Башня времен. Заброска в советское детство

Глава 20

В окнах вовсю мело, по вестибюлям и коридорам общежития гуляли сквозняки, тянули холодом по ногам, свистели за оконным стеклом.

Жека прошёлся в соседнее крыло, постоял на кухне, где пахло подгорелой едой и отсыревшей побелкой. Лампа потолочного светильника моргала, как будто силилась передать азбукой Морзе какое-то сообщение. Возле раковины светлел на полу след от старой лужи, топорщился вздутый паркет. А на потолке расположилось большое коричневое пятно, контурами похожее на государство Япония, даже с островами, но без Курильских, конечно. Жеке показалось, что он помнит это японское пятно. Вспомнилось заодно и другое пятно, тоже потолочное — и вот тут осторожно, сейчас будут неаппетитные подробности. Примечательное это пятно находилось в комнате, где жили Череп с Гошей Чибирякиным. И история его появления воистину удивительна. А появилось оно оттого, что Череп облевал потолок. Случилось это ещё на первом курсе, Жека сам не присутствовал, рассказывали. Нет, из Черепа не ударил, как можно было предположить, фонтан в три метра высотой. Просто он, почувствовав резкую неприятность, не побежал на выход или хотя бы не пригнулся под стол, а стал зачем-то зажимать рот ладонями. Ну, струя и ударила вверх. Говорят, деливший тогда с ними, перваками, стол пятикурсник Матрос, скривившись, хмуро изрёк:

— Блин, салаги, пить не умеете, так хоть блевать научитесь…

Рассказанному Жека поверил безоговорочно, потому что придумать такое просто невозможно.

Оттягивая уже принятое решение, Жека прошёлся по всем этажам кроме трёх нижних, где жили иногородние преподаватели и всякий семейный народ. Коридоры были пусты. За какими-то дверями верхних этажей играла музыка, из-за других слышались телевизионные крики и перестрелки. Из комнаты напротив родной кухни шестого этажа неслись гитарные удары, там жил первокурсник по кличке Группа Крови, и аккорды оттуда раздавались соответствующие: «Ту-ду-ду, ту-ду-ду…» Свет горел хорошо если в трети коридоров, а вестибюли были темны все кроме одного, на последнем восьмом этаже, и одинокая недобитая лампа в этом месте нагоняла своим тусклым мерцанием какую-то неуместную жуть.

Там же, рядом, на кухне восьмого этажа, обнаружились люди. Были это химический преподаватель Вик-Вик и его подруга, гражданская жена, высокая и худая четверокурсница в спортивном костюме, со стянутыми в тугой хвост волосами. Они жили здесь, в комнате на восьмом этаже, и никто из начальства не предъявлял Виктору Викторовичу никаких претензий. А может, что-то и предъявляли, Жека тогда особенно не вникал. Подруга помешивала что-то булькающее в кастрюле, сам Вик-Вик стоял у окна и смотрел в темноту. Жеке стало неловко, как будто он ненароком подсмотрел нечто интимное. Он попятился, тихонько развернулся и ушёл.

Полазил, стараясь не греметь ботами, ещё немного по этажам, и побрёл, наконец, на пятый. На пятый, где целый отсек и ещё одну дальнюю комнату занимали Король и его гоп-компания.

Что Жека хотел, зачем туда шёл? Ну, встретить их там, как бы случайно. Они наверняка задерутся первыми, вот и хорошо. Тогда поговорить. Импровизировать. Наехать. Задавить, что называется, базаром: что он, взрослый, опытный мужик, не сможет как следует припугнуть сопливую пацанву, вчерашних школьников? Даст там, в конце концов, кому-нибудь в бубен. Ну или получит в бубен сам — но таким образом, чтобы все поняли: наезжать на него вообще не стоит, чревато. Глядишь, тогда всё пойдёт хоть немного, но другими путями, и злополучное противостояние в вестибюле не состоится или пройдёт иначе. Вот.

Но нужное крыло пятого этажа встретило Жеку непривычной тишиной. Никто не торчал на кухне, не шоркался коридором. Не слышно было ни музыки, ни телевизора, ни хоть каких-нибудь звуков и голосов. Жека два раза прошёлся туда и обратно: тихо. Тихо и глухо.

Ощутив от этой тишины малодушную радость, Жека разозлился на себя и направился, чуть ли не бегом побежал к комнате, где жили Король и друг его Барбос. Забарабанил гулко в дверь. Никто ему не отвечал, и Жека, стукнувши ещё раз, уже повернулся уходить, когда приоткрылась соседняя дверь и оттуда выглянул мелкий Петюня.

— Чего тебе? — пискнул он своим кастратским голоском, присмотревшись.

— А тебе чего? Я к твоим корефанам.

Петюня смерил Жеку нагловатым, не по своей комплекции, взглядом. Ответил всё же:

— Никого нету, они все в городе гуляют.

— Хм… А ты чего не с ними? — зачем-то поинтересовался Жека, но Петюня уже невежливо закрыл двери у него перед носом.

Вот же нахальное мелкое чмецо, скривился Жека. Петюня, кстати, был из немногих, кто после института стал работать по специальности, Жека как-то видел его, проезжая там, где ремонтировали дорогу: Петюня пытался что-то втолковать мужикам с оранжевых жилетах, а те скептически кривили загорелые физиономии. То-то у нас и дороги такие, подумал теперь Жека со злостью.

Получалось, что решительный и энергичный его настрой пропал впустую. Жека поднялся по ступенькам, побрёл через вестибюль, остановился у двери на заснеженную лоджию. Постоял там, глядя, как за стеклом мечутся, толкаются белые хлопья. Подошёл к чёрному проёму запасной лестницы, оттуда дохнуло затхлой темнотой. Жека заглянул, спустился на несколько ступенек, проверил: вроде можно там спускаться-подниматься. Мало ли, вдруг понадобится.

Потопал к себе в комнату, постоял задумчиво у двери. Не тянуло его в комнату, не хотелось валяться на кровати — он всё ещё пребывал, как говорится, на взводе, не прошёл ещё внутри боевой порыв.

Спустился снова на пятый этаж, походил туда-сюда, постоял в вестибюле. Думал: хоть бы сейчас взяли и вернулись Король и его гуляки, с дискотеки или где они там ошиваются… Те не возвращались. Тогда Жека поднялся на восьмой этаж. Там тоже было пусто, Вик-Вик и молодая его подруга уже покинули кухню и, наверное, хлебали сейчас в комнате то, что варилось здесь недавно в их небольшой алюминиевой кастрюле. Жека спустился на седьмой этаж, обошёл оба его крыла, спустился на свой шестой, потом на пятый. Так, томимый неясными томлениями и разыскивающий непонятно что, Жека дошёл до второго этажа, где на кухне стояли детские коляски и трёхколёсные велосипеды, и побрёл обратно.

Жека искал непонятно что, но нашёл другое.

Когда на кухне четвёртого этажа послышались голоса, Жека рванул туда со всех ног. Там кто-то определённо повздорил, люди ссорились, а потом по полу поскакала, вылетев в коридор, блестящая металлическая ложка. Один из голосов был женский, и Жека умерил свой пыл: когда выясняет отношения пара, человеку со стороны влезать в это событие лучше воздержаться, то дело известное. Слишком уж велик шанс самому потом оказаться во всём виноватым — паршиво, но это так.

Дальше, однако, всё случилось само собой. Пока Жека нерешительно топтался у кухонного проёма, оттуда послышалось сдавленное «Отпусти, никуда я с тобой не пойду», а потом парень и девушка вывалились прямо на него. От неожиданности парняга, что тащил девушку обеими руками, добычу свою отпустил, и девушка, воспользовавшись моментом, оттолкнула его и влепила смачную пощёчину. При этом халат её, жёлтый в чёрную полоску, на мгновение распахнулся, и она быстро и сердито запахнула его обратно.

Возникла короткая пауза. Паузы этой Жеке хватило, чтобы вспомнить их обоих. Тип этот, кучерявый и небритый, был со старшего курса — может, и с пятого. Кликуха его была Кирпич, и Жека не помнил, откуда он это знает. А девушка эта была Галя, она училась на год старше Жеки, жила в общежитии на этом самом четвёртом этаже, и не запомнить её было трудно, хотя с ней Жека никогда знаком и не был. Как, впрочем, и с Кирпичом.

Пауза завершилась, и Кирпич, прошипев «Ах ты ж…», шагнул к девушке Гале. И девушка Галя, взглянув на Жеку безнадёжно и мельком, выставила перед собой руки и отступила вглубь коридора. Кирпич уверенно двинулся к ней. Был он лохмат и лопоух, ростом чуть пониже Жеки, зато определённо шире во всех местах. Вопреки кличке, на безобидного и почти симпатичного карманника из фильма про Глеба Жеглова он походил мало, был он скорее похож на какого-то карикатурного пирата, что отстал, перепившись, от флибустьерского своего судна и теперь вот дебоширит совсем вдалеке от тропических южных морей.

— Я не помешаю? — спросил Жека в его затянутую джинсовой рубахой спину.

— Иди на! — рявкнул Кирпич, не оборачиваясь. Рявкнуть третье обязательное слово он, конечно, тоже не забыл.

Тогда Жека проворно и почти что радостно догнал его, приобнял за плечи и развернул в обратную от девушки Гали сторону.

— Нам таки надо поговорить, — негромко сообщил Жека ему в ухо и повлёк в направлении вестибюля.

Не ожидавший таких сюрпризов Кирпич сделал вместе с Жекой два ли три маленьких шага, потом заупирался. Прогундосил, выворачиваясь и шибая неслабым перегарным выхлопом:

— Да ты чё…

Пальцы его полезли нашаривать Жекино горло. Тогда Жека сунул ему в бочину быстрый и крепкий апперкот, и Кирпич сразу перестал и гундосить, и выворачиваться, и тем более шарить пальцами.

Оттащив противника через коридор в вестибюль, благо идти там было пять метров, Жека приставил его к стене, потом, подумав, чуть отодвинул. Кирпич хватал ртом воздух, и Жека милосердно дал ему немного прийти в себя. Потом сказал, свирепо глядя в мутные потерявшиеся глаза:

— Пошёл. Отсюда. Вон.

За неожиданностью оказаться здесь, в общежитии, за похмельным утренним недугом, за всеми этими королями, помидорами, воспоминаниями и размышлениями Жека как-то упустил одну вещь — и только теперь ему об этом подумалось и прочувствовалось. Вещь эта была вот о чём: как же хорошо, как же, блин, неимоверно кайфово было очутиться не в теле пацана-школьника, слабеньком и не очень уклюжем, но в теле крепком и молодом, резком и даже чуть-чуть тренированном. В теле не мальчика, но мужа. Да, это туловище пришлось Жеке, что называется, впору, в самый раз.

«Пошёл отсюда вон», — сказал Жека старшекурснику Кирпичу. Кто знает, послушал бы Жеку Кирпич, удалось ли убедить его одними только словами. Жека не стал гадать и свои слова подкрепил ударами, прицельными и увесистыми. Одно слово — один удар: в грудь, в живот, в солнечное сплетение. По голове не бил, зачем. Потом развернул сдувшуюся тушку Кирпича в сторону лестницы и помог туда дойти. Тот послушно ступил в дверной проём, в глазах его не было даже боли, только чистое остекленевшее изумление. Его подошвы зашуршали вверх по ступеням.

Жека поправил на себе Рюхину полосатую кофту и медленно повернулся.

Девушка Галя уже ушла. Она мысленно и наспех поблагодарила невесть откуда взявшегося шального второкурсника и, бросив на кухне свою несвоевременную готовку, убежала к себе в комнату. Там она замкнулась на все засовы и мысленно поблагодарила безымянного для неё Жеку ещё раз. И так было правильно. Конечно, именно так и должно быть, подумал Жека.

Галя не ушла. Галя не ушла, она стояла посреди коридора и смотрела на Жеку пристально и задумчиво. Когда она моргала, длинные её ресницы падали и поднимались с почти ощутимым звуком. Свет лился на неё из кухни сбоку и чуть сзади. Каштановые волосы разбросались по плечам. Галин халат, прикрывая молодое её тело, не столько прятал, сколько подчёркивал, выпячивал с гордостью и нескромной радостью, как же много всего у Гали под халатом. На ногах были светлые шерстяные носки и тапки с бубонами.

Жека силился отвести от Гали бесстыжий, алчный свой взгляд, но борьба эта была безнадёжна, взгляд ни в какую не отводился.

— Ну пойдём, раз так, — серьёзно сказала Галя.

И Жека пошёл.

Они прошли по коридору, скользнули в тёмную комнату, и ключ тихо провернулся внутри замочной скважины.

— Хочешь чаю? — спросила Галя, не включая света.

Как раз чаю Жека не хотел.

Тогда Галя задвинула штору и повернулась к Жеке. И дальше они уже не разговаривали, только дышали и шуршали одеждой. Поначалу Жека отвлекался, думал, что вот-вот припрётся Кирпич, станет орать и тарабанить в дверь, может, ещё и приведёт с собой кого-то. Но Кирпич не пришёл, и про него очень скоро забылось.

И забылось не только о Кирпиче, забылось вообще обо всём.

Галины волосы пахли цветочным шампунем, от самой Гали пахло молодостью и немножко жареным луком. На полу горкой темнели вещи, пушистый Галин халат свешивал со стула рукав, как кошка лапу. Запершиеся в комнате двое сплелись и ухнули в тёмную и душную благодать, жаркое безумие. Скрипела и скрипела кровать, тогда матрас стащили на пол, и там уже ничего не мешало и не скрипело.

Выныривая на минутку из всего этого наружу, Жека смотрел, как по стенам и потолку движутся жёлтые полосы — штора была узкая, и на всё окно её не хватало. Тогда ему казалось, что это не свет от фар далёких машин, то слои времени плывут, наползают один на другой, перемешиваются — так что и нет никакого прошлого, и никакого будущего тоже нет, а есть только вот это, настоящее. И настоящее это глядело на него, разметав волосы по простыне, а иногда прикрывало глаза и впивалось ему ногтями в ягодицы.

Два раза кто-то негромко стучался в дверь, оттуда слышались женские голоса, что-то им было от Гали нужно. Тогда Галя выбиралась из-под Жеки и шлёпала к двери. Слушала недолго, объясняла в дверную щель:

— Не могу, я трахаюсь.

За дверью хихикали, а Жека смотрел на белую с разлетевшимися по плечам волосами фигуру, и ему становилось страшно, что сейчас она набросит халат, щёлкнет быстро замком и исчезнет, исчезнет. Тогда он поднимался, хватал её за что-нибудь и тащил обратно. Потому что кому ещё понимать счастье и мимолётность обладания вот такой Галей, как не одинокому мужику сорок пять плюс.

Потом, когда в комнатах и коридорах затихли вообще все звуки, а Жека неизвестно в который уже раз потянулся гладить и мять тёплое и выпуклое, Галя сказала, что ей больше не хочется. Тогда Жека поднялся, оделся и ушёл.

Через день Жека встретил Галю в пустом институтском коридоре.

— Привет, — она кивнула, едва заметно улыбнулась и не остановилась, пошла дальше по своим делам.

Жека посмотрел ей вслед и подумал, что если это было прощание, то прощание это вышло идеальным.

***

Утром первой парой была лабораторная по физике. Рюха ускакал туда пораньше, что-то ему необходимо было там у кого-то срочно переписать. А Жека решил на занятия сегодня не ходить. Он оделся и пошёл, но не туда.

Мимо общежития по утоптанному снежному тротуару привычно двигался людской поток. Жека влился в него, натянул капюшон и побрёл вместе со всеми, а у институтского большого крыльца вылился из потока обратно. Кто-то удивлённо покосился на него, а Жека не спеша потопал в ту сторону, куда вела через заснеженное поле, огибая заросли кустов, узкая, почти сливающаяся с белым фоном тропа. Поодаль там чернели, смыкаясь, деревья, а над ними нависало небо, сегодня утром оно было непривычно синее и ясное.

Вот так же, бывало, их компания выходила из общежития, брела полминуты вместе с остальной толпой (и вот эти полминуты были психологически важны, они придавали последующему особый кайф) — а дальше отсоединялась от обречённой на нудное сидение в аудиториях человеческой массы и отправлялась своим путём. И те, кто понимал, глядели им вслед с завистью.

Случалось, кто-то знакомый из местных, не сообразительный спросонья, окликал их:

— Эй, а вы куда?

В ответ ему ничего не говорили, только многозначительно ухмылялись. Тогда он замечал, как из их пакетов лезут наружу банки с пластмассовыми белыми крышками и свежесполоснутые полуторалитровые баклаги — и тогда соображал. И, что бывало нередко, присоединялся к ним. Там, за теперь тёмными, а тогда, в цветущей весенней молодости, зелёными деревьями, располагался на берегу Рыжего пруда пресловутый и благословенный пивбар «Поплавок». Пиво там часто было дрянное и разбавленное — это не имело никакого значения. Пенясь в ёмкостях, опускаясь потом мягко в желудок, оно в любом случае делало своё дело, и на душе у всех становилось тепло и светло. Там, на берегу пруда, под журчание убегающей куда-то под сваи нечистой воды, на людей снисходила нирвана.

Жека знал, что если скомпоновать, утрамбовать все воспоминания его преждевременно завершённого студенчества в несколько секунд, в короткие кадры, то картинка, где их компания весело шагает в свете утренних лучей мимо институтского четырёхэтажного здания в направлении «Поплавка» наверняка войдёт в топ, в десятку лучших его воспоминаний и впечатлений.

Но такое, конечно, хорошо только по молодости. Потому что всему своё время. У студентов топать иногда «на пиво» вместо занятий это нормально, а вот у взрослого мужика подобное будет уже называться неприятным словом «алкоголизм». И когда этот взрослый мужик вспоминает, что вытворял по пьяни в молодости, это весело и это понятно. А вот если он же радуется тому, что́ чудил пьяный вчера, тут уже забавного мало, выглядит это скорее печально.

Так-то Жека и институтские его друзья со временем обрели в нелёгком деле общажного студенческого пьянства мастерство и мудрость. Можно даже сказать, им удалось постичь некий питейный дзен. На первом-втором курсе, например, собираясь выпить вечером по паре литров пивка, они каждый раз наивно думали, что этим всё и ограничится. И кто-то потом всегда нёсся по ночному городу к светящемуся из темноты окошку ларька, брал там, не привередничая, любой доступный сорокаградусный продукт, а дальше под подозрительным взглядом вахтёрши пытался пронести под курткой свою булькающую ношу на этажи. На третьем курсе водка закупалась сразу вместе с пивом: не пригодится — так постоит до следующего раза. И случаи, когда она таки не пригождалась, были, надо сказать, очень редки. На четвёртом курсе, когда Жека уже не учился, но приходил иногда в гости, мэтры пития покупали сразу вместе с водкой пару-тройку пива бутылочного, для легчайшего утреннего опохмела. Правда, нередко случалось так, что заветные эти бутылочки до утра тоже не доживали. И вот на пятом курсе, когда Жека стал в общежитии совсем редким явлением, он всё же успел заметить, как самый ответственный из всей этой пропитой ватаги, Ростик, оставляет в холодильнике одну бутылку как неизбежную жертву, а две прячет в надёжном месте. Жека отдал должное: это была та самая питейная мудрость, высшая пьяная лига, чёрный пояс по закладыванию за воротник.

Но это всё, конечно, шутки.

Сюда, на бетонный берег рыжего этого водоёма, Жеку потянуло как раз за воспоминаниями. Может, хорошо проведённая ночь сыграла тут свою роль — и пробило, как это случается, на сентиментальность.

Он бывал здесь недавно уже в своём времени — так получилось, оказался поблизости и выпала как раз свободная минута, зашёл. В тех местах мало что изменилось, только пруд этот рыжий совсем обмелел и зарос камышом. Туда стекали сбросы с химзавода — оттого, наверное, и получили его воды такой цвет, и замерзали они только в самые сильные морозы. На буржуйских электронных картах, Жека как-то увидел, бедному этому водоёму присвоили другое, остроумное название: Озеро Фанта. Жека оценил, посмеялся.

В теперешние новые времена пивбар «Поплавок» стоял заброшенный, зияли чернотой выбитые окна. Пошарпанную набережную два десятка лет никто и не думал ремонтировать, и вид у неё был плачевный, но бетонные сваи конструкцию держали — в Союзе строили крепко, на века. А вот старый мост, что виднелся вдалеке и по которому сейчас проезжали раз в пять минут старые «Жигули» или «Москвичи», разобрали, уложили туда новые пролётные балки, а потом перенаправили в эту сторону движение, сделав пару улиц в центре односторонними. И удобный хитрый проезд, о котором мало кто знал, превратился чуть дальше в длинную очередь на светофоре, с лезущими из левого, поворотного ряда мудаками… Но то были уже дела современные, а когда удастся вернуться в эту современность и удастся ли вообще, было неизвестно.

Жека погулял вдоль бетонного берега, постоял у проржавевшего скрюченного ограждения (уже совсем скоро его отсюда повыдирают и сдадут на металл), поглазел на застывшего на той стороне терпеливого рыболова в серой фуфайке. Да, здесь водилась рыба, но пока Жека смотрел, поплавки на двух бамбуковых удочках ни разу не шелохнулись. Прошёлся до моста, потом обратно к пивнухе. Пришёл он сюда просто так, посмотреть, повспоминать. Зайти внутрь белого, крытого шифером домика и взять там пару пива или тем более накатить в одиночку стопарик Жеке, конечно, и в голову не пришло. И он посмотрел, повспоминал, а когда насмотрелся, навспоминался и замёрз, то отправился обратно в общежитие.

Пристроив свою «аляску» в комнате на вешалку, Жека ощутил, что нагулял на ностальгических этих хождениях просто зверский аппетит. Сунулся в холодильник, но еде там со вчерашнего вечера взяться было неоткуда. Пришлось чистить снова картошку, теперь уже на одного едока.

На кухне журчало и шкворчало, Жека заметил это, ещё когда проходил по коридору, возвращаясь с улицы. Там хозяйничала какая-то непонятная широкозадая деваха, она что-то мыла в раковине, а на плите жарилась рыба и нещадно при этом пахла. Жеке делить кухню с рыбой и с этой русалкой вообще не хотелось. Он отправился в другое крыло, но и там ждала неудача: печка оказалась закрыта фанерным щитом, к которому пришпилили бумажный окрик: «Не лезьте сюда! Не работает!» Тогда Жека спустился на этаж ниже.

Что он очутился на кухне того крыла, где жили Король и компания, до Жеки дошло только тогда, когда в дверном проёме промелькнула фигура мелкого Петюни. Тот не останавливаясь глянул внутрь и пошаркал дальше, но через секунду его удивлённая голова высунулась снова.

— Ты что здесь делаешь? — пропищал он.

— А тебя волнует? — ответил Жека, использовав более подходящее к структуре момента слово.

Петюня нахмурился и скрылся.