минут десять стал отчего-то вертеть головой по сторонам, вдруг шагнул с тротуара на проезжую часть и вскинул руку. Гена вскинул руку, и рядом с ним затормозила светлая «Волга» с зелёным огоньком у лобового стекла — такси.

В этот момент Жека понял, что всё пропало. Гена не терял времени и, похоже, что-то предпринял. Может, снял-таки где-нибудь в прибрежном селе флигель, комнату у глуховатой бабули, да хоть бы собачью конуру, лишь бы там можно было совершить наконец-то понятно что — и никакие метатели камней по стёклам или орущие из темноты всякие гадости жуткие дети им не помешают. Или просто разведал у местных, где тут есть дикие далёкие пляжи: днём на них могут повстречаться удивительные обитатели — подпольные советские нудисты, а по ночам наверняка нет вообще никого.

Гена раскрыл перед своей подругой дверцу с шашечками, а Жека запаниковал. Сейчас вот уедут — и тогда всё, капут, миссия провалена. Поди поймай тут ещё одно такси: вокруг, как назло, не было не то что такси, не было машин вообще. Жека помнил, что в те времена автотранспорта было совсем мало, они с друзьями спокойно играли на дороге возле дома — зимой в хоккей, летом в волейбол или в бадминтон, лишь раз в десять-пятнадцать минут убегая на тротуар, чтобы пропустить машину. Ещё он помнил, что ловля такси была в те времена занятием нелёгким и малоблагодарным.

Но теперь вспоминать всё это было, конечно, не время — «Волга» с Геной и Снежаной внутри выехала с обочины на дорогу и встала, одинокая, на светофоре.

И тут за дальним перекрёстком запрыгал по асфальту свет фар, и скоро показался он: жигуль-«копейка», новенький, блестящий, красный в свете фонарей, с буквой «У» в углу стекла. И Жека понёсся поскорее к ближайшему столбу с фонарём, что бросал на проезжую часть широкий круг света, и там выскочил с поднятыми руками «копейке» наперерез. Он старался, чтобы водитель заметил его заранее, но всё равно появление ребёнка на дороге стало для того полной неожиданностью. Неопытный автомобилист дал с перепугу со всех сил по тормозам, и «копейка» замерла как вкопанная метров за десять от Жеки, а сам водитель стукнулся лбом о стекло, что так и называется — лобовое.

Жека поскакал к машине, а водитель выпрыгнул наружу и пошёл, потирая голову, на Жеку. Когда они сошлись, водитель расставил руки и поймал Жеку, потом схватил того за шиворот.

— Ты что бегаешь по дороге?! — заорал он перепуганным и высоким голосом. — Жить надоело?

— Дядя, дядя! — закричал и себе Жека. — Помогите!

Услышав «помогите», автолюбитель перестал орать, отпустил Жекин шиворот и обратился в слух.

— Там, в такси, — продолжал своё выступление Жека, — там мой батя, батя мой! Поехали, дядь, поехали! Надо его догнать!

Жека побежал к жигулю, дёрнул дверцу и забрался на переднее сиденье. Внутри царил особенный и неповторимый жигулёвский запах. Автолюбитель растерянно на это посмотрел, подошёл и уселся за руль. Он завёл заглохшую машину, стал трогаться, заглох снова, завёлся, и жигуль, подёргавшись, поехал. Красные огоньки «Волги» мелькали совсем далеко — хорошо, она никуда не свернула.

— Там в такси мой батя, — звенел без умолку Жека, — и он там с какой-то бабой. Надо догнать, пожалуйста! У него, когда он бухой, часто вот такое, понимаете? А мамка… мамка сказала: ещё раз, и она повесится!.. Да, да… Или утопится.

Автомобилист молчал, бросая время от времени на Жеку полные ужаса взгляды.

— Пожалуйста, дядь, — не замолкал Жека. — Он всегда заявляется, просит прощения, рыдает, валяется у мамки в ногах… Но в этот раз мамка сказала… Пожалуйста, дядь… Пожалуйста, переключите уже на третью передачу, — не выдержал Жека мучительного рёва жигулёвского двигателя.

Между тем «Волга» впереди ехала-ехала, а тут вильнула и остановилась. Под фонарём, возле темнеющего стёклами киоска «Союзпечати», примостилась на табуретке толстая тётка в косынке, перед ней лезли из вёдер белые пушистые цветы. Рядом стоял и рылся в карманах Гена Баранов.

— Тормозите, тормозите! — крикнул Жека, и автолюбитель неловко завернул к обочине, запрыгнул одним колесом на бордюр и снова заглох.

Жека выскочил из машины и пошагал к Гене. Что делать дальше, он совсем не представлял.

Но Гена, увидев Жеку и что-то такое, видимо, всё же припомнив, ничего сделать ему и не дал. Он бросил суетящуюся цветочницу и рванул прямо к Жеке. Подбежал, сгрёб его за шею, но тут же опомнился, отпустил — ребёнок всё-таки. Вскричал со страданием в голосе:

— Ты зачем за мной таскаешься, маленький ты гадёныш?! Сколько можно? Ты…

Но он не договорил. Так-то у него, конечно, было много что Жеке сказать. Он просто не успел. А не успел он оттого, что подскочивший автомобилист развернул Геннадия к себе, и его возмущённая только что увиденным и услышанным быстрая нога впечаталась Геннадию в то самое место, которым Геннадий рассчитывал сегодня получить совсем другие ощущения, нежели те, что теперь вот пришлось получить. Гена глухо ойкнул и согнулся.

— Э, Вовчик, ты чего? — возник рядом с ними таксист, что оказался, видимо, автолюбителя знакомым, в маленьких городках местные все друг друга знают.

А возле Жеки вдруг возникла Снежана. Возникла и схватила его. Сегодня Жеку все взяли моду хватать, но у Снежаны это получилось куда неприятнее других. Она больно впилась Жеке в участок между плечом и шеей своими яркими маникюрами и поволокла в сторону — так хищник волочет пойманную жертву.

Растерянный Жека опешил от такого поворота и безвольно болтался у неё в когтях. А что ему было делать? Не драться же с ней. А Снежана тем временем шипела змеёй прямо Жеке в ухо:

— Слышь, мелкий говнюк! Не лезь, не лезь к нам, сопля, чмо малолетнее!

Лицо её искажалось гримасами, ярость придала неженской силы. Жеку пронзило острыми ногтями до самого скелета, он дёрнулся, но куда там, вырваться было невозможно.

— Всё равно я заберу его себе, — неслись, обдавали Жеку приторными парфюмами быстрые, не желающие себя сдерживать слова. — Жена не стена, отодвинем. Есть дочь — ну, ничего, заплатим алименты.

Так вот оно что, понял Жека, хватаясь за злые цепкие руки и пытаясь оторвать эту горгулью от себя. Она всё уже распланировала, Геннадий настолько ей приглянулся, что она возжелала заполучить его, невзирая на любые преграды. Он нужен ей, а дальше неважно, он будет её собственностью — как шкура белого медведя на полу или рогатая лосиная голова на стене среди картин в блестящих рамах. Понимать это было жутко, и Жека рванулся из последних сил и задёргался, как нанизанная на иголку бабочка.

— Отпусти парня, Снежана, — раздался вдруг негромкий и надтреснутый, но перекрывший все иные слова и звуки голос.

Перед ними, мучительно скособочившись и прижимая одну руку к животу, к нижней его части, стоял Геннадий Баранов. Он всё слышал. Глаза его были ясные, пронзительные. Позади топтались автомобилист Вовчик и безымянный таксист из «Волги».

— Отпусти парня, — повторил Геннадий, и Снежана медленно разжала хватку.

Она тяжело дышала и смотрела на Гену. Причёска её чуть растрепалась, помада размазалась, и всё равно она была сейчас очень притягательна — особенной, стервозной какой-то притягательностью. Гена медленно отвёл от неё взгляд, шагнул нетвёрдым шагом к таксисту, в руке его мелькнула синяя пятирублёвая бумажка.

— Отвезите её… Отвезите, куда скажет.

Снежана взмахнула волосами, блеснуло во рту золотое.

— Забери свои деньги, инженеришка! — крикнула она, сверкнули ядовито глаза.

По Гениному лицу скользнула печальная кривоватая усмешка.

— Возьми-возьми, — махнул он таксисту. — И давай, увози, увози уже…

Таксист взглянул на Снежану с интересом и некоторой опаской, пожал плечами и потопал к своей Волге.

Гена тем временем с усилием выпрямился. Завозился, ослабляя ремень на джинсах. Мотнул головой автолюбителю Вовчику:

— Вот оно как, эх… Подбросишь до Пляжного?

— Конечно, — Вовчик с готовностью кивнул.

Гена вздохнул, потирая больное и невезучее своё место.

— Ну ты тоже… Не мог послабее шарахнуть, а? Каратист, что ли?

— Футболист, — виноватого потупился тот.

Скрипнула, открываясь, жигулёвская дверца.

— Залазь, следопыт, — усмехнулся Гена.

Жека не стал отказываться, подошёл, забрался на заднее сиденье. Откинулся на мягкую кожу, закрыл устало глаза.

Жека закрыл глаза, а когда через пару секунд их открыл, за окнами стало черным-черно, а по бокам от него сидели двое. Один — усатый в пиджаке, с клочьями тумана на плечах, второй — бетонный пионер, чья акселератская фигура едва уместилась, изогнув шею, в салоне машины.

От неожиданности Жека вскрикнул — и провалился во вспыхивающую искрами и радугами темноту.

***

Очнулся Жека в кресле, но не в автомобильном, а совсем в другом. Открыл медленно глаза, увидел стол, другие кресла, людей в этих креслах. «Рыцари круглого стола» тоже приходили постепенно в себя, щурились, шевелили плечами и локтями, хрустели шеями. Только коммерческий человек Акула, что располагался напротив Жеки, сидел тихо и неподвижно. Но вот веки его дрогнули, голова мотнулась в сторону, вернулась резко обратно. Не открывая глаз, Акула завозился, промычал:

— А ну, руки… — и ещё что-то матерно-неразборчивое.

Откинулся в кресле, борясь с кем-то невидимым, стукнулся коленом о низ стола, зашипел от боли. Глаза его распахнулись, наконец, блеснули свирепо и, кажется, затравленно. Потом он крутанул головой, осмотрев присутствующих диковатым взглядом. Замер. Пробормотал, успокаиваясь:

— А, это вы…

Выдохнул и первым полез из-за стола.