Башня времен. Заброска в советское детство

Глава 19

В этот раз Лямкин оказался на месте. Жекиному звонку он если и удивился, то вида не подал.

— Помидор? — переспросил он. — Знаю, конечно. А что, ты с ним как-то пересёкся?

Он послушал Жекино подготовленное враньё: мол, пересёкся не сам, а институтский товарищ, а Жека просто наводит справки.

— Не повезло твоему товарищу, — хмыкнул далёкий Лямкин. — Пусть теперь прячется где-нибудь и сидит подольше, не отсвечивает. А тебе мой совет: не лезь туда ни в коем случае и ни в каком виде. Понял, Барсук? Вообще ни в каком! Этот хер отмороженный на всю голову, таких как вы он на завтрак жрёт вместо американских окорочков.

Жека помолчал, обдумывая услышанное.

— Слышь, Ванёк… А если я тебе скажу, где этот самый Помидор будет находиться в некоторый конкретный отрезок времени… Не будет ли тебе и твоему ведомству эта информация полезной?

— В смысле?

— Ну, там, приедете, арестуете…

Лямкин в трубке отчётливо вздохнул.

— А его, Барсучок, не за что арестовывать. Тут у нас на него ничего конкретного и нет. Так-то понятно, что на нём куча всякой срани, но предъявить ему пока что нечего, так что и брать его незачем. Он и не скрывается, живёт себе дома.

— Понятно…

Да уж, моя милиция меня бережёт. Дела…

Жека повесил трубку, поблагодарил, что позволили воспользоваться телефоном, и пошагал к выходу.

— Гы, помидор, — захихикал мальчик с фломастерами.

Жилетная тётка цыкнула на него, и тот продолжил радоваться уже беззвучно.

«На самом деле, пацанчик, весёлого мало, — подумал Жека, толкая дверь на улицу. — Весёлого мало…»

Услышанное Жеку, понятное дело, не порадовало. Но на самый крайний случай в загашнике имелась ещё одна, запасная идея.

В общежитии, о чудо, Рюха уже проснулся. Он предсказуемо валялся на кровати, уткнувшись в книгу, где на обложке сверкали мечи и изгибались мускулистые тела с картины художника Бориса, которого тогда называли Валеджо, а теперь Вальехо (старое произношение нравилось Жеке больше). Со стороны казалось, что Рюха и не вставал, однако кусок сардельки из холодильника дематериализовался, а на усыпанном хлебными крошками столе лежала истерзанная и пустая майонезная оболочка. Рюха посмотрел на вошедшего Жеку взглядом обречённого и уже принявшего свою участь больного, вяло махнул рукой и возвратился в вымышленные книжные миры. Жеку это вполне устраивало.

Он завалился на кровать и вернулся мыслями к своей актуальной теме: к человеко-помидору. Как же сделать так, чтобы того в «час икс» в общежитии не оказалось? Подкараулить его на входе и предупредить, что здесь якобы будет милицейская операция, облава? Один раз такое может, и сработает, но что дальше — всё то же самое случится позже. Нет, лучше ужасный конец, чем ужас без конца. К тому же, Помидор может заинтересоваться, что же это за непонятный и осведомлённый доброжелатель, кто таков? И попадать в его поле зрения, обозначать себя было для Жеки ни к чему.

Наверное, лучше будет воздействовать на самого Короля напрямую, ещё до драки. Как-то запугать его, запрессинговать, что называется, морально. В конце концов Жека был местным, а Король и его шайка — из других городов, а это в таких делах фактор не последний. Может, вообще притащить сюда из дому свою компанию? Там точно найдутся желающие приехать и побыковать. Или найти общих знакомых с Помидором? Но это, во-первых, сделать быстро может не выйти, а здесь всё произойдёт уже через двое суток. А во-вторых, что Жека этому Помидору скажет? Король и его охламоны обхаживают своего блатного товарища не просто так, они его кормят-поят, а может, и деньжат за покровительство подбрасывают. Они все не бедные: папа Короля у себя в городе директор рынка, про дядю таможенного чина у Барбоса уже говорилось, а мама мелкого Петюни, говорили, удачно поучаствовала в приватизации каких-то загибавшихся на излёте Союза предприятий. Так что эти ребята, дети своих родителей, выгодно покупали себе влияние в общажной среде. Это потом они приспособились и стали, угрожая своими опасными знакомствами, сбивать деньги с тех, кто не мог за себя постоять — за спокойное проживание. Когда в общежитии ужесточили пропускную систему, Королю без визитов уголовных друзей стало труднее, но он не сдавался. И монархию эту в конце концов устранила администрация института, когда всплыла история с вымогательством денег у первокурсников. Но до этого оставался ещё целый год.

Жека вертел в голове мысленные варианты, пока на улице не стемнело. Рюха давно зажёг настольную лампу и был тих и незаметен, только шуршали периодически книжные страницы.

Бродя по холодным и ветреным улицам, Жека помнил про пустоту в холодильнике. В карманах даже отыскалась пара подзабытого вида денежных купюр, но много это или не много (скорее всего не много), Жека сказать не мог. И тратить ничего не стал: мало ли, может, ещё понадобятся. Пусть Рюха что-то покупает, он-то всяко побогаче Жеки. Да и на верхней полке шкафа должны были быть какие-то деньги: они с Рюхой, помнится, всегда скидывались в начале недели на питание, а сегодня только вторник. Может, правда, вчера всё уже и прогуляли.

Но холодильник оказался не совсем пустым: внизу, в контейнере, отыскался пакет с картошкой, на замызганном блюдце ютилась половина луковицы, а на полке в дверце желтела бутылка с подсолнечным маслом. Рядом блестела маленькая причудливая ёмкость, «Амаретто» — что заставляло их покупать тогда эту дрянь, было непонятно, видимо, не обошлось там без гипноза и психотропного облучения.

Жека достал пакет и уселся чистить картошку.

Глядя на болтающиеся над мусорным ведром ленты картофельных очистков, он думал о том, что не всех власть имущих и деньги имеющих из тех времён надо считать подонками и чуть не врагами народа. Нет, конечно. Вот, Рюхины родители были тоже не из простых: папа начальник строительного управления, мама какой-то не последний человек в номенклатуре — а сына они как-то смогли воспитать не говном, а хорошим человеком. А Рюха был порядочным человеком и отличным товарищем. Когда Жека только поселился в общежитии и жить им выпало вместе, разница в достатке сразу бросилась Жеке в глаза. На фоне привозимых Рюхой к общему столу сухих колбас, розовой слезящейся ветчины, каких-то неимоверных сыров и дорогих конфет Жекино дубовое овсяное печенье и сало без следов прорези смотрелось откровенно убого, но Рюха на эту тему никогда и словом не обмолвился. Среза́л с сала шкурку и фигачил, не моргнув глазом. (Вообще дома продукт этот употребляли вместе со шкуркой, но рассказывать про то Рюхе Жека не стал). И денег Рюха занимал всем и всегда без всяких вопросов. Да и на работу, ради которой бросил учёбу, Жека устроился как раз с помощью Рюхиного отца — без его протекции Жеку, может, туда и не взяли бы.

Жека, вот, натянул утром Рюхину полосатую кофту и таскает, а щедрый Рюха и бровью не ведёт.

Так-то Рюхе жилось, конечно, получше Жекиного. Он мог, например, позволить себе забить на учёбу, а перед сессией взять и купить один-два самых тяжёлых курсовика. Жека, так же всё запустивший, только моргал удивлённо: вот, значит, ты как. Рюха разводил руками: ну а чё? Предлагал купить и Жеке, отдашь, мол, потом, когда сможешь. Жека благодарил и не соглашался, потом сидел ночами, таскался на пересдачи, брал измором.

Ни о какой зависти к Рюхе речи, конечно, не было, Жека и не думал в эту сторону — у каждого свой путь.

Тут и вспомнилось вдруг, как потом, в непредставимом отсюда будущем, преуспевающий, довольный казалось бы жизнью Рюха оставит вдруг свою ненапряжную и денежную гаишную работу с постоянно готовыми на многое экзаменуемыми девахами, как-то внезапно и непонятно всё бросит, отрастит себе длинную густую бородень и куда-то пропадёт. И узнать, что же это с ним такое случилось, будет не у кого. Что там за пути откроются перед Рюхой, куда его заведут, Жека так и не узнает.

Да, Рюха, Андрюха, Андрей Чумаков был хорошим человеком. Это, правда, не мешало ему сейчас отлынивать от чистки картошки и делать вид, что Жекиного занятия он не замечает. Ничего, Жеке было не трудно начистить и на двоих.

На кухне, глядя в запотевшее чёрное окно с белой полоской снега понизу, Жека усмехался, думая о том, как через годы все начинают хвалиться своей былой бедностью, в том числе те, от кого подобного совсем не ждёшь. Однажды Жека слышал жалобы на нищее детство от девушки, чей отец был моряком дальнего плавания и не вылезал из заграничных рейсов. Да что там, иногда такое проскакивало даже у Рюхи, который все студенческие годы носил только самые качественные шмотки и не курил ничего дешевле «Честерфилда».

Когда сковорода с румяным и пахучим содержимым обосновалась на специальной подставке на столе, Рюха в ответ на Жекин приглашающий жест стал мямлить про «что-то не хочется» и отсутствие аппетита. Жека задумался, как же ему сформулировать своё приглашение в стиле того времени, но разум, видимо, уже адаптировался под местные условия, и Жекин рот сам собой рявкнул:

— Слышь, алкаш, давай иди и не выёживайся!

Слова оказались правильными, и Рюха, ухмыляясь, полез с кровати.

В холодильнике отыскалось ещё и сало, и Жека узнал его, можно сказать, в лицо — это было то самое, из дому, завёрнутое в бумагу-миллиметровку, которой отец, чтобы принести с работы хоть что-то, натаскал целые рулоны. Рюха принялся резать неподатливый кусок, а Жека, взглянув на пустой пакет, что остался от батона, пошёл побираться к соседям.

У тех кипела полезная работа: Костик, соорудив из придвинутого к подоконнику стола, толстого стекла и настольной (в данном случае подстольной) лампы своё рабочее место, передирал на ватман чей-то чертёж. Ростик с кислой мордой пялился в потрёпанный справочник по физике. Хлеба у них и у самих не было. И Череп с Гошей Чибирякиным тоже занимались, писали оба курсовой. Такие сосредоточенные, увлечённые, прямо примерные студенты, гордость курса — как будто это не они вчера (то есть уже сегодня) орали под гитару «Сектор Газа», а потом облевали сортир. Может, и не именно вчера (сегодня), но какая разница. Видимо, на фоне вины за сегодняшнее тяжёлое и бездарное утро у всех проснулась тяга к учёбе. Да, такое случалось. Гоша с Черепом Жеке немного хлеба таки подкинули.

В комнате Рюха уже открыл банку консервированного горошка — видать, в тумбочке была, и теперь она пришлась ко двору. Сало, особенно если с горчицей, оказалось тоже вполне съедобным. Ну а жареная картошка, она и в Африке жареная картошка — во все времена. В общем, похавали знатно. А к чаю нашлись конфеты, герметично замотанные в целлофановый пакет, от тараканов. Это были приятные минуты жизни, и на кровать к оставленной книге про чуваков с мечами Рюха возвращался уже не с таким трагичным выражением морды лица. Да и Жека испытал некоторое умиротворение.

***

С час Жека просидел на кровати: просматривал конспекты, перебирал отысканные в карманах и на полках вещи, листал записную книжку — в общем, ностальгировал. В конспектах веселили затёртые и замалёванные места, следы художеств человека-Костика. Имелась у него такая фишка: когда кто-то на занятиях оставлял свою тетрадь без присмотра, да хотя бы просто на секунду отворачивался, Костик был тут как тут. И когда обладатель тетради поворачивался обратно, он находил в тетради исполненный торопливой рукой рисунок. Костик не баловал разнообразием и рисовал всегда одно — то, что часто можно увидеть изображённым на заборах или на стенах в местах, которые называют отхожими. Руку мастера было ни с кем не спутать, работы его всегда были выполнены размашисто и крупно. Если предполагалось, что в конспект может заглянуть преподавательский глаз, оставалось только вырвать лист, в других случаях эти творения просто замалёвывали и как-то маскировали. О таком понятии как «перформанс» тогда ещё не слышали, потому на Костика сильно ругались, но он оставался верен себе. Карьера его внезапно оборвалась, когда отыскался акционист покруче. Аккуратный Гоша Чибирякин, обнаружив в своём аккуратном же конспекте по строительной механике очередное продолговатое творение мастера, не стал вырывать лист, обвёл рисунок рамкой, а ниже написал: «Мужской половой член, художник Константин Киселёв». Потом он то ли забыл об этом, то ли пошёл на принцип, но через время тетрадь попала в руки препода. Досталось тогда обоим. Хорошо, строймех у них вёл мужик хоть и строгий, но не подлый, и жаловаться в деканат он не побежал — а то неизвестно, чем бы ещё закончилось.

Жека полистал тетради ещё немного (Рюха наверняка был в уверенности, что и его потянуло на учёбу, как остальных), поковырялся в сумке, большой, вылинявшей и почти пустой, заглянул непонятно зачем в зачётную книжку, в студенческий билет и паспорт. С фотографии в паспорте на него взглянул совсем зелёный пацан, растрёпанный и надутый. Да, было дело: хотелось выглядеть солидно, а получалось вот такое.

Постепенно благостное настроение Жеку покинуло и пришла некоторая жажда деятельности. Потому что валяться тут было неправильно. До «часа икс» осталось уже меньше двух суток! Надо срочно что-то придумывать.

Можно, конечно, взять и увезти отсюда всю компанию к себе домой. Под предлогом устроить встречу с другой, домашней своей компанией. Такое было на самом деле, уже под конец второго курса, всё получилось спонтанно и круто. Та встреча среди серых и грязных окраинных пейзажей стала действительно чем-то ярким и запомнилась Жеке на всю жизнь — а может, и не ему одному. Жекины родители тогда недоумённо глядели из окна дома, как в набитом под завязку флигеле не утихает бурление, братание, такой себе фестиваль молодёжи и студентов — в общем, что-то мощное и безудержное. И когда посреди ночи приехавших повели на ночёвку в пустую и нежилую, недавно купленную для него родителями квартиру одного примкнувшего к компании необязательного парняги, во флигеле наспех навели кое-какой порядок и, главное, унесли, заметая следы преступления, почти всю пустую тару. И всё равно Жекина мама, пересчитав оставшиеся пустые бутылки, запричитала: «Ничего ж себе! Ничего ж себе!»

Но сейчас убегать от судьбы было, конечно, без толку. Едва ли туманные ребята забрасывали Жеку сюда для того, чтобы он прятался от событий. Наоборот: ход событий надо переломить. Да. Да!

Жека не заметил, как стукнул кулаком по столу. Рюха вздрогнул и недовольно на него покосился.

— Пойду, прогуляюсь, — поднялся Жека с кровати.

Рюха, не отрываясь от книги, вяло кивнул: ну иди, мол, если тебе спокойно не сидится.

Выходя из комнаты, Жека быстро скинул домашние тапки и сунул ноги в ботинки. Зашнуровался уже в коридоре. Ага, так он какое-то время здесь и жил, на кухню и даже в туалет выходил, обувшись и зашнуровавшись: потому что по коридорам бродил разный, не всегда дружелюбный народ, и могло случиться всякое. А в шлёпанцах в этом всяком участвовать неудобно. Потом, помнится, Жека специально притащил сюда из дому мокасины на резиновой подошве, были они неказистые и рваные, зато их не нужно было зашнуровывать. Теперь Жека зашнуровывал ботинки, и они со своими толстыми подошвами были получше тех убогих мокасин.

Вспомнилось вдруг не к месту, как встречались на пятнадцатилетие институтского выпуска. Жека сомневался, идти ли, к выпуску он был вроде как не при делах, но таки пришёл. Инициатором выступила Наташка Степанцова: у них с мужем дела тогда пошли сильно в гору, и ей, видимо, настолько хотелось поделиться со всеми радостью своего преуспевания, что она взяла на себя неблагодарное дело всеобщего обзвона и координации. Собрался почти весь поток, четыре группы, и дату отметили неплохо, душевно. Запомнилось, как бывшие заклятые враги сидели рядком, улыбчивые, мягонькие, ну прямо плюшевые зайцы. Вот что значит, когда гормоны и буйство всякой возрастной химии больше не толкают организм буянить и самоутверждаться. Да, а вот когда-то было в сортир без ботинок не выйти.